Домой Вниз Поиск по сайту

Александр Вертинский

ВЕРТИНСКИЙ Александр Николаевич [9 (21) марта 1889, Киев - 21 мая 1957, Ленинград; похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище], русский певец-шансонье, поэт, композитор, артист.

Александр Вертинский. Alexander Vertinsky

Подробнее

Фотогалерея (40)

СТИХИ (64):

Вверх Вниз

Киев - родина нежная

Киев - родина нежная,
Звучавшая мне во сне,
Юность моя мятежная,
Наконец ты вернулась ко мне!

Я готов целовать твои улицы,
Прижиматься к твоим площадям.
Я уже постарел, ссутулился,
Потерял уже счёт годам.

А твои каштаны дремучие,
Паникадила весны -
Всё цветут и как прежде, могучие,
Берегут мои детские сны.

Я хожу по родному городу,
Как по кладбищу юных дней.
Каждый камень я помню смолоду,
Каждый куст вырастал при мне.

Здесь тогда торговали мороженым,
А налево была каланча!
Пожалей меня, Господи Боже мой,
Догорает моя свеча!

1956, Киев


Жене Лили

В день девятилетия нашей свадьбы
Девять лет. Девять птиц-лебедей,
Навсегда улетевших куда-то…
Точно девять больших кораблей,
Исчезающих в дымке заката.

Что ж, поздравляю себя с сединой,
А тебя - с молодыми годами,
С той дорогой, большой и прямой,
Что лежит, как ковёр голубой,
Пред тобой. Под твоими ногами.

Я - хозяин и муж и отец.
У меня обязательств немало.
Но сознаюсь тебе, наконец:
Если б всё начиналось сначала,
Я б опять с тобой стал под венец!

Чтобы ты в белом платье была,
Чтобы церковь огнями сияла,
Чтобы снова душа замерла
И испуганной птицей дрожала.
Улетая с тобой - в купола!

Уплывают и тают года…
Я уже разлюбил навсегда
То, чем так увлекался когда-то.
Пережил и Любовь, и Весну,
И меня уже клонит ко сну,
Понимаешь? Как солнце к закату!

Но не время ещё умирать.
Надо Родине честно отдать
Всё, что ей задолжал я за годы.
И на свадьбе детей погулять,
И внучат - писенят - покачать.
И ещё послужить для народа.

Май 1951, Краснодар


Отчизна

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнить волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.
А. С. Пушкин
Я прожил жизнь в скитаниях без сроку,
Но и теперь ещё сквозь грохот дней
Я слышу глас, я слышу глас пророка:
«Восстань! Исполнись волею моей!»

И я встаю. Бреду, слепой от вьюги,
Дрожу в просторах Родины моей,
Ещё пытаясь в творческой потуге
Уже не жечь, а греть сердца людей.

Но заметают звонкие метели
Мои следы, ведущие в мечту,
И гибнут песни, не достигнув цели,
Как птицы замерзая на лету.

Россия, Родина, страна родная!
Ужели мне навеки суждено
В твоих снегах брести изнемогая,
Бросая в снег ненужное зерно?

Ну что ж… Прими мой бедный дар, Отчизна!
Но, раскрывая щедрую ладонь,
Я знаю, что в мартенах коммунизма
Всё переплавит в сталь святой огонь.

Декабрь 1950, Сахалин


Птицы певчие

Мы - птицы певчие. Поём мы, как умеем.
Сегодня - хорошо, а завтра - кое-как.
Но всё, что с песнями на Родине мы сеем,
На ней произрастает в хлебный злак!

Без песни жить нельзя. Она нужнее хлеба,
Она в сердцах людей, как птица гнёзда вьёт,
И с нею легче труд, и голубее небо,
И только с песней жизнь идёт вперёд.

Нас, старых, мудрых птиц, осталось очень мало,
У нас нет голосов, порой нет нужных слов,
Притом война, конечно, распугала
Обидчивых и нежных соловьёв.

А мы… А мы поём! Дыханье нам не спёрло,
От Родины своей нам незачем лететь.
Во всё бесхитростное наше птичье горло
Мы будем радостно, мы будем звонко петь!

Мы - птицы русские. Мы петь не можем в клетке,
И не о чем нам петь в чужом краю.
Зато свои родные пятилетки
Мы будем петь, как молодость свою!

1946, Москва


Пред ликом Родины

Мне в этой жизни очень мало надо,
И те года, что мне осталось жить,
Я бы хотел задумчивой лампадой
Пред ликом Родины торжественно светить.

Пусть огонёк мой еле освещает
Её лицо бессмертной красоты,
Но он горит, он радостно сияет
И в мировую ночь свой бледный луч роняет,
Смягчая нежно строгие черты.

О Родина моя, в своей простой шинели,
В пудовых сапогах, сынов своих любя,
Ты поднялась сквозь бури и метели,
Спасая мир, не веривший в тебя.

И ты спасла их. На века. Навеки.
С Востока хлынул свет! Опять идут к звезде
Замученные горем человеки,
Опять в слезах поклонятся тебе!

И будет мне великою наградой
И радостно и драгоценно знать,
Что в эти дни тишайшею лампадой
Я мог пред ликом Родины сиять.

1946, Москва


Он

Чуть седой,
            как серебряный тополь,
Он стоит, принимая парад.
Сколько стоил ему Севастополь?
Сколько стоил ему Сталинград?

И в седые, холодные ночи,
Когда фронт заметала пурга,
Его ясные, яркие очи,
До конца разглядели врага.

В эти чёрные тяжкие годы
Вся надежда была на него.
Из какой сверхмогучей породы
Создавала природа его?

Побеждая в военной науке,
Вражьей кровью окрасив снега,
Он в народа могучие руки
Обнаглевшего принял врага.

И когда подходили вандалы
К нашей древней столице отцов,
Где нашёл он таких генералов
И таких легендарных бойцов?

Он взрастил их.
                Над их воспитаньем
Долго думал он ночи и дни.
О, к каким роковым испытаньям
Подготовлены были они!

И в боях за Отчизну суровых
Шли бесстрашно
               на смерть за него,
За его справедливое слово,
За великую правду его.

Как высоко вознёс он Державу,
Мощь советских народов-друзей.
И какую великую славу
Создал он для Отчизны своей.

Тот же взгляд,
               те же речи простые,
Так же мудры и просты слова.
Над разорванной картой России
Поседела его голова.

1945


Доченьки

У меня завелись ангелята,
Завелись среди белого дня.
Всё, над чем я смеялся когда-то,
Всё теперь восхищает меня!

Жил я шумно и весело - каюсь,
Но жена всё к рукам прибрала,
Совершенно со мной не считаясь,
Мне двух дочек она родила.

Я был против. Начнутся пелёнки…
Для чего свою жизнь осложнять?
Но залезли мне в сердце девчонки,
Как котята в чужую кровать!

И теперь с новым смыслом и целью
Я, как птица, гнездо своё вью
И порою над их колыбелью
Сам себе удивлённо пою:

  - Доченьки, доченьки,
  Доченьки мои!
  Где ж вы мои ноченьки,
  Где вы соловьи?..

Много русского солнца и света
Будет в жизни дочурок моих,
И что самое главное - это
То, что Родина будет у них!

Будет дом. Будет много игрушек.
Мы на ёлку повесим звезду.
Я каких-нибудь добрых старушек
Специально для них заведу.

Чтобы песни им русские пели
Чтобы сказки ночами плели,
Чтобы тихо года шелестели,
Чтобы детства - забыть не могли!

Правда, я постарею немного,
Но душой буду юн как они!
И просить буду доброго Бога,
Чтоб продлил мои грешные дни.

  Вырастут доченьки
  Доченьки мои…
  Будут у них ноченьки,
  Будут соловьи!

  А закроют доченьки
  Оченьки мои,
  Мне споют на кладбище
  Те же соловьи.

1945


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Салют

Небеса расцвечены алмазами,
Возжигает Родина огни.
Всё о вас, родные сероглазые
Братья драгоценные мои!

Всё о том, уже бессмертном мужестве,
За которым восхищённый мир
Наблюдает со священным ужасом
Из своих разрушенных квартир.

Каждый раз за шторой затемнения
Из-за слёз не отыскать окна, -
От восторга, гордости, волнения
Глубоко душа потрясена.

Этот праздник стал нас всех обязывать.
Мы должны трудиться выше сил,
Чтоб потом нам не пришлось доказывать,
Кто и как свою страну любил…

1943, Москва


Иная песня

Скоро день начнётся,
И конец ночам,
И душа вернётся
К милым берегам
Птицей, что устала
Петь в чужом краю
И, вернувшись, вдруг узнала
Родину свою.

Много спел я песен,
Сказок и баллад,
Только не был весел
Их печальный лад.
Но не будет в мире
Песни той звончей,
Что спою теперь я милой
Родине своей.

А настанет время
И прикажет Мать
Всунуть ногу в стремя
Иль винтовку взять,
Я не затоскую,
Слёзы не пролью,
Я совсем, совсем иную
Песню запою.

И моя винтовка
Или пулемёт,
Верьте, так же ловко
Песню ту споёт.
Перед этой песней
Враг не устоит.
Всем уже давно известно,
Как она звучит.

И за все ошибки
Расплачусь я с ней, -
Жизнь свою отдав с улыбкой
Родине своей.

1943


Поёт Александр Вертинский:

Звук

В снегах России

По синим волнам океана…
Лермонтов
По снежным дорогам России,
Как стаи голодных волков,
Бредут вереницы немые
Пленённых германских полков.

Не видно средь них командиров,
Навеки замкнуты их рты.
И жалко сквозь клочья мундиров
Железные блещут кресты.

Бредут сквозь донские станицы
Под дьявольский посвист пурги
И прячут угрюмые лица
От русского взгляда враги.

И холод, и жгучие раны
Терзают усталую рать,
И кличут в бреду капитанов,
И маршала просят позвать.

Но смерть в генеральском мундире,
Как маршал пред бывшим полком,
Плывёт перед ними в эфире
На белом коне боевом.

И мстительный ветер Отчизны
Заносит в серебряный прах
Останки покойных дивизий,
Усопших в российских снегах.

И сквозь погребальную мессу
Под вьюги тоскующий вой
Рождается новая песня
Над нашей Великой Страной.

Февраль 1943, Шанхай


Китеж

Проклинали. Плакали. Вопили.
Декламировали: «Наша мать…»
В кабаках за возрожденье пили,
Чтоб опять наутро проклинать…

А потом вдруг поняли. Прозрели.
За голову взялись. Неужели
«Китеж», воскресающий без нас?
Так-таки Великая? Подите ж…
А она, действительно, как Китеж,
Проплывает мимо ваших глаз.

И уже сердец людских мильоны
Ждут её на дальних берегах.
И уже пылают их знамёна
Ей навстречу в поднятых руках.

А она, с улыбкой и приветом
Мир несущая народам и векам,
Вся сияет нестерпимым светом,
Всё ещё невидимая вам!

1943, Шанхай


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Наше горе

Нам осталось очень, очень мало.
Мы не смеем ничего сказать.
Наше поколение сбежало,
Бросило свой дом, семью и мать!

И, пройдя весь ад судьбы превратной,
Растеряв начала и концы,
Мы стучимся к Родине обратно,
Нищие и блудные отцы!

Что мы можем? Слать врагу проклятья?
Из газет бессильно узнавать,
Как идут святые наши братья
За родную землю умирать?

Как своим живым, горячим телом
Затыкают вражий пулемёт?
Как объятый пламенем Гастелло
Наказаньем с неба упадёт?

Мы - ничто! О нас давно забыли.
В памяти у них исчез наш след.
С благодарностью о нас не скажут «были»,
Но с презреньем скажут детям «нет»!

Что ж нам делать? Посылать подарки?
Песни многослёзные слагать?
Или, как другие, злобно каркать?
Иль какого-то прощенья ждать?

Нет, ни ждать, ни плакать нам не надо!
Надо только думать день и ночь,
Как уйти от собственного ада,
Как и чем нам Родине помочь!

1942


Без женщин

Как хорошо без женщины, без фраз,
Без горьких слов и сладких поцелуев,
Без этих милых слишком честных глаз,
Которые вам лгут и вас ещё ревнуют!

Как хорошо без театральных сцен,
Без длинных «благородных» объяснений,
Без этих истерических измен,
Без этих запоздалых сожалений.

И как смешна нелепая игра,
Где проигрыш велик, а выигрыш ничтожен,
Когда партнёры ваши - шулера,
А выход из игры уж невозможен!

Как хорошо с приятелем вдвоём
Сидеть и пить простой шотландский виски
И, улыбаясь, вспоминать о том,
Что с этой дамой вы когда-то были близки.

Как хорошо проснуться одному
В своём весёлом холостяцком «флете»
И знать, что вам не нужно никому
«Давать отчёты» - никому на свете!

А чтобы «проигрыш» немного отыграть,
С её подругою затеять флирт невинный
И как-нибудь уж там «застраховать»
Простое самолюбие мужчины.

1940, Шанхай


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Спасение

Жене Л. Вертинской
Она у меня, как иконка -
Навсегда. Навсегда.
И похожа она на орлёнка,
Выпавшего из гнезда.

На молодого орлёнка,
Сорвавшегося со скал,
А голос её звонкий
Я где-то во сне слыхал.

И взгляд у неё - как у птицы,
Когда на вершине гор
Зелёным огнём зарницы
Её озаряют взор.

Её не удержишь в клетке,
И я ей сказал: «Лети!
Твои непокорные предки
Тебя сберегут в пути».

Но в жизнь мою сонно-пустую
Она спокойно вошла,
Души моей книгу злую
Она до конца прочла.

И мне ничего не сказала,
Но взор её был суров,
И, точно змеиное жало,
Пронзила меня любовь.

И в песнях моих напрасных
Я долго ей пел о том,
Как много цветов прекрасных
Увяло в сердце моём.

Как, в дальних блуждая странах,
Стучался в сердца людей,
Как много в пути обманных
Манило меня огней.

Она сурово молчала.
Она не прощала. Нет.
Но сердце уже кричало:
«Да будет, да будет свет!»

Я понял. За все мученья,
За то, что искал и ждал, -
Как белую птицу Спасенья
Господь мне её послал…

1940, Шанхай


В этой жизни ничего не водится

В этой жизни ничего не водится -
Ни дружбы, ни чистой любви.
Эту жизнь прожить приходится
По горло и в грязи, и в крови.

А поэтому нужно с каждого
Сдирать сколько можно кож.
А чтоб сердце любви не жаждало,
Засунуть под сердце нож!

И для нас на земле не осталось
Ни Мадонн, ни Прекрасных Дам.
Это только когда-то казалось
Или, может быть, снилось нам.

Это нас обманули поэты,
Утверждая, что есть Любовь,
И какие-то рыцари где-то
Умирали и лили кровь…

И только шептали имя
Высоко благородных дам
Для того, чтобы те с другими
Изменяли своим мечтам.

1940, Шанхай


Осень

Л. В.
Холодеют высокие звёзды,
Умирают медузы в воде,
И глициний лиловые гроздья,
Как поникшие флаги везде.

И уже не спешат почтальоны,
Не приносят твой детский конверт.
Только ветер с афишной колонны
Рвёт плакаты «Последний концерт».

Да… Конечно, последний, прощальный,
Из моей расставальной тоски…
Вот и листья кружатся печально,
Точно порванных писем клочки.

Это осень меняет кочевья,
Это кто-то уходит навек.
Это травы, цветы и деревья
Покидает опять человек.

Ничего от тебя не осталось,
Только кукла с отбитой ногой.
Даже то, что мне счастьем казалось,
Было тоже придумано мной.

Август 1940, Китай, Циндао


Обезьянка Чарли

Обезьянка Чарли - устаёт ужасно
От больших спектаклей, от больших ролей.
Всё это ненужно, всё это напрасно,
Вечные гастроли - надоели ей.

Быть всегда на сцене! И уже с рассвета
Надевать костюмы и смешить людей.
Бедная актриса устаёт за лето,
Дачные успехи безразличны ей.

Чарли курит «кэмел», Чарли любит виски,
Собственно, не любит, но «для дела» пьёт.
Вот она сегодня в роли одалиски
Исполняет танец, оголив живот.

И матросы смотрят. Вспоминают страны,
Где таких, как Чарли, много обезьян.
И швыряют деньги. И дают бананы.
А хозяин хмурый всё кладёт в карман.

Только с каждым годом всё трудней работа.
Люди не смеются. Людям не смешно.
Чарли не жалеет. Их обидел кто-то,
Оттого и стало людям всё равно.

Звери, те добрее. Людям что за дело?
Им нужны паяцы, им нужны шуты.
А зверям самим кривляться надоело,
В цирках да в зверинцах поджимать хвосты.

Ах, и мне не легче - этим же матросам
Петь на нашем трудном, чудном языке!
Думали ль вы, Чарли, над одним вопросом:
Почему мы с вами в этом кабаке?

Потому что бродим нищие по свету.
Потому что людям дела нет до нас.
Потому что тяжко зверю и поэту.
Потому что нету Родины у нас!

Лето 1940, Циндао


Прощальный ужин

Сегодня томная луна,
Как пленная царевна,
Грустна, задумчива, бледна
И безнадёжно влюблена.

Сегодня музыка больна,
Едва звучит напевно.
Она капризна, и нежна,
И холодна, и гневна.

Сегодня наш последний день
В приморском ресторане.
Упала на террасу тень,
Зажглись огни в тумане.

Отлив лениво ткёт по дну
Узоры пенных кружев…
Мы пригласили тишину
На наш прощальный ужин.

Благодарю Вас, милый друг,
За тайные свиданья,
За незабвенные слова
И пылкие признанья.

Они, как яркие огни,
Горят в моём ненастье.
За эти золотые дни
Украденного счастья.

Благодарю Вас за любовь,
Похожую на муки,
За то, что Вы мне дали вновь
Изведать боль разлуки.

За упоительную власть
Пленительного тела,
За ту божественную страсть,
Что в нас обоих пела.

Я подымаю свой бокал
За неизбежность смены,
За Ваши новые пути
И новые измены.

Я не завидую тому,
Кто Вас там ждёт, тоскуя…
За возвращение к нему
Бокал свой молча пью я!

Я знаю, я совсем не тот,
Кто Вам для счастья нужен.
А он - иной… Но пусть он ждёт,
Пока мы кончим ужин!

Я знаю, даже кораблям
Необходима пристань.
Но не таким, как мы! Не нам,
Бродягам и артистам!

1939, Циндао


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Шанхай

Вознесённый над жёлтой рекой полусонною,
Город-улей москитов, термитов и пчёл,
Я судьбу его знаю, сквозь маску бетонную
Я её, как раскрытую книгу, прочёл.

Это Колосс Родосский на глиняном цоколе,
Это в зыбком болоте увязший кабан,
И великие ламы торжественно прокляли
Чужеземных богов его горький обман.

Победителей будут судить побеждённые,
И замкнётся возмездия круг роковой,
И об этом давно вопиют прокажённые,
Догнивая у ног его смрадной толпой.

Вот хохочут трамваи, топочут автобусы,
Голосят амбулансы, боясь умереть…
А в ночи фонарей раскалённые глобусы,
Да назойливо хнычет китайская медь.

И бегут и бегут сумасшедшие роботы,
И рабы волокут в колесницах рабов,
Воют мамонты, взвив разъярённые хоботы,
Пожирая лебёдками чрева судов.

А в больших ресторанах меню - как евангелия,
Повара - как епископы, джаза алтарь,
И бесплотно скользящие женщины-ангелы -
В легковейные ткани одетая тварь.

Непорочные девы, зачавшие в дьяволе,
Прижимают к мужчинам усохшую грудь,
Извиваясь, взвиваясь, свиваясь и плавая,
Истекают блаженством последних минут.

А усталые тросы надорванных мускулов
Всё влекут и влекут непомерную кладь…
И как будто всё это знакомое, русское,
Что забыто давно и вернулось опять.

То ли это колодников гонят конвойные,
То ли это идут бечевой бурлаки…
А над ними и солнце такое же знойное,
На чужом языке - та же песня тоски!

Знаю: будет сметён этот город неоновый
С золотых плоскогорий идущей ордой,
Ибо Божеский, праведный суд Соломоновый
Нависает, как меч, над его головой.

19 сентября 1939, Шанхай


Убившей любовь

Какое мне дело, что ты существуешь на свете,
Страдаешь, играешь, о чём-то мечтаешь и лжёшь,
Какое мне дело, что ты увядаешь в расцвете,
Что ты забываешь о свете и счастья не ждёшь.

Какое мне дело, что все твои пьяные ночи
Холодную душу не могут мечтою согреть,
Что ты угасаешь, что рот твой устало-порочен,
Что падшие ангелы в небо не смеют взлететь.

И кто виноват, что играют плохие актёры,
Что даже иллюзии счастья тебе ни один не даёт,
Что бледное тело твоё терзают, как псы, сутенёры,
Что бледное сердце твоё превращается в лёд.

Ты - злая принцесса, убившая добрую фею,
Горят твои очи, и слабые руки в крови.
Ты бродишь в лесу, никуда постучаться не смея,
Укрыться от этой, тобою убитой любви.

Какое мне дело, что ты заблудилась в дороге,
Что ты потеряла от нашего счастья ключи.
Убитой любви не прощают ни люди, ни боги.
Аминь. Исчезай. Умирай. Погибай и молчи.

1939, Шанхай


Бар-девочка

Вы похожи на куклу в этом платьице аленьком,
Зачёсанная по-детски и по-смешному.
И мне странно, что Вы, такая маленькая,
Принесли столько муки мне, такому большому.

Истерически злая, подчёркнуто пошлая,
За публичною стойкой - всегда в распродаже.
Вы мне мстите за всё Ваше бедное прошлое -
Без семьи, без любви и без юности даже.

Сигарета в крови. Зубы детские крохкие.
Эти терпкие яды глотая,
Вы сожжёте назло свои слабые лёгкие,
Проиграете в "дайс" Вашу жизнь, дорогая.

А потом, а потом на кладбище китайское,
Наряжённая в тихое белое платьице,
Вот в такое же утро весеннее, майское
Колесница с поломанной куклой покатится.

И останется… песня, но песня не новая.
Очень грустный и очень банальный сюжет:
Две подруги и я. И цветочки лиловые.
И чужая весна. Только Вас уже нет.

19 мая 1938, Шанхай


Ненужное письмо

Приезжайте. Не бойтесь. Мы будем друзьями,
Нам обоим пора от любви отдохнуть,
Потому что, увы, никакими словами,
Никакими слезами её не вернуть.

Будем плавать, смеяться, ловить мандаринов,
В белой узенькой лодке уйдём за маяк.
На закате, когда будет вечер малинов,
Будем книги читать о далёких краях.

Мы в горячих камнях черепаху поймаем,
Я Вам маленьких крабов в руках принесу.
А любовь - похороним, любовь закопаем
В прошлогодние листья в зелёном лесу.

И когда тонкий месяц начнёт серебриться
И лиловое море уйдёт за косу,
Вам покажется белой серебряной птицей
Адмиральская яхта на жёлтом мысу.

Будем слушать, как плачут фаготы и трубы
В танцевальном оркестре в большом казино…
И за Ваши печальные детские губы
Будем пить по ночам золотое вино.

А любовь мы не будем тревожить словами.
Это мёртвое пламя уже не раздуть,
Потому что, увы, никакими мечтами,
Никакими стихами любви не вернуть.

Лето 1938, Циндао


Прощание

С большою нежностью - потому,
Что скоро уйду от всех,
Я всё раздумываю, кому
Достанется волчий мех.
Марина Цветаева
С большою нежностью, ибо скоро уйду от всех,
Я часто думаю,
               кому достанется Ваш звонкий смех?
И нежная гамма тончайших чувств,
                                 и юного сердца пыл,
И Вашего тела розовый куст -
                             который я так любил.

И диких фантазий капризный взлёт,
И милых ошибок рой,
И ваш иронический горький рот,
Смеявшийся над собой.

И все Ваши страсти, и все грехи,
Над безднами чувств скользя,
И письма мои, и мои стихи,
Которых забыть нельзя!

И кто победит?
Кто соперник мой?
Придёт «фаворит» иль «фукс»?
И кто он будет, - поэт, герой
Иль «Жиголо де Люкс»?

И как-нибудь утром, снимая фрак,
Кладя гардению в лёд,
Сумеет ли он, мой бедный враг,
Пустить себе пулю в рот?

Потому что не надо срывать цветов
И в клетках томить птиц,
Потому что нельзя удержать любовь,
Упав перед нею ниц.

1937, Шанхай


Чужие города

Принесла случайная молва
Милые, ненужные слова:
«Летний сад, Фонтанка и Нева».

Вы, слова залётные, куда?!
Тут шумят чужие города,
И чужая плещется вода,
И чужая светится звезда.

Вас ни взять, ни спрятать, ни прогнать…
Надо жить, не надо вспоминать,
Чтобы больно не было опять,
Чтобы сердцу больше не кричать.

Это было, было и прошло.
Всё прошло, и вьюгой замело.
От того так пусто и светло…

Вы, слова залётные, куда?!
Тут живут чужие господа,
И чужая радость и беда.
И мы для них чужие навсегда!..

1936


Поёт Александр Вертинский:

Звук

О нас и о Родине

Проплываем океаны,
Бороздим материки
И несём в чужие страны
Чувство русское тоски.

И никак понять не можем,
Что в сочувствии чужом
Только раны мы тревожим,
А покоя не найдём.

И пора уже сознаться,
Что напрасен дальний путь,
Что довольно улыбаться,
Извиняться как-нибудь.

Что пора остановиться,
Как-то где-то отдохнуть
И спокойно согласиться,
Что былого не вернуть.

И ещё понять беззлобно,
Что свою, пусть злую, мать
Всё же как-то неудобно
Вечно в обществе ругать.

А она цветёт и зреет,
Возрождённая в Огне,
И простит и пожалеет
И о вас и обо мне!..

Май 1935, Калифорния


Малиновка

Малиновка моя, не улетай!
Г. Иванов
Малиновка моя, не улетай!
Зачем тебе Алжир, зачем Китай?
Каких ты хочешь мук?
Какой ты ищешь рай?
Малиновка моя, не улетай!

Не покидай меня и не зови с собой,
Не оставляй меня наедине с судьбой,
Чтоб вечно петь и петь, кричать в сердца людей
И укрощать зверей!

Твоя судьба - звенеть и вить своё гнездо.
Я ж обречён лететь упавшею звездой,
Полнеба озарив, погаснуть без следа,
Как луч на дне пруда.

И как сказать тебе, мой светлый Май,
Что ты последний сон, последний рай,
Что мне не пережить холодного «прощай»…
Малиновка моя, не улетай!

Август 1935, Калифорния, Голливуд


Ирине Строцци

Насмешница моя, лукавый рыжий мальчик,
Мой нежный враг, мой беспощадный друг,
Я так влюблён в Ваш узкий длинный пальчик,
И лунное кольцо, и кисти бледных рук,

И глаз пленительных лукавые расстрелы,
И рта порочного изысканный размер,
И прямо в сердце мне направленные стрелы,
Мой падший Ангел из «Фоли Бержер».

А сколько хитрости, упрямства и искусства,
Чтоб только как-нибудь подальше от меня
Запрятать возникающее чувство,
Которое идёт, ликуя и звеня.

Я верю в силу чувств. И не спешу с победой.
Любовь - давление в сто тысяч атмосфер,
Как там ни говори, что там ни проповедуй,
Мой падший Ангел из «Фоли Бержер».

1934, Париж


Жёлтый ангел

В вечерних ресторанах,
В парижских балаганах,
В дешёвом электрическом раю,
Всю ночь ломаю руки
От ярости и муки
И людям что-то жалобно пою.

Звенят, гудят джаз-банды,
И злые обезьяны
Мне скалят искалеченные рты.
А я, кривой и пьяный,
Зову их в океаны
И сыплю им в шампанское цветы.

А когда наступит утро, я бреду бульваром сонным,
Где в испуге даже дети убегают от меня.
Я усталый, старый клоун,
                         я машу мечом картонным,
И в лучах моей короны умирает светоч дня.

Звенят, гудят джаз-банды,
Танцуют обезьяны
И бешенно встречают Рождество.
А я, кривой и пьяный,
Заснул у фортепьяно
Под этот дикий гул и торжество.

На башне бьют куранты,
Уходят музыканты,
И ёлка догорела до конца.
Лакеи тушат свечи,
Давно замолкли речи,
И я уж не могу поднять лица.

И тогда с потухшей ёлки
                        тихо спрыгнул жёлтый Ангел
И сказал: «Маэстро, бедный,
                            Вы устали, Вы больны.
Говорят, что Вы в притонах по ночам поёте танго?
Даже в нашем добром небе были все удивлены».

И закрыв лицо руками я внимал жестокой речи.
Утирая фраком слёзы, слёзы боли и стыда.
А высоко в синем небе догорали Божьи свечи.
И печальный жёлтый Ангел
                         тихо таял без следа…

1934, Париж


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Палестинское танго

Манит, звенит, зовёт, поёт дорога,
Ещё томит, ещё пьянит весна,
А жить уже осталось так немного,
И на висках белеет седина.

Идут, бегут, летят, спешат заботы,
И в даль туманную текут года.
И так настойчиво и нежно кто-то
От жизни нас уводит навсегда.

   И только сердце знает, мечтает и ждёт,
   И вечно нас куда-то зовёт,
   Туда, где улетает и тает печаль,
   Туда, где зацветает миндаль.

И в том краю, где нет ни бурь, ни битвы,
Где с неба льётся золотая лень,
Ещё поют какие-то молитвы,
Встречая ласковый и тихий Божий день.

И люди там застенчивы и мудры,
И небо там как синее стекло.
И мне, уставшему от лжи и пудры,
Мне было с ними тихо и светло.

   Так пусть же сердце знает, мечтает и ждёт,
   И вечно нас куда-то зовёт,
   Туда, где улетает и тает печаль,
   Туда, где зацветает миндаль…

Палестина


Рождество

Рождество в стране моей родной,
Синий праздник с дальнею звездой,
Где на паперти церквей в метели
Вихри стелют ангелам постели.

С белых клиросов взлетает волчий вой…
Добрый праздник, старый и седой.
Мёртвый месяц щерит рот кривой,
И в снегах глубоких стынут ели.

Рождество в стране моей родной.
Добрый дед с пушистой бородой,
Пахнет мандаринами и ёлкой
С пушками, хлопушками в кошёлке.

Детский праздник, а когда-то мой.
Кто-то близкий, тёплый и родной
Тихо гладит ласковой рукой.

Время унесло тебя с собой,
Рождество страны моей родной.

1934, Париж


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Джимми

Я знаю, Джимми, Вы б хотели быть пиратом,
Но в наше время это невозможно.
Вам хочется командовать фрегатом,
Носить ботфорты, плащ, кольцо с агатом,
Вам жизни хочется отважной и тревожной.

Вам хочется бродить по океанам
И грабить шхуны, бриги и фелуки,
Подставить грудь ветрам и ураганам,
Стать знаменитым чёрным капитаном
И на борту стоять, скрестивши гордо руки…

Но, к сожалению… Вы мальчик при буфете
На мирном пароходе «Гватемале».
На триста лет мы с Вами опоздали,
И сказок больше нет на этом скучном свете.

Вас обижает мэтр за выпитый коктейль,
Бьёт повар за пропавшие бисквиты.
Что эти мелочи, когда мечты разбиты,
Когда в двенадцать лет уже в глазах печаль!

Я знаю, Джимми, если б были Вы пиратом,
Вы б их повесили однажды на рассвете
На первой мачте Вашего фрегата…
Но вот звонок, и Вас зовут куда-то…
Прощайте, Джимми, - сказок нет на свете!

1934, Средиземное море, пар. «Теофиль Готье»


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Femme raffinee

Разве можно от женщины требовать многого?
Вы так мило танцуете, в Вас есть шик.
А от Вас и не ждут поведения строгого,
Никому не мешает Ваш муж-старик.

Только не надо играть в загадочность
И делать из жизни «Le vin triste».
Это всё чепуха, да и Ваша порядочность -
Это тоже кокетливый фиговый лист.

Вы, несомненно, с большими данными.
Три-четыре банкротства - приличный стаж.
Вас воспитали чуть-чуть по-странному,
Я б сказал, европейски - фокстрот и пляж?

Я Вас так понимаю, я так Вам сочувствую,
Я готов разорваться на сто частей.
Восемнадцатый раз я спокойно присутствую
При одной из обычных для Вас «смертей».

Я давно уже выучил всё завещание
И могу повторить Вам в любой момент:
Фокстерьера Люлю отослать в Испанию,
Где живёт Ваш любовник… один… студент.

Ваши шляпки и платья раздать учащимся,
A «dessous» сдать в музей прикладных искусств.
А потом я и муж, мы вдвоём потащимся
Покупать Вам на гроб сирени куст.

Разве можно от женщины требовать многого?
Там, где глупость божественна, ум - ничто!

1933, Париж


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Piccolo Bambino

I

Вечерело. Пели вьюги.
Хоронили Магдалину,
Цирковую балерину.
Провожали две подруги,
Две подруги - акробатки.
Шёл и клоун. Плакал клоун,
Закрывал лицо перчаткой.

Он был другом Магдалины,
Только другом, не мужчиной,
Чистил ей трико бензином.
И смеялась Магдалина:
«Ну какой же ты мужчина?
Ты чудак, ты пахнешь псиной!»
Бедный Рiccolo Вambino…

II

На кладбище
Cнег был чище,
Голубее городского.
Вот зарыли Магдалину,
Цирковую балерину,
И ушли от смерти снова…

Вечерело. Город ник
В тёмной сумеречной тени.
Поднял клоун воротник
И, упавши на колени,
Вдруг завыл в тоске звериной.

Он любил… Он был мужчиной,
Он не знал, что даже розы
От мороза пахнут псиной.
Бедный Piccolo Вambino!

1933, Париж


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Дни бегут

Сколько вычурных поз,
Сколько сломанных роз,
Сколько мук, и проклятий, и слёз!

Как сияют венцы!
Как банальны концы!
Как мы все в наших чувствах глупцы!

А любовь - это яд.
А любовь - это ад,
Где сердца наши вечно горят.

Но дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.

Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остаётся тоска одна,
И со мною всегда она.

Но зато, разлюбя,
Столько чувств загубя,
Как потом мы жалеем себя!

Как нам стыдно за ложь,
За сердечную дрожь,
И какой носим в сердце мы нож!

Никому не понять,
Никому не сказать,
Остаётся застыть и молчать.

А… дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.

Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остаётся тоска одна,
И со мною всегда она…

1932, Вена


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Танго «Магнолия»

В бананово-лимонном Сингапуре,
В бури,
Когда поёт и плачет океан
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван,

В бананово-лимонном Сингапуре,
В бури,
Когда у Вас на сердце тишина,
Вы, брови тёмно-синие нахмурив,
Тоскуете одна…

И, нежно вспоминая
Иное небо мая,
Слова мои, и ласки, и меня,
Вы плачете, Иветта,
Что наша песня спета,
А сердце не согрето
без любви огня.

И, сладко замирая
от криков попугая,
Как дикая магнолия в цвету,
Вы плачете, Иветта,
Что песня недопета,
Что это
Лето
Где-то
Унеслось в мечту!

В банановом и лунном Сингапуре,
В бури,
Когда под ветром ломится банан,
Вы грезите всю ночь на жёлтой шкуре
Под вопли обезьян.

В бананово-лимонном Сингапуре,
В бури,
Запястьями и кольцами звеня,
Магнолия тропической лазури,
Вы любите меня.

1931, Бессарабия


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Песенка о моей жене

Надоело в песнях душу разбазаривать,
И, с концертов возвратясь к себе домой,
Так приятно вечерами разговаривать
С своей умненькой, весёленькой женой.

И сказать с улыбкой нежной, незаученной:
«Ай ты, чижик мой, бесхвостый и смешной.
Ничего, что я усталый и замученный,
И немножко сумасшедший и больной.

   Ты не плачь, не плачь, моя красавица,
   Ты не плачь, женулечка-жена.
   В нашей жизни многое не нравится,
   Но зато в ней столько раз весна!»

Чтоб терпеть мои актёрские наклонности,
Нужно ангельским терпеньем обладать,
А прощать мои дежурные влюблённости -
В этом тоже надо что-то понимать!..

И, целуя ей затылочек подстриженный,
Чтоб вину свою загладить и замять,
Моментально притворяешься обиженным,
Начиная потихоньку напевать:

   «Ну не плачь, не плачь, моя красавица,
   Ну не злись, женулечка-жена,
   В нашей жизни всё ещё поправится!
   В нашей жизни столько раз весна!»

А потом пройдут года, и, Вами брошенный,
Постаревший, жалкий и смешной,
Никому уже не нужный и изношенный,
Я, как прежде, возвращусь к себе домой

И скажу с улыбкой жалкой и заученной:
«Здравствуй, чиженька, единственный и мой!
Ничего, что я усталый и замученный,
Одинокий, позабытый и больной.

   Ты не плачь, не плачь, моя красавица,
   Ты не плачь, женулечка-жена!
   Наша жизнь уж больше не поправится,
   Но зато ведь в ней была весна!..»

1930


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Мадам, уже падают листья

На солнечном пляже в июне
В своих голубых пижама
Девчонка, звезда и шалунья, -
Она меня сводит с ума…

Под синий berceuse океана
На жёлто-лимонном песке
Настойчиво, нежно и рьяно
Я ей напеваю в тоске:

«Мадам, уже песни пропеты,
Мне нечего больше сказать!
В такое волшебное лето
Не надо так долго терзать!

Я жду Вас, как сна голубого!
Я гибну в любовном огне!
Когда же Вы скажете слово,
Когда Вы придёте ко мне?»

И, взглядом играя лукаво,
Роняет она на ходу:
«Вас слишком испортила слава.
А впрочем, вы ждите… Приду!..»

Потом опустели террасы,
И с пляжа кабинки снесли,
И даже рыбачьи баркасы
В далёкое море ушли.

А птицы так грустно и нежно
Прощались со мной на заре, -
И вот уж совсем безнадежно
Я ей говорил в октябре:

«Мадам, уже падают листья,
И осень в смертельном бреду!
Уже виноградные кисти
Желтеют в забытом саду.

Я жду Вас, как сна голубого,
Я гибну в осеннем огне!
Когда же Вы скажете слово?
Когда Вы придёте ко мне?!»

И, взгляд опуская устало,
Шепнула она, как в бреду:
«Я вас слишком долго желала.
Я к вам… никогда не приду!»

1930, Цоппот, Данциг


Berceuse - колыбельная песня (фр.).

Поёт Александр Вертинский:

Звук

Сумасшедший шарманщик

Каждый день под окном он заводит шарманку.
Монотонно и сонно он поёт об одном.
Плачет старое небо, мочит дождь обезьянку,
Пожилую актрису с утомлённым лицом.

Ты усталый паяц, ты смешной балаганщик
С обнажённой душой, ты не знаешь стыда!
Замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,
Мои песни мне надо забыть навсегда, навсегда!

Мчится бешенный шар и летит в бесконечность,
И смешные букашки облепили его,
Бьются, вьются, жужжат и с расчётом на вечность
Исчезают как дым, не узнав ничего.

А высоко вверху Время, старый обманщик,
Как пылинки с цветов, с них сдувает года…
Замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,
Этой песни нам лучше не знать никогда, никогда!

Мы - осенние листья, нас бурей сорвало.
Нас всё гонят и гонят ветров табуны…
Кто же нас успокоит, бесконечно усталых,
Кто укажет нам путь в это царство Весны?

Будет это пророк или просто обманщик,
И в какой только рай нас погонят тогда?..
Замолчи, замолчи, сумасшедний шарманщик,
Эту песнь мы не можем забыть никогда, никогда!

1930, Румыния


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Оловянное сердце

Я увидел Вас в летнем тире,
Где звенит «монтекрист», как шмель.
В этом мёртво кричащем мире
Вы почти недоступная цель.

О, как часто юнец жантильный,
Энергично наметив Вас,
Опускал «монтекрист» бессильно
Под огнём Ваших странных глаз…

Вот запела входная дверца…
Он - в цилиндре, она - в манто.
В оловянное Ваше сердце
Ещё не попал никто!

Но однажды, когда на панели
Танцевали лучи менуэт,
В Вашем сонном картонном теле
Пробудился весенний бред.

И когда, всех милей и краше,
Он прицелился, вскинув бровь,
Оловянное сердце Ваше
Пронзила его любовь!

Огонёк синевато-звонкий…
И под музыку, крик и гам
Ваше сердце на нитке тонкой
Покатилось к его ногам.

1928


Испано-Сюиза

Ах, сегодня весна Ботичелли.
Вы во власти весеннего бриза.
Вас баюкает в мягкой качели
Голубая «Испано-Сюиза».

Вы - царица экрана и моды,
Вы пушисты, светлы и нахальны!
Ваши платья надменно-печальны,
Ваши жесты смелы от природы.

Вам противны красивые морды,
От которых тошнит на экране…
И для Вас все лакеи и лорды
Перепутались в кино-тумане.

Идеал Ваших грёз - Квазимодо.
А пока его нет, Вы - весталка!
Как обидно, как больно и жалко -
Полюбить неживого урода.

Измельчал современный мужчина,
Стал таким заурядным и пресным,
А герой фабрикуется в кино,
И рецепты Вам точно известны!..

Лучше всех был раджа из Кашмира,
Что прислал золотых парадизов,
Только он в санаторьях Каира
Умирает от Ваших капризов.

И мне жаль, что на тысячи метров
И любви, и восторгов, и страсти
Не найдётся у Вас сантиметра
Настоящего личного счастья.

Но сегодня весна беспечальна,
Как и все Ваши кино-капризы,
И летит напряжённо и дально
Голубая «Испано-Сюиза».

1928


Парадизы - райские птички.

Поёт Александр Вертинский:

Звук

В синем и далёком океане

Вы сегодня нежны,
Вы сегодня бледны,
Вы сегодня бледнее луны…
Вы читали стихи,
Вы считали грехи,
Вы совсем как ребёнок тихи.

Ваш лиловый аббат
Будет искренно рад
И отпустит грехи наугад…
Бросьте ж думу свою,
Места хватит в раю.
Вы усните, а я вам спою.

В синем и далёком океане,
Где-то возле Огненной Земли,
Плавают в сиреневом тумане
Мёртвые седые корабли.

Их ведут слепые капитаны,
Где-то затонувшие давно.
Утром их немые караваны
Тихо опускаются на дно.

Ждёт их океан в свои объятья,
Волны их приветствуют, звеня.
Страшны их бессильные проклятья
Солнцу наступающего дня…

1927, Польша, Краков


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Концерт Сарасате

Ваш любовник скрипач. Он седой и горбатый,
Он Вас дико ревнует, не любит и бьёт.
Но когда он играет «Концерт Сарасате»,
Ваше сердце, как птица, летит и поёт.

Он альфонс по призванью. Он знает секреты
И умеет из женщины сделать «зеро»…
Но когда затоскуют его флажолеты,
Он божественный принц, он влюблённый Пьеро!

Он Вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил.
Femme de luxe он сумел превратить
                                  в femme de chambre.
И давно уж не моден, давно неприличен
Ваш кротовый жакет с лёгким запахом амбр.

И в усталом лице, и в манере держаться
Появилась у Вас и небрежность, и лень.
Разве можно так горько, так зло насмехаться?
Разве можно топтать каблуками сирень?..

И когда Вы, страдая от ласк хамоватых,
Тихо плачете где-то в углу, не дыша, -
Он играет для Вас свой «Концерт Сарасате»,
От которого кровью зальётся душа!

Увядающей, нищей, больной и брюхатой,
Ненавидя его, презирая себя,
Вы прощаете всё за «Концерт Сарасате»,
Исступлённо, безумно и больно любя!

1927, Черновцы


Femme de luxe - роскошная женщина (фр.).

Femme de chambre - горничная (фр.).

Поёт Александр Вертинский:

Звук

В степи молдаванской

Тихо тянутся сонные дроги
И, вздыхая, ползут под откос…
И печально глядит на дороги
У колодцев распятый Христос…

Что за ветер в степи молдаванской!
Как поёт под ногами земля!
И легко мне с душою цыганской
Кочевать, никого не любя!

Как все эти картины мне близки,
Сколько вижу знакомых я черт!
И две ласточки, как гимназистки,
Провожают меня на концерт.

Что за ветер в степи молдаванской!
Как поёт под ногами земля!
И легко мне с душою цыганской
Кочевать, никого не любя!

Звону дальнему тихо я внемлю
У Днестра на зелёном лугу.
И Российскую горькую землю
Узнаю я на том берегу.

А когда засыпают берёзы
И поля затихают ко сну,
О, как сладко, как больно сквозь слёзы
Хоть взглянуть на родную страну!..

1925


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Пани Ирена

Ирине Н-й
Я безумно боюсь золотистого плена
Ваших медно-змеиных волос,
Я влюблён в Ваше тонкое имя «Ирена»
И в следы Ваших слёз.

Я влюблён в Ваши гордые польские руки,
В эту кровь голубых королей,
В эту бледность лица, до восторга, до муки
Обожжённого песней моей.

Разве можно забыть эти детские плечи,
Этот горький, заплаканный рот,
И акцент Вашей польской изысканной речи,
И ресниц утомлённых полёт?

А крылатые брови? А лоб Беатриче?
А весна в повороте лица?..
О, как трудно любить в этом мире приличий,
О, как больно любить без конца!

И бледнеть, и терпеть, и не сметь увлекаться,
И, зажав своё сердце в руке,
Осторожно уйти, навсегда отказаться,
И ещё улыбаться в тоске.

Не могу, не хочу, наконец - не желаю!
И, приветствуя радостный плен,
Я со сцены Вам сердце как мячик бросаю!
Ну! Ловите, принцесса Ирен!

1923


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Баллада о седой госпоже

I

Ах, как печальна луна.
Ах, как томит тишина.
И, людьми забыт,
Старый замок спит.
Уж двенадцать лет,
Как погас в нём свет.
Осень в смертельном бреду
Листья хоронит в саду.
И в огнях зарниц
Стаи чёрных птиц,
Как монахи тьмы,
Голосят псалмы.

А в замке бродит, чуть дрожа,
Его Седая Госпожа.
Ещё не хочет умирать,
Ещё не может отогнать
Милых призраков давних лет,
Тех, кого уж нет.

Чей след
Тихо стёрли года,
Уходят навсегда.
Чей задумчивый вид
Этот замок хранит.
Кто был убит,
Кто был зарыт,
Но не забыт!

Шелестят, вспоминая объятья,
В гардеробах усопшие платья.
А в камине поёт зола,
Что любовь, как и жизнь, ушла…

II

Чей это голос: «Встречай…»
Спит Ваш седой попугай.
Кто же Вас позвал
Из глуби зеркал?
Кто же Вам сказал:
«Я приду… на бал»?

Вот два прибора на столе,
И розы в белом хрустале,
И канделябры зажжены,
И Вы особенно нежны
В этом платье «Antoinette»,
А его всё нет
И нет… и нет!

И старик мажордом,
Пожимая плечом,
Наливая вино,
Уже плачет давно…

Сумев понять
Не смев сказать,
Уходит спать…

Это смерть, погасившая свечи,
Вас так нежно целует в плечи,
Это смерть подаёт манто.
Это смерть Вас зовёт в ничто…

1922, Польша


Венок

Вот и всё. Панихида кончена.
Над собором пробило час.
Этой пытке остро-утонченной
Предаюсь я в последний раз.

Синеватые нити ладана,
Недоплаканных слёз комок -
Всё понятно и всё разгадано.
Эти строки - любви венок.

Что ж тебе пожелать? Любовника?
Или счастья на двух персон?
Не забудь позабыть виновника,
Что нарушил твой сладкий сон.

Он обманут мечтой-гадалкою,
Умирает один в глуши.
Не сердись за попытку жалкую
Докричать до твоей души.

Я любовь твою, я, как веточку,
Засушу между старых книг.
Время быстро сотрёт отметочку,
Всё сотрёт его грозный лик.

Ну, прощай, моя птица бедная,
Королева моих вершин.
Ты теперь навсегда безвредная,
Он долюбит тебя один.

1921, Бессарабия


Всё, что осталось

Это всё, что от Вас осталось:
Пачка писем и прядь волос.
Только сердце немного сжалось, -
В нём уже не осталось слёз.

Всё окончилось так нормально,
Так логичен и прост конец.
Вы сказали, что нынче в спальню
Не приносят с собой сердец.

Вот в субботу куплю собаку,
Буду петь по ночам псалом,
Закажу себе туфли к фраку…
Ничего… Как-нибудь проживём.

Харьков, 1918


То, что я должен сказать

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный покой.

Утомлённые зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искажённым лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.

Забросали их ёлками, замесили их грязью
И пошли по домам под шумок толковать,
Что пора положить бы конец безобразьям,
Что и так уже скоро мы начнём голодать!

И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги - это только ступени
В бесконечные пропасти к недоступной весне.

Октябрь 1917, Москва


Другие названия песни: «Юнкера», «Мальчики».

Поёт Александр Вертинский:

Звук

О шести зеркалах

М. Ю.
У меня есть мышонок - приятель негаданный -
В моей комнате мрачной, похожей на склеп.
Он шатается, пьяный от шипра и ладана,
И от скуки грызёт мои ленты и креп.

Он живёт под диваном и следит очарованно,
Как уж многие дни у него на глазах
Неизбежно и вечно, как принц заколдованный,
Я тоскую в шести зеркалах.

Каждый вечер из-за шифоньерки берёзовой
Мой единственный маленький друг
Деликатно просунет свою мордочку розовую
И тактично вздохнув, отойдёт за сундук.

Я кормлю его кексом и старыми сплетнями
О любовниках Муськи, о танго-гашиш
Или просто делюсь впечатленьями летними
От моей неудачной поездке в Париж.

А когда я усну, он уж на подоконнике
И читает по стенам всю ту милую ложь,
Весь тот вздор,
                что мне пишут на лентах поклонники
О Пьеро и о том, как «вообще» я хорош.

И не видит никто, как с тоскою повенчанный,
Одинокий, как сволочь в осенних полях,
Из-за маленькой, злой, ограниченной женщины
Умираю в шести зеркалах!

1917, Москва


Пёс Дуглас

Посвящается изумительной танцовщице М.Л.Юрьевой
В нашу комнату Вы часто приходили,
Где нас двое: я и пёс Дуглас,
И кого-то из двоих любили,
Только я не знал, кого из нас.

Псу однажды Вы давали соль в облатке,
Помните, когда он заболел?
Он любил духи и грыз перчатки
И всегда Вас рассмешить умел.

Умирая, Вы о нас забыли,
Даже попрощаться не могли…
Господи, хотя бы позвонили!..
Просто к телефону подошли!..

Мы придём на Вашу панихиду,
Ваш супруг нам сухо скажет: «Жаль».
И, покорно проглотив обиду,
Мы с собакой затаим печаль.

Вы не бойтесь. Пёс не будет плакать,
А, тихонечко ошейником звеня,
Он пойдёт за Вашим гробом в слякоть
Не за мной, а впереди меня!..

1917


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Бал Господен

В пыльный маленький город,
                           где Вы жили ребёнком…
Из Парижа весной к Вам пришёл туалет.
В этом платье печальном Вы казались Орлёнком,
Бледным маленьким герцогом сказочных лет.

В этом городе сонном Вы вечно мечтали
О балах, о пажах, вереницах карет
И о том, как ночами в горящем Версале
С мёртвым принцем танцуете Вы менуэт!

В этом городе сонном балов не бывало,
Даже не было просто приличных карет,
Шли года, Вы поблекли, и платье увяло,
Ваше дивное платье «Maison la Valette».

Но сбылися однажды мечты сумасшедшие.
Платье было надето. Фиалки цвели.
И какие-то люди, за Вами пришедшие,
В катафалке по городу Вас повезли.

На слепых лошадях колыхались плюмажики,
Старый попик любезно кадилом махал, -
Так весной в бутафорском смешном экипажике
Вы поехали к Богу на бал.

1917, Кисловодск


Тема «мёртвого принца», «герцога сказочных лет» навеяна хорошо известной в те годы историей жизни и преждевременной смерти Франца, сына Наполеона I, носившего титул герцога Рейхштадского; его прозвище было - Орлёнок.

Поёт Александр Вертинский:

Звук

Jamais

Я помню эту ночь. Вы плакали, малютка.
Из Ваших синих подведённых глаз
В бокал вина скатился вдруг алмаз…
И много, много раз
Я вспоминал давным-давно ушедшую минутку…

На креслах в комнате белеют Ваши блузки.
Вот Вы ушли, и день так пуст и сер.
Грустит в углу Ваш попугай Флобер,
Он говорит «Jamais» и плачет по-французски.

1916, Москва


Ваши пальцы

Королеве экрана Вере Холодной
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо Вам,
Никого теперь не жаль.

И когда весенней Вестницей
Вы пойдёте в синий край,
Сам господь по белой лестнице
Поведёт Вас в светлый рай.

Тихо шепчет дьякон седенький,
За поклоном бьёт поклон
И метёт бородкой реденькой
Вековую пыль с икон.

Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.

1916


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Безноженька

Ночью на кладбище строгое,
Чуть только месяц взойдёт,
Крошка-малютка безногая
Пыльной дорогой ползёт.

Днём по канавам валяется,
Что-то тихонько скулит.
Ночью в траву забирается,
Между могилками спит.

Старой, забытой дороженькой
Между лохматых могил
Добрый и ласковый Боженька
Нынче во сне приходил.

Ноги большие и новые
Ей подарить обещал,
А колокольцы лиловые
Тихо звенели хорал…

«Боженька, ласковый Боженька,
Что тебе стоит к весне
Глупой и малой безноженьке
Ноги приклеить во сне?»

1916


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Панихида хрустальная

Вспоминайте, мой друг, это кладбище дальнее,
Где душе Вашей бально-больной
Вы найдёте когда-нибудь место нейтральное
И последний астральный покой.

Там поют соловьи панихиды хрустальные,
Там в пасхальную ночь у берёз
Под церковного звона аккорды финальные
Тихо сходит к усопшим Христос.

Там в любовь расцвела наша встреча печальная
Обручальной молитвой сердец,
Там звучала торжественно клятва прощальная
И нелепый печальный конец.

И когда догорят Ваши свечи венчальные,
Погребальные свечи мои,
Отпоют надо мной панихиды хрустальные
Беспечальной весной соловьи.

1916


Дым без огня

Вот зима. На деревьях цветут снеговые улыбки.
Я не верю, что в эту страну забредёт Рождество.
По утрам мой комичный маэстро
                              так печально играет на скрипке,
И в снегах голубых за окном мне поёт Божество!

Мне когда-то хотелось иметь золотого ребенка,
А теперь я мечтаю уйти в монастырь, постареть
И молиться у старых притворов печально и тонко
Или, может, совсем не молиться,
                                а эти же песенки петь!

Всё бывает не так,
                   как мечтаешь под лунные звуки.
Всем понятно, что я
                    никуда не уйду, что сейчас у меня
Есть обиды, долги, есть собака, любовница, муки
И что всё это - так…
                     пустяки… просто дым без огня!

1916, Крым, Ялта


За кулисами

Вы стояли в театре в углу за кулисами.
А за Вами, словами звеня,
Парикмахер, суфлёр и актёры с актрисами
Потихоньку ругали меня.

Кто-то злобно шипел: «Молодой, да удаленький!
Вот кто за нос умеет водить…»
И тогда Вы сказали: «Послушайте, маленький,
Можно мне вас тихонько любить?»

Вот окончен концерт… Помню степь белоснежную,
На вокзале Ваш мягкий поклон.
В этот вечер Вы были особенно нежною,
Как лампадка у старых икон.

А потом - города, степь, дороги, проталинки…
Я забыл то, чего не хотел бы забыть.
И осталась лишь фраза: «Послушайте, маленький,
Можно мне вас тихонько любить?»

1916, Крым


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Лиловый негр

Королеве экрана Вере Холодной
Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?
Куда ушёл Ваш китайчонок Ли?..
Вы, кажется, потом любили португальца,
А может быть, с малайцем Вы ушли.

В последний раз я видел Вас так близко.
В пролёты улиц Вас умчал авто.
И снится мне - в притонах Сан-Франциско
Лиловый негр Вам подаёт манто.

1916


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Маленький креольчик

Королеве экрана Вере Холодной
Ах, где же Вы, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как дитя, как песенка без слов?

Такой беспомощный, как дикий одуванчик,
Такой изысканный, изящный и простой,
Как пуст без Вас мой старый балаганчик,
Как бледен Ваш Пьеро, как плачет он порой!

Куда же Вы ушли, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как дитя, как песенка без слов?..

1916, Москва


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Кокаинеточка

Что Вы плачете здесь, одинокая, глупая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка,
Облысевшая, мокрая вся и больная, как Вы.

Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная,
И я знаю, что крикнув…
                       Вы можете спрыгнуть с ума.
И когда Вы умрёте на этой скамейке, кошмарная,
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма.

Так не плачьте, не стоит, моя одинокая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы,
Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой
И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы.

1915


(Высказывались предположения, что текст принадлежит поэту Владимиру Агатову, однако это маловероятно, так как Агатову в 1915 году было всего 14 лет)

Поёт Татьяна Кабанова:

Звук

Я сегодня смеюсь над собой

Я сегодня смеюсь над собой…
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки наивной, смешной.

Я устал от белил и румян
И от вечной трагической маски,
Я хочу хоть немножечко ласки,
Чтоб забыть этот дикий обман.

Я сегодня смеюсь над собой:
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки про сон золотой…

1915


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Сероглазочка

Я люблю Вас, моя сероглазочка,
Золотая ошибка моя!
Вы - вечерняя жуткая сказочка,
Вы - цветок из картины Гойя.

Я люблю Ваши пальцы старинные
Католических строгих мадонн,
Ваши волосы сказочно-длинные
И надменно-ленивый поклон.

Я люблю Ваши руки усталые,
Как у только что снятых с креста,
Ваши детские губы коралловые
И углы оскорблённого рта.

Я люблю этот блеск интонации,
Этот голос - звенящий хрусталь.
И головку цветущей акации,
И в словах голубую вуаль.

Так естественно, просто и ласково
Вы, какую-то месть затая,
Мою душу опутали сказкою,
Сумасшедшею сказкой Гойя…

Под напев Ваших слов летаргических
Умереть так легко и тепло.
В этой сказке смешной и трагической
И конец, и начало светло…

1915


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Песенка о трёх пажах

Три юных пажа покидали
Навеки свой берег родной,
В глазах у них слёзы блистали
И горек был ветер морской.

«Люблю белокурые косы» -
Так первый, рыдая, сказал. -
«Уйду в глубину под утёсы,
Где блещет бушующий вал».
«Забыть белокурые косы» -
Так первый, рыдая, сказал.

Второй отвечал без волненья:
«Я ненависть в сердце таю,
И буду я жить для отмщенья
И чёрные очи сгублю!»

А третий любил королеву
И молча пошёл умирать.
Не мог он ни ласке, ни гневу
Любимое имя предать.
Кто любит свою королеву,
Тот молча идёт умирать.

?


[Стихотворение написано Н. Тэффи]

Поёт Александр Вертинский:

Звук

Минуточка

Ах, солнечным, солнечным маем
На пляже встречаясь тайком,
С Лили мы, как дети, играем,
Мы солнцем пьяны, как вином…

У моря за старенькой будкой
Лили с обезьянкой шалит,
Меня называет Минуткой
И мне постоянно твердит:

«Ну погоди, ну погоди, Минуточка,
Ну погоди, мой мальчик-пай,
Ведь любовь - это только шуточка,
Это выдумал глупый май».

Мы в августе горе скрываем
И в парке прощаясь тайком,
С Лили мы, как дети, рыдаем
Осенним и пасмурным днём.

Я плачу, как малый ребёнок,
И, голосом милым звеня,
Ласкаясь ко мне, как котёнок,
Лили утешает меня:

«Ну погоди, ну не плачь, Минуточка,
Ну не плачь, мой мальчик-пай,
Ведь любовь наша - только шуточка,
Её выдумал глупый май».

1914 - 1915


Поёт Александр Вертинский:

Звук

Вверх Вниз

Детство. Первые творческие опыты

Родители, Николай Петрович Вертинский и Евгения Степановна Сколацкая, не состояли в официальном браке. Дети (кроме Александра была дочь Надежда) были официально усыновлены отцом.

Когда Александру было три года, умерла мать, а спустя два года погиб от скоротечной чахотки отец. Брата и сестру взяли на воспитание сёстры матери в разные семьи. Всячески препятствуя их общению, тётки сообщили Александру заведомую неправду о смерти сестры. Встретились брат и сестра уже взрослыми.

Уже в гимназические годы Вертинский увлёкся театром, выступал в любительских спектаклях и в качестве статиста на сцене киевского Соловецкого театра.

Его развитие и творческой стиль начали складываться в киевском литературном собрании Софьи Николаевны Зелинской. В её доме собирались многие интересные люди - поэты Михаил Кузмин, Владимир Эльснер, художники Александр Осмеркин, Казимир Малевич, Марк Шагал, Натан Альтман.

В этот период Вертинский пробует заняться литературным трудом, в газете «Киевская неделя» появляются его рассказы - «Портрет», «Папиросы «Весна», «Моя невеста», а в еженедельнике «Лукоморье» - рассказ «Красные бабочки». Молодой поэт пишет театральные рецензии на выступления крупных знаменитостей - Шаляпина, Вяльцевой, Вавича, Ансельми, Каринской, Руффо. Его имя становится известным в среде киевской творческой интеллигенции.

На московской сцене. В кино

В 1909-1910 гг. Вертинский переехал в Москву, стремясь найти себя и сделать карьеру, играл в маленьких студиях и кружках небольшие роли в модных пьесах, пытался поставить пьесу Блока «Балаганчик».

В начале 1912 Вертинский поступил в театр миниатюр М. А. Арцибушевой, где выступал с небольшими пародиями. Одной из первых работ Вертинского стал номер под названием «Танго»: балетная пара танцевала танго, а Вертинский, стоя у кулис, исполнял песенку-пародию на действие на сцене. Номер имел успех, и артист впервые увидел крошечную рецензию в прессе: полторы строчки в «Русском слове». В 1913 он попытался исполнить свою мечту - поступить в Московский художественный театр, однако не был принят из-за дефекта дикции: экзамен принимал сам Станиславский, и ему не понравилось, что молодой человек плохо выговаривает букву «р».

С 1912 Вертинский успешно снимался в немом кино («Король без венца», «От рабства к воле», «Чем люди живы»), на съёмочной площадке он подружился со звёздами русского кино нач. 20 в. - Иваном Мозжухиным и Верой Холодной. Один из сценариев был основан на стихотворении Вертинского «Бал господень».

В этот же период Вертинский познакомился с Маяковским и выступал в кафе футуристов вместе с ним, но футуризм оказал на творчество Вертинского слабое влияние. Мир футуристов, их философия и творческая позиция не были близки Вертинскому. На него большее влияние оказали поэзоконцерты Игоря Северянина.

Первая мировая война. Рождение Пьеро

Во время Первой мировой войны, в конце 1914, Вертинский отправился добровольцем-санитаром на поезде, который курсировал между передовой и Москвой и прослужил до весны 1915, когда после небольшого ранения вернулся в Москву.

После возвращения в Москву Вертинский начал выступать в театре миниатюр Арцибушевой, но уже с собственным номером - «Песенками Пьеро». В качестве «ариэток Пьеро» Вертинский исполнял свои стихи, положенные им на музыку, чаще всего собственного сочинения: «Маленький креольчик», «Лиловый негр», «Ваши пальцы пахнут ладаном» (посвящённые Вере Холодной), «Сероглазочка», «Минуточка», «Я сегодня смеюсь над собой», «За кулисами», «Дым без огня», «Панихида хрустальная», «Безноженка», «Бал господень», «Пёс Дуглас», «О шести зеркалах», «Jamais», «Я маленькая балерина» (в соавторстве с Н. Грушко), «Кокаинетка» (слова В. Агатова -?).

Со своими песенками Вертинский выступал в Петровском театре, в кабаре «Жар-птица», в театрах миниатюр. Критика быстро отозвалась на растущий успех Вертинского (статьи С. Городецкого и Б. Савинича в газетах «Рампа и жизнь» и «Театральная газета»).

Циклы стихов Вертинского рождались как «вариации на тему», для них характерно перенесение человеческих эмоций на неодушевлённые предметы, использование экзотических названий и сравнений как попытка ослабить или же совершенно снять довлеющее ощущение материальности мира. При этом в своих стихах он стремился показать, что никем не понятый, одинокий человек беззащитен перед лицом огромного безжалостного мира. Именно поэтому песенки Вертинского оказались «впору любому», каждый мог увидеть в них себя. Он избавился от традиций русского романса, которые уже стали рутиной, и предложил эстраде другую песню, связанную с эстетикой новейших течений в искусстве и культуре, и, прежде всего, авторскую художественную песню.

Вертинскому удалось создать новый жанр, которого ещё не было на русской эстраде. Привлекательным для публики был также особенный стиль Вертинского, сценическая маска. С середины 1915 по конец 1917 артист выступал в гриме печального Пьеро. Казалось бы, белый Пьеро не годился для исполнения лирических и даже трагических песенок о любви, дружбе и смерти, ведь Пьеро - буффон французского варианта комедии дель арте. Однако, для искусства серебряного века был характерен поиск маски, неповторимого образа в искусстве. Зритель шёл «на маску», и её стремились использовать самые разные деятели искусства: жёлтая кофта Маяковского, бархатная блуза и кудри Блока, экзотическая поза Северянина - всё это поиск маски, уникального места в искусстве.

На выбор сценической маски Вертинского оказала влияние поэзия Блока, которой Вертинский очень увлекался, в частности пьеса «Балаганчик» и цикл стихов «Маски». Хотя сам артист утверждал, что этот грим родился спонтанно, когда он и другие молодые санитары давали небольшие «домашние» концерты для раненых, и был необходим на сцене исключительно из-за сильного чувства неуверенности и растерянности перед переполненным залом. Эта маска помогала артисту входить в образ. Его Пьеро - комичный страдалец, наивный и восторженный, вечно грезящий о чём-то, печальный шут, в котором сквозь комичную манеру видны истинное страдание и истинное благородство. Вертинский с первых же мгновений своего появления на сцене уводил зрителей в свой призрачный мир. Впечатление дополняли умело созданные декорации и «лунный» свет.

Образ чёрного Пьеро появился позднее: мертвенно-белый грим на лице заменяла маска-домино, белый костюм Пьеро - совершенно чёрное одеяние, единственным белым пятном на котором выделялся шейный платок. Новый Пьеро стал в своих песенках ироничнее и язвительнее прежнего, поскольку утратил наивные грёзы юности, разглядел будничную простоту и безучастность окружающего мира.

Успех. Отказ от маски Пьеро

В 1916 Вертинский пользовался уже всероссийской популярностью. К 1917 артист объехал почти все крупные города Российской империи, где выступал с неизменным успехом. В этот период он отказался от маски Пьеро и начал выступать в концертном фраке, в котором выступал всю жизнь, никогда не отступая от этого сценического костюма, ставшего тоже своеобразной маской.

Отъезд из «бездарной страны»

После революции 1917 Вертинский пришёл к выводу, что ему не ужиться с новой властью. Романс Вертинского «То, что я должен сказать», написанный под впечатлением гибели трёхсот московских юнкеров, возбудил интерес Чрезвычайной комиссии, куда и вызвали артиста для дачи объяснений. Сохранилась легенда, что когда Вертинский возмущённо заметил представителям ЧК: «Это же просто песня, и потом, вы же не можете запретить мне их жалеть!», он получил чёткий, лаконичный ответ совсем в духе времени: «Надо будет, и дышать запретим!».

В конце 1917 он отправился вместе со многими своими коллегами гастролировать по южным городам России, вслед за отступающей белой армией. Почти два года Вертинский провёл на юге, давал концерты на подмостках маленьких театров, в литературно-артистических обществах: Екатеринослав, Одесса, Харьков, Ялта, Севастополь. Он покинул Россию в 1919 на пароходе «Великий князь Александр Михайлович».

Константинополь, Румыния, Польша

В Константинополе Вертинский выступал в самых дорогих и фешенебельных кабаре «Чёрная роза» и «Стелла», пел цыганские романсы, стилизованные русские песни и мечтал о гастролях по Бесарабии, концертах перед «своей» русской публикой. Артисту удалось купить греческий паспорт, что открывало возможности для свободного передвижения по миру.

В Румынии Вертинский был принят очень тепло, он мог, наконец, петь свои песни, выступая перед русским зрителем. Однако, он был выслан из страны как неблагонадёжный элемент, разжигающий антирумынские настроения среди русского населения в присоединённой Бессарабии. Причиной подобного обвинения послужил ошеломляющий успех у русского населения песни Вертинского «В степи молдаванской».

Артист отправился в Польшу, где провёл 1922-1923 гг. В этот период Вертинский впервые обратился в советское консульство в Варшаве с просьбой о возвращении в Россию, под прошением поставил положительную резолюцию советский посол в Польше П. Л. Войков, по совету которого Вертинский и предпринял эту попытку. Ему отказали. В эти годы Вертинский с большим успехом гастролировал в Австрии, Венгрии, Бейруте, Палестине, Египте, Ливии, Германии. В Берлине он прожил с 1923 по 1925., там же женился на дочери русских эмигрантов Потоцких, Раисе, с которой познакомился в Сопоте. Однако семейная жизнь не сложилась, и пути молодых супругов быстро разошлись. Вновь они встретились уже в Шанхае, когда встал вопрос о втором браке Вертинского. К середине 1920-х гг. Вертинский становится мировой знаменитостью, однако, когда он попытался вторично обратиться к главе советской делегации в Берлине А. Луначарскому с просьбой о возвращении на родину, ему снова отказали. Вертинский отправился в Париж - столицу творческой эмигрантской интеллигенции.

Париж

Во Франции, в то время к артистам относились как к высшим существам со смесью гордости и восхищения. Вертинский прожил здесь почти десять лет, с 1925 по 1934. Эта страна пользовалась, пожалуй, наибольшей любовью артиста после родной России: «моя Франция - это один Париж, зато один Париж - это вся Франция! Я любил Францию искренне, как всякий, кто долго жил в ней. Париж нельзя было не любить, как нельзя было его забыть или предпочесть ему другой город. Нигде за границей русские не чувствовали себя так легко и свободно. Это был город, где свобода человеческой личности уважается. Да, Париж это родина моего духа!»

Здесь Вертинский выступал в «Большом Московском Эрмитаже», «Казанове», «Казбеке», «Шахерезаде». Именно на этот период приходится расцвет творческой деятельности артиста. В годы эмиграции им были созданы многие из его лучших песен: «Пани Ирена», «Венок», «Баллада о седой госпоже», «В синем и далёком океане», «Концерт Сарасате», «Испано-Сюиза», «Сумасшедший шарманщик», «Мадам, уже падают листья», «Танго «Магнолия», «Песенка о моей жене», «Дни бегут», «Piccolo Bambino», «Femme raffinee», «Джимми», «Рождество», «Палестинское танго», «Оловянное сердце», «Марлен», «Жёлтый ангел», «Ирине Строцци».

В Париже Вертинский общался с И. Мозжухиным, Ф. Шаляпиным, С. Лифарем, А. Павловой, Ю. Морфесси, Н. Плевицкой, Т. Карсавиной, Н. Балиевым, С. Рахманиновым. Здесь же он познакомился с Чаплином, Мэри Пикфорд, Марлен Дитрих, Гретой Гарбо. Во многом именно они подали Вертинскому мысль о гастролях в Америке.

Страна «жёлтого дьявола»

Осенью 1934 пароход «Лафайет» увёз Вертинского в Америку, он гастролировал в Нью-Йорке, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе, Чикаго. Здесь Вертинский выступал в нью-йоркском «Таун-холле», в крупных мюзик-холлах, имел успех. В Голливуде ему предложили сниматься в фильме, но сценарий был написан на английском языке. Неплохо владея немецким и в совершенстве зная французский язык, Вертинский не переносил английскую речь и отказался от съёмок.

В период эмиграции артист достиг своего творческого расцвета, Вертинский был популярен не только в среде эмигрантов, он имел мировую известность, несмотря на то, что исполнял свои песни исключительно на русском языке. Успеху Вертинского способствовали его великолепные артистические данные и уникальная исполнительская манера - с первых минут общения с аудиторией артист умело «настраивался» на неё. Оттеняя тонкими нюансами исполнение своих песенок, он мог придать им иной смысл, рассмотреть их под другим углом зрения, сделать более близкими и понятными именно этой аудитории.

Шанхай

В октябре 1935 Вертинский уехал в Китай в надежде обрести русского слушателя в лице большой эмигрантской общины в Шанхае. Здесь артист оставался до 1943, до своего возвращения в Советский Союз. Живя в Китае, Вертинский впервые в своей эмигрантской жизни узнал нужду, кроме того, для артиста, привыкшего вращаться в мировых центрах, жизнь в Китае выглядела очень провинциальной. Он пел в кабаре «Ренессанс», в летнем саду «Аркадия», в кафешантане «Мари-Роуз», но это были очень скромные заведения.

В жизни артиста наступил кризис. В этот момент Вертинского пригласили в советское посольство и предложили вернуться на родину, предъявив «официальное приглашение ВЦИКа, вдохновлённое инициативой комсомола». Это был 1937 год. Для Вертинского приглашение было большой неожиданностью, он стремился как можно скорее разделаться с долгами, чтобы уехать в Советский Союз. Для этого Вертинский решился вступить в рискованное предприятие, он стал совладельцем кабаре «Гардения», которое потерпело финансовый крах через месяц.

В это же время артист начал работать в советской газете «Новая жизнь» в Шанхае, выступать в клубе советских граждан, участвовать в передачах радиостанции ТАСС, готовить воспоминания о своей жизни за рубежом. Таким образом артист пытался продемонстрировать лояльность к советской власти, почувствовать себя полноправным гражданином родной страны. Однако, бумаги на въезд в СССР задерживались, в том числе и по причине начавшейся войны 1939-1945 гг.

Снова в России

26 мая 1942 года Вертинский вступил во второй брак с Лидией Владимировной Циргвава, двадцатилетней дочерью служащего КВЖД. После японской оккупации материальное положение семьи стало очень тяжёлым. Вертинский отчаялся получить разрешение вернуться на родину, но в 1943 он предпринял последнюю попытку и написал письмо на имя В. М. Молотова. Разрешение было получено. В конце 1943 семья Вертинских с четырёхмесячной дочерью Марианной поселилась в Москве на улице Горького.

Творчество этого периода имеет совсем иную окраску, нежели песенки периода эмиграции, парижского времени. Он писал песни на стихи советских авторов и сам сочинял патриотические тексты, полные любви к Родине, несущей тяготы войны. К ним относятся песни: «О нас и о родине», «Наше горе», «В снегах России», «Иная песня», «Китеж».

Любовная лирика Вертинского, несмотря на счастливый роман и последующий брак, стала безрадостной и трагичной, несла отпечаток кризиса, в ней не осталось ничего от романтической светлой грусти его ранних лирических стихов. «Прощание», «Ненужное письмо», «Бар-девочка», «Убившей любовь», «Спасение», «Обезьянка Чарли», «В этой жизни ничего не водится», «Осень» - это довольно горькие стихи. Некоторое исключение составляет стихотворение «Без женщин», написанное с прелестной иронией, героем которого является блестящий, симпатичный, кокетливый любимец женщин, встающий в позу остепенившегося, приличного джентльмена.

Вертинский прожил на родине 14 лет, всё это время он интенсивно работал, постоянно выступал с концертами, имел огромный успех. Он объездил с концертами всю страну от Еревана до Мурманска, от Риги до Петропавловска-Камчатского. Вертинский снимался в кино: «Заговор обречённых» (1950, роль кардинала, Государственная премия 1951), «Великий воин Албании Скандербег» (роль дожа Венеции), «Анна на шее» (1954, роль князя). В конце 1944 в семье Вертинских родилась вторая дочь Анастасия. За 14 лет жизни в СССР Вертинский написал чуть более двадцати стихов: «Доченьки», «Салют», «Пред ликом родины», «Птицы певчие», «Отчизна», «Жене Лиле», «Детский городок».

Казалось бы, жизнь на родине складывалась счастливо и удачно. Однако, из ста с лишним песен из репертуара Вертинского к исполнению в СССР было допущено не более тридцати, более того, на каждом концерте присутствовал цензор, который зорко следил, чтобы артист не выходил за поставленные рамки. Концерты в Москве и Ленинграде были редкостью, на радио Вертинского не приглашали, пластинок почти не издавали, не было рецензий в газетах. Выступал он в основном в провинции, в небольших отдалённых городах, добираться до которых, жить в тяжёлых бытовых условиях было часто не под силу немолодому человеку. Материальные трудности усугублялись душевным одиночеством артиста, привыкшего общаться с творческой и духовной элитой европейских столиц. Из его переписки видно, как тяготила артиста эта двусмысленная ситуация.

Е. Р. Секачева

Админ Вверх
МЕНЮ САЙТА