Домой Вниз Поиск по сайту

Сергей Чекмарёв

ЧЕКМАРЁВ Сергей Иванович [31 декабря 1909 (13 января 1910), Москва - 11 мая 1933, около деревни Ада-Байта, Зианчуринский район Башкортостана], русский поэт.

Сергей Чекмарёв. Serge Chekmarev

В стихах, письмах, дневниках (опубликованы в 1956-57) - настроения молодежи начала 30-х годов.

Подробнее

Фотогалерея (4)

СТИХИ (20):

Вверх Вниз

В пути

Сегодня вьюга бесится,
     ехать не велит,
Мерин мой игреневый
     ушами шевелит.

- Ты что, овёс-то даром ел
     по целому мешку?
Давай, давай прокатимся
     по белому снежку!

Чтобы глаза заискрились,
     чтоб ветер щёки жёг,
Чтобы снежинки вихрились
     в переплетеньях ног…

Кого, скажи, пугаешь ты,
     косматая метель?
Мы все здесь люди взрослые,
     нет маленьких детей.

Нам всё равно, голубушка,
     хоть вой ты иль не вой, -
Твой голосок пронзительный
     мы слышим не впервой.

Среди снежинок шёлковых,
     в нагроможденье скал,
Я только здесь нашёл себе,
     чего всю жизнь искал…

Ты что прижался, слушаешь,
     мерин, мою речь?
А ну, рвани как бешеный
     метелице навстречь!

Я всё-таки, товарищи,
     жалею горожан:
Стоят машины сложные
     у них по гаражам.

Там иглы, карбюраторы,
     и чёрт их разберёт!
А мы помашем палкою -
     и движемся вперёд.

Скорость, направление
     и качество езды
Легко мы регулируем
     при помощи узды.

Тяжёлое чудовище,
     пузатый автобУс,
Он был бы здесь, в ущелиях,
     обузой из обуз.

Скажи мне: он проехал бы,
     ну, вот на этот стог?
Конечно, не проехал бы,
     он сразу тут бы сдох!

А с поршнями и кольцами
     возился человек,
Он не смыкал над книгами
     своих усталых век.

Он думал над машинами
     десятки тысяч лет…
Таких, как мой игреневый,
     ещё покамест нет, -

С такой вот тёплой кожею
     и гривою коня,
С такой вот хитрой рожею,
     глядящей на меня.

И вот он снова мчит меня,
     нисколько не устав.
Опять мелькает в воздухе
     скакательный сустав.

И всё уже не нужное
     я стряхиваю с лет,
И вьюгою за санками
     заравнивает след…

19??


Размышления на станции Карталы

И вот я, поэт, почитатель Фета,
Вхожу на станцию Карталы,
Раскрываю двери буфета,
Молча оглядываю столы.

Ночь. Ползут потихоньку стрелки.
Часы говорят: «Ску-чай, ску-чай».
Тихо позванивают тарелки,
И лениво дымится чай.

Что же! Чай густой и горячий.
Лэкин карманда акса юк!
В переводе на русский это значит,
Что деньгам приходит каюк.

Куда ни взглянешь - одно и то же:
Сидят пассажиры с лицами сов.
Но что же делать? Делать что же?…
Как убить восемнадцать часов?

И вот я вытаскиваю бумагу,
Я карандаш в руках верчу,
Подобно египетскому магу,
Знаки таинственные черчу.

Чем сидеть, уподобясь полену,
Или по залу в тоске бродить,
Может быть, огненную поэму
Мне удастся сейчас родить.

Вон гражданка сидит с корзиной -
Из-под шапки русая прядь, -
Я назову её, скажем, Зиной
И заставлю любить и страдать.

Да, страдать, на акацию глядя,
Довольно душистую к тому ж…
А вон тот свирепый усатый дядя
И будет её злополучный муж.

Вы поглядите, как он уселся!
Разве в лице его виден ум?
Он не поймёт её пылкого сердца,
Её благородной… Но что за шум?

Что случилось? Люди свирепо
Хватают корзины и бегут,
Потом зажигается много света,
Потом раздаётся какой-то гуд.

И вот, промчав сквозь овраги и горы,
Разгоняя ночей тоску,
Останавливается скорый -
Из Магнитогорска в Москву.

Чтоб описать, как народ садится,
Как напирает и мнёт бока,
Конечно, перо моё не годится,
Да и талант маловат пока.

Мне ведь не холодно и не больно
Они уезжают, ну и пусть!
Отчего же в душе невольно
Начинает сгущаться грусть?

Поезд стоит усталый, рыжий,
Напоминающий лису.
Я подхожу к нему поближе,
Прямо к самому колесу.

Я говорю ему: - Как здоровье?
Здравствуй, товарищ паровоз!!
Я заплатил бы своею кровью
Сколько следует за провоз.

Я говорю ему: - Послушай
И пойми, товарищ состав!
У меня болят от мороза уши,
Ноет от холода каждый сустав.

Послушай, друг, мне уже надоело
Ездить по степи вперёд-назад,
Чтобы мне вьюга щёки ела,
Ветер выхлёстывал глаза.

Жить зимою и летом в стаде,
За каждую тёлку отвечать.
В конце концов, всего не наладить,
Всех буранов не перекричать.

Мне глаза залепила вьюга,
Мне надоело жить в грязи.
И как товарища, как друга
Я прошу тебя: отвези!

Ты отвези меня в ту столицу,
О которой весь мир говорит,
Где электричеством жизнь струится,
Сотнями тысяч огней горит.

Возьми с собой, и в эту субботу
Меня уже встретит московский перрон,
И разве я не найду работу
Где-нибудь в тресте скрипеть пером?

Я не вставал бы утром рано,
Я прочитал бы книжек тьму,
А вечером шёл бы в зал с экраном,
В его волшебную полутьму.

Я в волейбол играл бы летом
И только бы песни пел, как чиж…
Что ты скажешь, состав, на это?
Неужели ты промолчишь?

Что? Распахиваешь ты двери?
Но, товарищ, ведь я шучу!
Я уехать с тобой не намерен,
Я уехать с тобой не хочу.

Я знаю: я нужен степи до зарезу,
Здесь идут пятилетки года.
И если в поезд сейчас я залезу,
Что же будет со степью тогда?

Но нет, пожалуй, это неверно,
Я, пожалуй, немного лгу.
Она без меня проживёт, наверно, -
Это я без неё не могу.

У меня никогда не хватит духу -
Ни сердце, ни совесть мне не велят
Покинуть степи, гурты, Гнедуху
И голубые глаза телят.

Ну так что же! Ведь мы не на юге.
Холод, злися! Буран, крути!
Всё равно, сквозь завесу вьюги
Я разгляжу свои пути.

1932


***

Пушистый снег,
Пушистый снег,
Пушистый снег валится,
Несутся сани, как во сне,
И всё в глазах двоится.
Вот сосенки,
Вот сосенки,
Вот сосенки направо,
А ты грустишь о Тосеньке…
Какой чудак ты, право!
А ну пугни,
А ну пугни,
А ну пугни Гнедуху!
Пониже голову пригни,
Помчимся что есть духу.
Ведь хорошо,
Ведь хорошо,
Ведь хорошо в снегу быть, -
Осыпал белый порошок
Твои глаза и губы.
На сердце снег,
На сердце снег,
На сердце снег садится.
Храни в груди весёлый смех,
Он в жизни пригодится!

19??


Тов. Тоне, члену райсовета, от Чекмарёва
Заявление

Под мягким светом
                  электрошаров
Вы сидите в глубинах кресел,
Чтобы каждый в республике
                          был здоров,
И сыт,
       и румян,
                и весел.

Но дерзаю от срочных дел
Вызвать тебя с заседания.
Тоня! парень один заболел,
Прошу обратить внимание!

Правда,
        парень
               не слишком умён
И с довольно посредственной
                            рожей,
Какая-то куртка
                надета на нём,
И кличут его Серёжей.

Он в стены впивает
                   измученный взгляд.
Смотрите,
          какой он рассеянный!
Он и не слушает,
                 что говорят
Про шахты
          и про бассейны.

Он не листает
              учёных томов.
Он не пишет конспекта.
Но в сердце его
                расцветает любовь
Всеми цветами спектра.

И кроме тех дум,
                 что жгут,
                           как мороз,
Что в душу
           стучатся, как в стёкла,
Весь мир,
          ему кажется,
                       скукой зарос,
Вся жизнь
          отцвела и поблёкла.
		  
Брести в столовую?
                   Ради чего?
Питаться солёною рыбкою?
Ах, он погибнет,
                 если его
Не одобрить улыбкою!

Твоею улыбкою, Тоня,
                     да,
Прекрасною, милой такою.
И сразу бы муки
                не стало следа,
Тоску бы
         сняло, как рукою.

19??


***

Вниманием дышат лица…
Раскрыты веером уши…
Здесь молодёжь толпится
Около тёплой туши.

У края стоит с ланцетом
Бровар *,
          слова бросая:
«Мускулюс массетер…
Внутренняя косая…»

Бродит, волокна сминая,
Рук его отпечаток.
«Вот здесь - спинная,
А вот - край зубчатой…»

Но из всех объяснений
Я только одно лишь понял,
Одно лишь мне стало яснее,
Что лучшая девушка - Тоня.

Что бродит по комнате мука,
Что сердце стучит у Тони
Таким серебристым звуком,
В таком мелодичном тоне.

И когда мы вышли на воздух
И ночь зацвела голубая,
Это небо, рябое в звёздах,
Так хорошо улыбалось.

Колючая вьюга снега
Так бушевала чудесно,
И шорох такой шёл с неба.
Что в сердце слагалась песня.

Даже луне стало грустно,
Плывущей в лиловом блеске,
Что в небе ужасно пусто
И ей целоваться не с кем.

19??


* Преподаватель анатомии.

Заря в коммуне «Обновлённая земля»

Представьте:
            тёплый
                   и мягкий
                            хлеб,
Ещё отдающий
             золой и печью.
Представьте:
             чистый
                    и светлый
                              хлев
И в прорези
            милую
                  морду овечью.

Представьте:
             низкий, угрюмый лог.
Ветер,
       свистящий
                 по ряби луга.
Представьте:
             простой
                     человеческий лоб.
Четвёрка коней,
                рукоятка плуга.

И, свистя
          на все голоса,
Поворачивая с тракта,
Сюда
     приближается к пашне
                          сам
Товарищ трактор.

Зачем он идёт?
               Ведь вечер уже!
Ведь кони
          идут на покой!
Но трактор
           взаправду
                     гудит на меже
И пашет,
         чудак такой!

Прямыми рядами
               ложатся пласты,
И тает в воздухе
                 серый дым
Под этим небом,
                седым и простым,
Над этим лугом,
                простым и седым.

Ты чем
       так встревожена,
                        синяя даль?
Зачем твои звёзды
                  горят?
Тебя проезжают
               и плуг
                      и рондаль,
Они меж собой говорят:

«Нас в дыме
            и гуле
                   рабочий ковал,
Бил молот,
           и ныло плечо.
Задача наша
            теперь какова?
В работе
         жить горячо!

Рабочий
        сердце
               вкладывал в труд.
Он думал
         коммунам помочь.
Так что же
           должны мы
                     делать вот тут?
Работать
         и день
                и ночь!

Пройдём же ещё
               вон той стороной,
Нацелим
        железо в упор».
Так
    у трёхкорпусного
                     с бороной
Дружеский
          шёл разговор.

19??


Зима-ударница

Срывайся же с цепи,
                    Емангул-река,
На редких прохожих
                   рычи!
Уже
    засияли
            вверху облака,
Уже зажурчали ручьи.

Отбалагурив
            и отсвистев,
Уходит
       зима на покой.
И так и ушла бы,
                 если бы
                         степь
Не начала речи такой:

«Послушай, зима!
                 Я сторицею дам.
Урожая -
         хватит на всех,
Но
   чтобы в комьях была вода,
Для этого
          нужен снег.

А где он?
          Не веришь -
                      взгляни сама:
Чернеют
        поляны вокруг.
Ты злостный прогульщик,
                        ты лодырь, зима,
Ты мне не товарищ,
                   не друг».

Зима рассердилась сначала,
                           потом
Ей краска легла
                на лицо, -
В такое вот утро,
                  в просторе таком
Не хочется быть
                подлецом.

«Так что же?
             Моё
                 не ослабло
                            плечо,
Я всё же
         ещё молода,
Возьмусь
         за работу
                   я так горячо,
Что грянут
           везде холода!»

Так падай,
           падай,
                  ударный снег,
Усеивай
        степи вокруг!
Ты нужен
         второй
                большевистской
                               весне,
Ты пахарю -
            верный друг.

Высвистывай ноты
                 от «до»
                         и до «ля»,
Под музыку эту твою
Уже
    замирают в блаженстве
                          поля,
Они обещанье дают:

«Мы нынче сторицей
                   дадим урожай,
Омёты до неба клади!
Засуха - жги,
              спорынья - угрожай, -
Мы всё равно
             победим!»

Зима!
      Ты работала нынче
                        не зря,
Мы покончим
            с нуждой
                     и тоской.
Навстречу тебе
               сияет заря
Почётною
         красной
                 доской.

19??


Размышления на курсах полеводов

Товарищи!
          Верно, ведь сердце не камень?
Оно ведь волнуется - сердце.
                             И что же?
Всегда восхищался
                  я сам васильками,
А тут обучаю,
              как их уничтожить.

В душе так тоскливо…
                     Вернёшься с курсов,
Расправишь лениво
                  затёкшие мускулы,
И к жизни
          нет былого вкуса,
И за окном
           беспросветно тускло.

И вот представляю:
                   поле ржаное,
Как говорится,
               засеяно «ржою» -
И вот иду я,
             положим, с женою
(но не со своею,
                 конечно, - с чужою),

А тут
      василёчки…
                 Букеты-веночки…
И воздух
         такой раскалённый, летний…
Ах, слишком коротки
                    летние ночки
И слишком длинны
                 языки у сплетниц!..

И вдруг, представь:
                    василёчков нету,
Нет сорняков!
              А поле пусто…
Как перенесть это
                  мне, поэту,
Служителю
          высокого искусства?

Но вот
       моё сердце забилось туже,
И сразу мускулы
                стали тугие,
И стал я мысль
               обдумывать ту же,
Только сравнения
                 взял другие.

Как жили помещики
                  раньше, с царями.
Гуляли купцы
             по расейской шири.
Они трудовые
             поля засоряли,
Они молодые
            посевы душили.

И что же,
          если - единственный случай
На сотню пузатых,
                  тупых паразитов
С косою русой,
               с душою лучшей
Одна нарождается
                 «Донна Розита».

Так что ж,
           что пока, за наживой летая,
На бирже папан
               набивает карманы,
Она на кушетке
               сидит и мечтает,
Поёт романсы,
              читает романы.

Так что ж?
           К жалобам
                     буржуазии
У пролетариата
               что сердце, что камень.
И мы потому
            врагов отразили,
Что их не боялись
                  ворочать штыками.

И мы не жалели
               и «Донны Розиты».
Пусть - лозунг кипит,
                      по полям бушуя:
«Так да погибнут
                 все паразиты
От василька
            и до буржуя!»

19??


Где я? Что со мной?

Ты думаешь: «Письма
                    в реке утонули,
А наше суровое
               время не терпит.
Его погубили
             кулацкие пули,
Его засосали
             уральские степи.

И снова молчанье
                 под белою крышей,
Лишь кони проносятся
                     ночью безвестной.
И что закричал он -
                    никто не услышал,
И где похоронен он -
                     неизвестно».

Товарищ! Не верь же
                    вороньему карку.
Отбрось ворожеи
                седые приметы.
Купи на Кузнецком
                  Уральскую карту,
Вглядись в разноцветные
                        миллиметры.

Возьми прогляди
                Оренбургскую ветку.
Ты видишь, к востоку
                     написано: «Еткуль».
					 
Написано: «Еткуль»,
                    поставлена точка.
И сани несутся,
                скрипя полозьЯми,
И вьюга махнула мне
                    белым платочком -
Мы стали тут с нею
                   большими друзьями.

19??


Баллада о простоте

Однажды мне встретился старый поэт -
Звёзды ярки, и ночь тепла, -
И пока глаза не раскрыл рассвет,
Беседа наша текла.

И он сказал: «Не такие, мой друг,
Я раньше писал стихи -
В них слышались лиры тончайший звук
И рокоты всех стихий.

Я был от вершины уже на вершок
И был знаменитым почти,
Когда однажды рабочий-дружок
Меня попросил: «Прочти!»

Строками бушуя, словами звеня,
Я в рифмах своих закипел.
Он, молча склонившийся, слушал меня,
Ударник и член ВКП.

И когда, прочитавши сонетов пяток,
Хотел его одой донять,
Он тихо сказал мне: «Довольно, браток.
Я вижу: мне не понять».

И он смущённо пошёл от меня,
И взор его глаз потух.
И только долго была видна
Рубашка его в поту.

И понял я в единый миг,
Пока глядел ему вслед,
Что все мои кипы написанных книг -
Тяжёлый, ненужный бред.

Так что же я сделаю? Как снесу?!
Я сгорел от стыда…
И вот с тех пор зарубил на носу:
Да здравствует простота!

О нет, конечно, не та простота,
Что хуже воровства,
Нет, не такая, а просто та,
Которая с жизнью росла.

Она проста, она глубока
И вместе с тем строга.
Она человека берёт за бока,
Как быка за рога».

Поэт окончил. Его рассказ
Я как завет берегу.
И пусть не срывается вычурных фраз
С моих ещё юных губ.

19??


***

Нет,
     не сравниться
                   с нарядом знамён
Ноябрьскому
            небу сизому.
На стиснутых улицах
                    столько колонн,
Столько людей
              нанизано!

Сегодня
        автобус,
                 трамвай,
                          грузовик,
Камень,
        асфальт
                и бетон
Имеют
      октябрьский вид,
Окрашены
         в праздничный тон.

Но даже
        и здесь,
                 где площадь гудит,
Классовая зоркость -
                     не уходи!

Но даже и здесь,
                 среди гула и шума,
Невольно приходят
                  тревожные думы:
				  
Товарищ!
         Ты видишь
                   октябрьский флаг,
На нём
       золотые
               слова горят,
За ним,
        быть может,
                    укрылся враг!
Он, может быть, с нами
                       шагает в ряд!
					   
Товарищ!
         Зорче
               гляди вокруг,
Отдайся
        тревожной заботе.
Не здесь,
          не здесь
                   узнаётся друг,
А в будничной
              нашей работе.
			  
Товарищ,
         глядя в микроскоп,
Углубившись
            в рой инфузорий,
Надо чувствовать
                 поросли
                         новых ростков,
Надо видеть
            Октябрьские зори.

19??


Я вызываю

Меня
     с нетерпением
                   ждёт страна,
Послать меня хочет
                   туда,
Где плачет
           дисковая борона
И грузно
         идут стада.

Там в поле
           на солнце
                     искрится сталь…
Комбайны
         ползут стоногие…
А у меня
         ещё два «хвоста»:
По анатомии
            и гистологии.

А я
    большевистские
                   темпы сдал,
К учёбе
        немного остыл -
Сегодня
        на двадцать минут
                          опоздал,
Вчера
      полчаса пропустил.

Так нет же!
            Пламенем
                     жжёт меня стыд,
Гудки пятилетки
                взывают.
Я
  ликвидирую
             эти «хвосты»,
Ликвидирую
           и вызываю.

Я вызываю
          своих друзей,
Таких же, как я,
                 «хвостатых»:
- Давайте
          в старинный
                      сдадим музей
Обломовских темпов латы! -

Я слышу,
         как бурей
                   шумит институт
И гул раздаётся
                ответный:
- Товарищ!
           Дни пятилетки идут,
Октябрьские
            дуют ветры.

Заводы грохочут
                в отблесках сизых.
Нервы натянуты,
                как струна.
Товарищ студент!
                 Принимай же вызов,
Тебя
     с нетерпением
                   ждёт страна!

19??


Штурмовой квартал

По чёрным лесам,
                 по огромным равнинам,
Во всех концах
               необъятной карты
Гудят призывы:
               «Кадры нужны нам!
Кадры дайте!
             Дайте кадры!

Нужны инженеры!
                Врачи!
                       Агрономы!
Нужны зоотехники!
                  Директора!»
Мы землю заставим
                  глядеть по-иному.
Проходят комбайны,
                   гудят трактора!

Мясо-молочный!
               Мясо-молочный!
Это к тебе
           обращён призыв.
В работе огромной,
                   горячей
                           и срочной
Бейся же лучше,
                бери призы!

А как мы поём
              Октябрьские песни?
Довольны мы
            перечнем
                     наших побед?
Обезличка изжита?
                  Прогулы исчезли?
Хвосты уничтожены?
                   Всё ещё нет!

Комсомол
         лозунг
                дал боевой:
Четвёртый квартал
                  даёшь штурмовой!

Все силы вложим
                в один порыв.
Мясо-молочный,
               штурмуй прорыв!

Покажем примеры
                ударной учёбы,
Чтоб наша стройка
                  шла горячо бы.

За качество знаний!
                    За темпы!
                              За технику!
Боевая закалка
               нужна зоотехнику.

Оппортунистов
              бита карта!
В работе,
          в учёбе
                  будем метки!
Даёшь четвёртый ударный
                        квартал
Третьего года пятилетки!

19??


Учитесь, как черти!

Бывало,
        у студента
                   семь «хвостов».
Чёрт возьми!
             Надо же так случиться!
Хнычет парень:
               «не буду учиться,
И никаких гвоздёв!»

Теперь же
          выросли мы
                     из кожи обезьяньей,
Газеты и учебники
                  зачитываем до дыр.
О самом пустяковом изъяне
Заботится товарищ,
                   доглядывает бригадир.

Теперь студент
               по-новому чертит,
Готовится
          к бурям
                  идущих веков…
Мы лозунг бросаем:
                   «Учитесь, как черти,
Чтобы дать
           инженеров-большевиков!»

19??


Деревне

Пылают печи
Борьбы горячей,
Но, сдвинув плечи,
Деревня плачет:

- Была без ситца,
Была босою,
Но жаль проститься
Мне с косою.

Менять ли росы
На гуды города?
Ах, косы, косы,
Девичья гордость!..

Глаза не мучай,
Не плачь, деревня,
Ещё ведь лучше
Цветут деревья.

Взгляни косыми,
Поправь косынку,
Взамен косы мы
Дадим косилку.

Взамен коняги
Дадим мы трактор,
Начнут овраги
Дымиться травкой.

Стань на пригорье,
Надень передник,
Мы перегоним
Самых передних.

Так бей же метко,
Иди же ходко,
Пятилетка -
Четырёхгодка!

19??


Губерния бывшая Тульская

От наших авто шумящих,
От нашей природы тусклой
Ты скроешься в самую чащу
Губернии бывшей Тульской.

О синий такой, морозный,
Родины нашей запад!
По лесу ползущий росный,
Берёзово-смольный запах.

Тебе покажется диким
Это небо, рябое, в звёздах,
Эти липкие лапы гвоздики,
Этот крепкий сосновый воздух.

Как вылетевший из пушки,
Ты ходишь, кругом озираясь:
Кривые, глухие избушки…
Растущая зелень сырая…

И рядом, торчащая странно,
Сухая погибшая ветка
Зияет у леса, как рана,
Как след топора человека.

Где же он сам, властелин природы?
Уж не в этих ли чёрных лачугах?
Почему его огороды
Не цветут плодоносным чудом?

Почему его урожаи
Не вонзаются в неба глуби?
Что посевам его угрожает?
Кто его луговины губит?

Рождает наш век двадцатый
Много мыслей и дел высоких,
Отчего же вот здесь, за хатой,
Деревянные живы сохи?

Ведь не всё же, не всё же, не всё же
Упёрлось корнями в века.
Ведь бьётся ж под чьей-нибудь кожей
Сердце большевика!

Не все же, не все же, не все же
У тысячелетий в плену.
И тянет рябиною свежей
К раскрытому настежь окну.

Для тебя эти гроздья пылают.
Недаром же сквозь жилет
У тебя, как заря, как пламя.
Горит комсомольский билет!

Я знаю: его не потушат
Ни бури, ни оползни гор,
Ты пальцы сцепи потуже
И грозный начни разговор.

…Цветущее поле колхоза,
Хозяйские руки и счёт.
На солнце играя, глюкоза
По тульским стеблям потечёт.

По диким, пустынным трактам,
Где недавно лишь топал мамонт,
Пройдёт, громыхая, трактор,
И рождённые скажут: «Мама».

Картофель, полней под землёю!
Подсолнухи, хмурьтесь от света!
Невиданной всходит зарёю
Огромный зрачок человека.

19??


Выписка из протокола

(Председатель тихим голосом говорит, заканчивая речь)

«…Оставаться ли здесь
                      на осеннее время?
Ехать ли в понедельник?
Итак, товарищи,
                жду выступлений,
Но только серьёзных и дельных.

В первую очередь
                 слово «за» 
Имеет товарищ Глаза».

Товарищ Глаза
              поднялся,
Надел очки
           иначе,
Оглядел голов
              бушевавшую кашу
и начал:

«Господа!
Я люблю ходить в кино,
Чувствовать ветер времени.
Неужели же мне
               навек суждено
Оставаться
           в этой деревне?

Я разные книги люблю читать,
Особенно
         за обедом.
Я, может быть, странен,
                        может, чудак.
Но книга,
          которая начата…
Да что говорить об этом!

Ведь там -
           в витринах
                      книги!
                             Стихи!
Очки,
      сверкай
              от восторга!
Быть может,
            там солнце
                       «Кросс Кодитри»
Спорит с Сириусом
                  «Пушторга».

Быть может, уже
                земля на оси
Ближе к солнцу повернута!
Теория
       относи¬
тельности
Уже давно опровергнута!

Быть может,
            над миром
                      уже шелестит
Какое-то новое знамя!
А мы тут
         спим от шести до шести.
А мы -
       ничего не знаем.

Что же тут делать?
                   Считать ворон?
Глядеть на плетни
                  и избы?
А там -
        огни с четырёх сторон.
«Измы»
       лезут на «измы».

Как можно спорить
                  об этом вопросе?
Конечно же,
            брать билеты.
Я буду не в силах
                  вынести осень.
Довольно с меня и лета».

Глаза замолчал.
                Шорохи,
                        стуки.
В зале
       глухое брожение.
«Дальше
        имеет
              товарищ Руки
Слово
      для возражения».

«Почти рыдая
             на нашей груди,
Играя
      словами всякими,
Много оратор
             нагородил
Чуши и поросятины.

Во что же
          сердце его влюблено?
Посмотрим-ка:
              книги разные…
Какие-то «измы»…
                 «Пушторг»…
                            Кино-
Витрины…
         Знамя…
                (конечно, не красное!)

И всё!
       А сельские зори,
                        бьющие в стёкла?
А солнце,
          сверкающее
                     сквозь ставни и скважины?
Или это глупо?
               Дико?
                     Блёкло?
Не интересно?
              Не нужно?
                        Не важно?

А пахота, сев,
               а уборка хлебов?
А запах свежайшего сена?
А тучное стадо
               кормилиц-коров?
Неужто всё это
               не ценно?!

Знаем мы этих
              субъектов
                        в очках!
Они -
      без изменения!
Прошу
      гражданина
                 не валять дурачка
И выслушать
            общее мнение».

Оратор садится,
                и сразу, как дождь,
Организованный
               ливень ладош.

А в это время,
               расправив плечи,
Товарищ Желудок
                готовится к речи.

«Вам, товарищи,
                хочется смеяться,
Что вот, мол,
              дядя вылез -
Говорить о сметане,
                    о мясе,
Об арбузах навырез.

Ему, дескать,
              лишь бы
                      лакать молоко.
Да кушать
          яблоки имени Антона,
И нет ему дела
               ни до чего.
Ни до Парижа,
              Ни до Кантона *.

Но это,
        милые граждане,
                        ложь.
Отчего же?
           Я тоже романтик.
Я тоже хочу
            человеческий лоб
улучшить
         и сделать громадней!

Но каждый
          из нас -
                   лишь частица мира
и должен
         знать свои роли.
Организму
          нужно
                столько-то
                           жира
И столько-то
             граммов соли.

Вы думаете,
            что всё это шутка?
Может, самый вопрос этот
                         низмен?
Однако
       если бы
               не было желудков,
Не было бы
           книг о материализме!

А сколько коварных
                   у меня врагов!
                                  Аппендицит,
холера,
        тиф,
             катар…
Разве все эти подлецы
Не хуже нашествия татар?

Но вот представьте:
я живу… 
цветы горят…
             и мир чудесен…»

(Голос председателя:

«Довольно! Хватит!
Говорите по существу».)

«- Э… э… э…
            остаться здеся».

Оратор умолк.
              Разговор
                       прекращён.
Начинается голосование,
И возбуждённое
               зарево щёк.
Губ кричанье
             и рук сованье.

Однако как действуют
                     на умы
Горошинки
          шуток
                и смеха.
Большинством -
               одиннадцатью
                            против семи
Постановили:
             «НЕ ЕХАТЬ!»

19??


* Намёк на речь тов. Мозжечка о международном положении, произнесённую в начале собрания. (Примеч. С.Чекмарева.)

Для памяти

Вероятно, многих
                 позабуду ещё -
Разбросаю память
                 по годам.
Второпях шагая
               в позабудущее,
Время быстро мчится,
                     как всегда.

И зверёныш-злоба, ухватив
                          раз пять,
Распушит помягче
                 лапки цепкие, -
Вместо электрических распятий
Смутно встанет:
                «Сакко и Ванцетти…»

Чтобы эту боль
               не забыть второпях,
Не простить озверелой банде,
Я хочу на своих
                полотняных стихах
Завязать узелок
                для памяти.

Чтоб тяжёлым укором:
                     «Как же вы?!»
Чтоб примером,
               душу обжигающим,
Чтобы встали оба,
                  как живые,
Как живые,
           но
              умирающие…

За то, что коммунисты,
                       за то, что организаторы,
Что сердца тверды,
                   что слова колючи,
За то, что, может быть,
                        послезавтра
Участвовали бы в революции!

За всё за это
              под нелепым предлогом
Конвой… Штыки…
               арестуют…
                         тащат…
В самом деле:
              разве долго
Буржуазии убрать
                 мешающих?
				 
Современная фурия -
                    губернатор Фуллер
Приказом на город
                  ружья выпулил.
Город окружают войска,
                       полиция…
Не позабудется ли?
                   Отомстится ли?

Под ветром жестоким,
                     в грядущее дующим,
Газетный листок,
                 трепыхайся пуще!
				 
Ток пущен!
           Вы что, ополоумели?
В сердцах возмущение,
                      горечь
                             обиды:
«Ещё вот
         невинных
                  умерли,
Нет, не умерли:
                УБИТЫ!»

После чёрных туч
                 и бури жестоки.
Как не подумали они хотя бы
                            о том,
Что сажать
           народных вождей
                           за решётки,
Всё равно
          что черпать воду
                           решетом!

Обмякнет, однако,
                  капитализм-неврастеник.
Хоть и чугунные мускулы,
                         но погляди:
Имеются приметы
                и печать вырождения
На его бронированной груди.

19??


Американский боевик

Быстрее
        афиши
              на стены лепи -
Сегодня
        город в угаре:
Картина
        с участием
                   Гарри Пиль.
Гарри!
       Гарри!
              Гарри!

У кинотеатров
              растут хвосты -
Не кинотеатры,
               а звери.
Как хищные зевы,
                 как жадные рты,
Хрипят
       огнезубые двери.

Толпа
      как стена.
Цена за билет
              не дорога ли?
Зато на экране
               покажется нам
Сам
    замечательный Гарри.

На экране хлещет
                 кровь из вен.
Героиня в слезах,
                  лошади в мыле,
От этой сырости
                в голове
Разводятся
           странные мысли.

Вот рядом
          на стуле № 6,
На дикие гонки
               любуясь,
Сидит малыш,
             и в его душе,
Наверно,
         бушует буря.

Представим дальше:
                   положим, сели вы,
А малыш рядом
              взгляды шлёт:
«Хорошо бы, как сыщик
                      из второй серии,
Быстро, бесшумно
                 стащить кошелёк!»

Или представим
               другой кадр:
Гаврикова улица ночью,
И из тьмы
          по темени чья-то рука,
Мускулистая очень.

Известно -
           у девочек другие привычки
И мысли
        тоже другие.
Они в темноте 
              мечтают выйти
Замуж за Гарри Пиля.

Чтобы выглядеть, как героини кино,
Побросав иголки и ножницы,
По вечерам
           выползают из нор
«Заслуженные» киношницы.

Если бой
         в переулке гремит,
Если мальчик -
               и уже бандит,
Если у девочек
               шикарный вид,
Это -
      американский
                   боевик!

Выводы:
        чтобы сделать кино
                           хорошЕе,
Избавить
         мозги от туманной гари,
Давайте с экрана
                 прогоним в шею
«Замечательного»
                 Гарри!

19??


Разговоры с классиками

Сколько имён!
              Сколько книг!
Плавают томики рыбами.
Что в нём?
           Что в них?
Какой
      лучше
            выбрать?

Что взять?
           С чего начать?
Нерешительно щурю глазки.
Легко скользя,
               проходят по ночам
заслуженные классики.

Дрожу:
       почему они
                  смотрят так грозно?
К чему такие видения?
Они защищают
             классической прозой
свои произведения.

Твёрдо стоя,
             хотя и сто лет,
                             учтивый,
                                      простой,
говорит Толстой:
- Чтоб мир дворянский
                      стал вам мил,
возьмите книгу
               «Война и мир».

И веско-резкий
встаёт Достоевский:
- Совершенно необходимо
                        к экзаменам
«Преступление
              и наказание».

И затем
        затейливо-фразова
речь Некрасова:
- Я за Фёдора рад, но вам,
чтобы экзамены
               все сдать,
не лучше ли взять
«Размышления
             у подъезда
                        парадного».

Но вот, вступая
                в тур гениев,
слово берёт Тургенев:
- Чтобы экзамен
                был вам не труден,
прочтите роман,
                называемый «Рудин».

И чрезвычайно жёстко,
и точно как миля,
говорит кто-то
с длинной фамилией:
- Чтобы вам после
                  не пришлось тужить
и на экзамене сердце
                     не обмирало,
возьмите
«Повесть о том,
                как мужик
прокормил двух генералов».

А Безыменский
              в фуфайке вязаной
старается
          выглядеть развязно:
- Все мы классики
                  бенее или молее.
Дерганите
          «Комсомолию»!
		  
Чтобы выглядеть
                торжественней,
он себя
        окружает жестами.
		
Протянулись
            эти жесты
от кровати
           до этажерки.

И один из них,
               не знаю как,
восемь книг
            уронил впопыхах.

И этот жест,
             загремев, как жесть,
сон спугнул,
             который уселся.
И классиков нет…
                 А книги есть.
И ещё
      голова
             и сердце.

19??


Вверх Вниз

Биография

Окончил Московский мясомолочный институт (1932) и был направлен на работу зоотехником в Башкирию. Был найден убитым в ходе поездки в дальнее хозяйство.

Стихи Чекмарёва, хранившиеся у его родных, были впервые опубликованы в 1956 в журнале «Новый мир». В 1957 вышла книга «Стихи, письма, дневники» с предисловием Михаила Луконина, на которую, в частности, откликнулся рецензией в «Литературной газете» Евгений Евтушенко. Составитель книги Светлана Ильичёва в 1968 опубликовала отдельным изданием биографический очерк о Сергее Чекмарёве.

Именем Чекмарёва в 1961 названа улица в Уфе. В районном центре Исянгулово ему в том же году установлен памятник.


ЧЕКМАРЁВ, Сергей Иванович [31.XII.1909 (13.I.1910), Москва, - 11.V.1933, Башкирия] - русский советский поэт. После окончания сельско-хозяйственного института (учился в Воронеже, потом в Москве) поехал в Башкирию зоотехником во вновь организованный совхоз. Весной 1933 в реке Большая Сурень было найдено тело Чекмарёва (причины его гибели не выяснены). Среди вещей Чекмарёва оказались три тетради стихов, которые лишь в 1956 были частично опубликованы («Новый мир», 1956, № 1). В 1957 вышла книга Чекмарёва «Стихи, письма, дневники». Достоинства книги не только в отдельных самобытных и удачных произведениях, но и в исключительной цельности и правдивости её автора, в современности его мироощущения.

Соч.: Стихи, письма, дневники. [Составитель С. Ильичёва, предисл. и ред. М. Луконина], М., 1959; Стихи, письма, дневники. [Предисл. и подгот. текста С. Ильичёвой], М., 1968.

Лит.: Евтушенко Е., Жизнь продолжается, «Лит. газета», 1956, 10 марта; Ильичёва С., Сергей Чекмарёв, М., 1968.

М. А. Лапшин

Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 8. - М.: Советская энциклопедия, 1975

Стихотворения взяты из книги:

Чекмарёв С. И. Стихи, письма, дневники. - М.: Сов. Россия, 1968

Админ Вверх
МЕНЮ САЙТА