Напоминает море - море.
Напоминают горы - горы.
Напоминает горе - горе;
Одно - другое.
Чужого горя не бывает,
Кто это подтвердить боится, -
Наверно, или убивает,
Или готовится в убийцы…
1970
«Дружба - дружбой, а служба - службой» -
Поговорка-то золотая,
Да бывает так, что без нужды
Изо рта она вылетает.
Чуть ругнут тебя на все корки,
Гром - за дело ль, без дела ль - грянет,
Под удобную поговорку,
Как под крышу, спрячутся дряни.
Как под зонтиком в непогоду,
Будут ждать под ней хоть полгода,
С бывшим другом играя в прятки,
Пока вновь не будешь «в порядке».
Упрекнёшь их - ответят тут же:
«Дружба - дружбой, а служба - службой».
Срам прикроют листиком шутки
И пойдут, встряхнувшись, как утки.
Снова - ты им за дорогого,
Снова - помнят дорогу к дому,
Долго ль, коротко ль? - До другого
Им послышавшегося грома.
Не в одной лишь дружбе накладны
Эти маленькие иуды;
Что дружить не умеют - ладно,
Да ведь служат-то тоже худо!
1954
Дурную женщину любил,
А сам хорошим парнем был,
С врагами - не застенчивым,
К друзьям - не переменчивым;
Умел приехать к другу,
Подать в несчастье руку,
Поднять в атаку роту,
Стать грудью в непогоду!
Был и умён, и добр, и смел,
И верен был отчизне,
И одного лишь не умел
В своей короткой жизни:
Взять отодвинуть взглядом
И рассмотреть как следует
Ту, что живет с ним рядом,
Что спит с ним и обедает;
Ту, что с их первой встречи
Была с ним всех короче,
И жизнь его калеча,
И честь его пороча…
А эта, с кем он жил, она -
Могу ручаться смело, -
Что значит слово-то «жена»,
Понятья не имела.
Свои лишь ручки, ноженьки
Любила да жалела,
А больше ничегошеньки
На свете не умела:
Ни сеять, ни пахать, ни жать,
Ни думать, ни детей рожать,
Ни просидеть сиделкою,
Когда он болен, ночь,
Ни самою безделкою
В беде ему помочь.
Как вспомнишь - так в глазах темно,
За жизнь у ней лишь на одно
Умения хватило -
Свести его в могилу!
А где же были мы - друзья?
Тут виноват и ты и я!
Молчали, замечали
Да головой качали:
Мол, вроде неприлично
Касаться жизни личной.
Да так и не коснулись,
Как умер лишь - проснулись!
1954
Дом друзей, куда можно зайти безо всякого,
Где и с горя, и с радости ты ночевал,
Где всегда приютят и всегда одинаково,
Под шумок, чем найдут, угостят наповал.
Где тебе самому руку стиснут до хруста,
А подарок твой в угол засунут, как хлам;
Где бывает и густо, бывает и пусто,
Чего нет - того нет, а что есть - пополам.
Дом друзей, где удач твоих вовсе не ценят
И где счёт неудачам твоим не ведут;
Где, пока не изменишься сам, - не изменят,
Что бы ни было - бровью не поведут!
Где, пока не расскажешь, допросов не будет,
Но попросишь суда -
прям, как штык, будет суд;
Где за дерзость - простят,
а за трусость - засудят,
И того, чтобы нос задирал, не снесут!
Дом друзей! - в нём свои есть заботы, потери -
Он в войну и с вдовством,
и с сиротством знаком,
Но в нём горю чужому открыты все двери,
А своё, молчаливое, - век под замком.
Сколько раз в твоей жизни при непогоде
Он тебя пригревал - этот дом, сколько раз
Он бывал на житейском большом переходе
Как энзэ - как неприкосновенный запас!
Дом друзей! Чем ему отплатить за щедроты?
Всей любовью своей или памятью, всей?
Или проще - чтоб не был в долгу у него ты,
Сделать собственный дом
тоже домом друзей?
Я хотел посвятить это стихотворенье
Той семье, что сейчас у меня на устах,
Но боюсь - там рассердятся за посвященье,
А узнать себя - верно узнают и так!
1954
В чужой земле и в городе чужом
Мы наконец живём почти вдвоём,
Без званых и непрошеных гостей,
Без телефона, писем и друзей.
Нам с глазу на глаз можно день прожить
И, слава богу, некому звонить.
Сороконожкой наша жизнь была,
На сорока ногах она ползла.
Как грустно - так куда-нибудь звонок,
Как скучно - мигом гости на порог,
Как ссора - невесёлый звон вина,
И легче помириться вполпьяна.
В чужой земле и в городе чужом
Мы наконец живём почти вдвоём.
Как на заре своей, сегодня вновь
Беспомощно идёт у нас любовь.
Совсем одна от стула до окна,
Как годовалая, идёт она
И смотрим мы, её отец и мать,
Готовясь за руки её поймать.
1945
Вот этот гусеничный зверь,
В заводских выкормленный безднах,
Безвредно замерший теперь
На позвонках своих железных.
Он, у кого в железном лбу,
На морде, шириною в сажень,
Есть след, куда в его судьбу,
Как волчья дробь, снаряд наш всажен.
Он волчьим чучелом стоит,
Наш беспощадный враг вчерашний,
И мальчик на него глядит
И трогает рукою башню.
Ему четыре или три,
Не знает он, к броне склонённый,
Того, что этот зверь, внутри
Тремя зверями населённый,
На перекрёстке двух дорог
Его отца примял пятою,
Быть сиротой его обрёк
И мать его назвал вдовою.
Не знает мальчик ничего;
Он перед танком, хмуря брови,
По-детски трогает его,
Не видя капель отчей крови.
Но мы давно не дети. Нам
Известна истина простая:
Здесь чучело молчит, - но там
Ещё завоет волчья стая!
И мы ещё вперёд пойдём
Их вою дальнему навстречу,
И волчий голос оборвём
Своих орудий русской речью.
1943
Стихотворение написано под впечатлением выставки образцов трофейного оружия, захваченного в боях с немцами, которая проходила в Москве летом 1943 г.
Женщине из г. Вичуга
Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то.
Ваш муж не получил письма,
Он не был ранен словом пошлым,
Не вздрогнул, не сошёл с ума,
Не проклял всё, что было в прошлом.
Когда он поднимал бойцов
В атаку у руин вокзала,
Тупая грубость ваших слов
Его, по счастью, не терзала.
Когда шагал он тяжело,
Стянув кровавой тряпкой рану,
Письмо от вас ещё всё шло,
Ещё, по счастью, было рано.
Когда на камни он упал
И смерть оборвала дыханье,
Он всё ещё не получал,
По счастью, вашего посланья.
Могу вам сообщить о том,
Что, завернувши в плащ-палатки,
Мы ночью в сквере городском
Его зарыли после схватки.
Стоит звезда из жести там
И рядом тополь - для приметы…
А впрочем, я забыл, что вам,
Наверно, безразлично это.
Письмо нам утром принесли…
Его, за смертью адресата,
Между собой мы вслух прочли -
Уж вы простите нам, солдатам.
Быть может, память коротка
У вас. По общему желанью,
От имени всего полка
Я вам напомню содержанье.
Вы написали, что уж год,
Как вы знакомы с новым мужем.
А старый, если и придёт,
Вам будет всё равно ненужен.
Что вы не знаете беды,
Живёте хорошо. И кстати,
Теперь вам никакой нужды
Нет в лейтенантском аттестате.
Чтоб писем он от вас не ждал
И вас не утруждал бы снова…
Вот именно: «не утруждал»…
Вы побольней искали слова.
И всё. И больше ничего.
Мы перечли их терпеливо,
Все те слова, что для него
В разлуки час в душе нашли вы.
«Не утруждай». «Муж». «Аттестат»…
Да где ж вы душу потеряли?
Ведь он же был солдат, солдат!
Ведь мы за вас с ним умирали.
Я не хочу судьёю быть,
Не все разлуку побеждают,
Не все способны век любить, -
К несчастью, в жизни всё бывает.
Но как могли вы, не пойму,
Стать не страшась причиной смерти,
Так равнодушно вдруг чуму
На фронт отправить нам в конверте?
Ну хорошо, пусть не любим,
Пускай он больше вам ненужен,
Пусть жить вы будете с другим,
Бог с ним, там с мужем ли, не с мужем.
Но ведь солдат не виноват
В том, что он отпуска не знает,
Что третий год себя подряд,
Вас защищая, утруждает.
Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных.
В своей душе их не нашли -
Так заняли бы где угодно.
В отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь -
Вам написали б эти строки;
Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли,
Поклон за душу их большую.
Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают - вы тому виною,
Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.
Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь ещё получит?
На суд далёких жён своих
Мы вас пошлём. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.
Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену,
Себя так долго выдавали.
А бывший муж ваш - он убит.
Всё хорошо. Живите с новым.
Уж мёртвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.
Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратясь с войны,
С другим вас под руку не встретит.
Лишь за одно ещё простить
Придётся вам его - за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Ещё вам будет письма почта.
Уж ничего не сделать тут -
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит ещё в июле.
О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно -
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.
Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане.
По поручению офицеров полка
К. Симонов
1943
Подписан будет мир, и вдруг к тебе домой,
К двенадцати часам, шумя, смеясь, пророча,
Как в дни войны, придут слуга покорный твой
И все его друзья, кто будет жив к той ночи.
Хочу, чтоб ты и в эту ночь была
Опять той женщиной, вокруг которой
Мы изредка сходились у стола
Перед окном с бумажной синей шторой.
Басы зениток за окном слышны,
А радиола старый вальс играет,
И все в тебя немножко влюблены,
И половина завтра уезжает.
Уже шинель в руках, уж третий час,
И вдруг опять стихи тебе читают,
И одного из бывших в прошлый раз
С мужской ворчливой скорбью вспоминают.
Нет, я не ревновал в те вечера,
Лишь ты могла разгладить их морщины.
Так краток вечер, и - пора! Пора! -
Трубят внизу военные машины.
С тобой наш молчаливый уговор -
Я выходил, как равный, в непогоду,
Пересекал со всеми зимний двор
И возвращался после их ухода.
И даже пусть догадливы друзья -
Так было лучше, это б нам мешало.
Ты в эти вечера была ничья.
Как ты права - что прав меня лишала!
Не мне судить, плоха ли, хороша,
Но в эти дни лишений и разлуки
В тебе жила та женская душа,
Тот нежный голос, те девичьи руки,
Которых так недоставало им,
Когда они под утро уезжали
Под Ржев, под Харьков, под Калугу, в Крым.
Им девушки платками не махали,
И трубы им не пели, и жена
Далёко где-то ничего не знала.
А утром неотступная война
Их вновь в свои объятья принимала.
В последний час перед отъездом ты
Для них вдруг становилась всем на свете,
Ты и не знала страшной высоты,
Куда взлетала ты в минуты эти.
Быть может, не любимая совсем,
Лишь для меня красавица и чудо,
Перед отъездом ты была им тем,
За что мужчины примут смерть повсюду, -
Сияньем женским, девочкой, женой,
Невестой - всем, что уступить не в силах,
Мы умираем, заслонив собой
Вас, женщин, вас, беспомощных и милых.
Знакомый с детства простенький мотив,
Улыбка женщины - как много и как мало…
Как ты была права, что, проводив,
При всех мне только руку пожимала.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Но вот наступит мир, и вдруг к тебе домой,
К двенадцати часам, шумя, смеясь, пророча,
Как в дни войны, придут слуга покорный твой
И все его друзья, кто будет жив к той ночи.
Они придут ещё в шинелях и ремнях
И долго будут их снимать в передней -
Ещё вчера война, ещё всего на днях
Был ими похоронен тот, последний,
О ком ты спросишь, - что ж он не пришёл? -
И сразу оборвутся разговоры,
И все заметят, как широк им стол,
И станут про себя считать приборы.
А ты, с тоской перехватив их взгляд,
За лишние приборы в оправданье,
Шепнёшь: «Я думала, что кто-то из ребят
Издалека приедет с опозданьем…»
Но мы не станем спорить, мы смолчим,
Что все, кто жив, пришли, а те, что опоздали,
Так далеко уехали, что им
На эту землю уж поспеть едва ли.
Ну что же, сядем. Сколько нас всего?
Два, три, четыре… Стулья ближе сдвинем,
За тех, кто опоздал на торжество,
С хозяйкой дома первый тост поднимем.
Но если опоздать случится мне
И ты, меня коря за опозданье,
Услышишь вдруг, как кто-то в тишине
Шепнет, что бесполезно ожиданье, -
Не отменяй с друзьями торжество.
Что из того, что я тебе всех ближе,
Что из того, что я любил, что из того,
Что глаз твоих я больше не увижу?
Мы собирались здесь, как равные, потом
Вдвоём - ты только мне была дана судьбою,
Но здесь, за этим дружеским столом,
Мы были все равны перед тобою.
Потом ты можешь помнить обо мне,
Потом ты можешь плакать, если надо,
И, встав к окну в холодной простыне,
Просить у одиночества пощады.
Но здесь не смей слезами и тоской
По мне по одному лишать последней чести
Всех тех, кто вместе уезжал со мной
И кто со мною не вернулся вместе.
Поставь же нам стаканы заодно
Со всеми! Мы ещё придём нежданно.
Пусть кто-нибудь живой нальёт вино
Нам в наши молчаливые стаканы.
Ещё вы трезвы. Не пришла пора
Нам приходить, но мы уже в дороге,
Уж била полночь… Пейте ж до утра!
Мы будем ждать рассвета на пороге,
Кто лгал, что я на праздник не пришёл?
Мы здесь уже. Когда все будут пьяны,
Бесшумно к вам подсядем мы за стол
И сдвинем за живых бесшумные стаканы.
1942
Читает Константин Симонов:
Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нём исхоженные полы;
Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчёл
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоём доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал…
Если мать тебе дорога -
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки её,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель…
Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал в карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевёртывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал…
Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоём ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел, - так её любил, -
Чтоб фашисты её живьём
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли её втроём,
Обнажённую, на полу;
Чтоб досталось трём этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Всё, что свято берёг ты сам
Всею силой мужской любви…
Если ты фашисту с ружьём
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Всё, что родиной мы зовём, -
Знай: никто её не спасёт,
Если ты её не спасёшь;
Знай: никто его не убьёт,
Если ты его не убьёшь.
И пока его не убил,
Ты молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед, -
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат, -
Это он, а не ты солдат.
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоём дому чтобы стон,
А в его по мёртвым стоял.
Так хотел он, его вина, -
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
1942
И пропал в карпатских снегах. Речь идёт о первой мировой войне.
Читает Константин Симонов:
От Москвы до Бреста
Нет такого места,
Где бы не скитались мы в пыли.
С «лейкой» и с блокнотом,
А то и с пулемётом
Сквозь огонь и стужу мы прошли.
Без глотка, товарищ,
Песню не заваришь,
Так давай по маленькой нальём.
Выпьем за писавших,
Выпьем за снимавших,
Выпьем за шагавших под огнём!
Есть, чтоб выпить, повод -
За военный провод,
За «У-2», за «эмку», за успех.
Как пешком шагали,
Как плечом толкали,
Как мы поспевали раньше всех.
От ветров и водки
Хрипли наши глотки,
Но мы скажем тем, кто упрекнёт:
«С наше покочуйте,
С наше поночуйте,
С наше повоюйте хоть бы год!»
Там, где мы бывали,
Нам танков не давали -
Но мы не терялись никогда.
На пикапе драном
И с одним наганом
Первыми въезжали в города.
Так выпьем за победу,
За нашу газету.
А не доживём, мой дорогой,
Кто-нибудь услышит,
Снимет и напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой!
Припев:
Жив ты или помер —
Главное, чтоб в номер
Материал успел ты передать.
И чтоб, между прочим,
Был фитиль всем прочим,
А на остальное — наплевать!
1943
«У-2» - советский самолет.
Когда в последний путь
Ты отправляешь друга,
Есть в дружбе, не забудь,
Посмертная услуга:
Оружье вместе с ним
Пусть в землю не ложится -
Оно ещё с другим
Успеет подружиться.
Но флягу, что с ним дни
И ночи коротала,
Над ухом ты встряхни,
Чтоб влага не пропала.
И коль ударит в дно
Зелёный хмель солдатский,
На два глотка вино
Ты раздели по-братски.
Один глоток отпей,
В земле чтоб мёртвым спалось,
И дольше чтоб по ней
Живым ходить осталось.
Оставь глоток второй,
И, прах предав покою,
С ним флягу ты зарой,
Была чтоб под рукою.
Чтоб в День Победы смог
Как равный, вместе с нами,
Он выпить свой глоток
Холодными губами.
1943
Читает Константин Симонов:
Вслед за врагом пять дней за пядью пядь
Мы по пятам на Запад шли опять.
На пятый день под яростным огнём
Упал товарищ, к Западу лицом.
Как шёл вперед, как умер на бегу,
Так и упал и замер на снегу.
Так широко он руки разбросал,
Как будто разом всю страну обнял.
Мать будет плакать много горьких дней,
Победа сына не воротит ей.
Но сыну было - пусть узнает мать -
Лицом на Запад легче умирать.
1941
На час запомнив имена, -
Здесь память долгой не бывает, -
Мужчины говорят: «Война…» -
И наспех женщин обнимают.
Спасибо той, что так легко,
Не требуя, чтоб звали милой,
Другую, ту, что далеко,
Им торопливо заменила.
Она возлюбленных чужих
Здесь пожалела, как умела,
В недобрый час согрела их
Теплом неласкового тела.
А им, которым в бой пора
И до любви дожить едва ли,
Всё легче помнить, что вчера
Хоть чьи-то руки обнимали.
Я не сужу их, так и знай.
На час, позволенный войною,
Необходим нехитрый рай
Для тех, кто послабей душою.
Пусть будет всё не так, не то,
Но вспомнить в час последней муки
Пускай чужие, но зато
Вчерашние глаза и руки.
В другое время, может быть,
И я бы прожил час с чужою,
Но в эти дни не изменить
Тебе ни телом, ни душою.
Как раз от горя, от того,
Что вряд ли вновь тебя увижу,
В разлуке сердца своего
Я слабодушьем не унижу.
Случайной лаской не согрет,
До смерти не простясь с тобою,
Я милых губ печальный след
Навек оставлю за собою.
1941
В домотканом, деревянном городке,
Где гармоникой по улицам мостки,
Где мы с лётчиком, сойдясь накоротке,
Пили спирт от непогоды и тоски;
Где, как чёрный хвост кошачий, не к добру,
Прямо в небо дым из печи над трубой,
Где всю ночь скрипучий флюгер на ветру
С петушиным криком крутит домовой;
Где с утра ветра, а к вечеру дожди,
Где и солнца-то не видно из-за туч,
Где, куда ты ни поедешь, так и жди -
На распутье встретишь камень бел-горюч, -
В этом городе пять дней я тосковал.
Как с тобой, хотел - не мог расстаться с ним,
В этом городе тебя я вспоминал
Очень редко добрым словом, чаще - злым,
Этот город весь как твой большой портрет,
С суеверьем, с несчастливой ворожбой,
С переменчивой погодою чуть свет,
По ночам, как ты, с короной золотой.
Как тебя, его не видеть бы совсем,
А увидев, прочь уехать бы скорей,
Он, как ты, вчера не дорог был ничем,
Как тебя, сегодня нет его милей.
Этот город мне помог тебя понять,
С переменчивою северной душой,
С редкой прихотью неласково сиять
Зимним солнцем над моею головой.
Заметает деревянные дома,
Спят солдаты, снег валит через порог…
Где ты плачешь, где поёшь, моя зима?
Кто опять тебе забыть меня помог?
1941
Стихотворение зародилось в Вологде, где Симонов, добираясь на Северный фронт, провёл из-за нелётной погоды четверо суток.
В.С.
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придёт,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждёт.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души…
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: - Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, -
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
1941
В.С. - Валентина Васильевна Серова (1917-1975) - актриса, с 1943 по 1956 г. - жена Симонова.
Читает Константин Симонов:
Над чёрным носом нашей субмарины
Взошла Венера - странная звезда.
От женских ласк отвыкшие мужчины,
Как женщину, мы ждём её сюда.
Она, как ты, восходит всё позднее,
И, нарушая ход небесных тел,
Другие звёзды всходят рядом с нею,
Гораздо ближе, чем бы я хотел.
Они горят трусливо и бесстыже.
Я никогда не буду в их числе,
Пускай они к тебе на небе ближе,
Чем я, тобой забытый на земле.
Я не прощусь с опасностью земною,
Чтоб в мирном небе мёрзнуть, как они,
Стань лучше ты падучею звездою,
Ко мне на землю руки протяни.
На небе любят женщину от скуки
И отпускают с миром, не скорбя…
Ты упадёшь ко мне в земные руки,
Я не звезда. Я удержу тебя.
1941
Субмарина - подводная лодка.
Читает Константин Симонов:
А. Суркову
Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слёзы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: - Господь вас спаси! -
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем вёрстами,
Шёл тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, всё-таки Родина -
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти просёлки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на просёлках свела.
Ты помнишь, Алёша: изба под Борисовом,
По мёртвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьём,
Ты помнишь, старуха сказала: - Родимые,
Покуда идите, мы вас подождём.
«Мы вас подождём!» - говорили нам пажити.
«Мы вас подождём!» - говорили леса.
Ты знаешь, Алёша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока ещё милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я всё-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
1941
Читает Константин Симонов:
Не сердитесь - к лучшему,
Что, себя не мучая,
Вам пишу от случая
До другого случая.
Письма пишут разные:
Слёзные, болезные,
Иногда прекрасные,
Чаще - бесполезные.
В письмах всё не скажется
И не всё услышится,
В письмах всё нам кажется,
Что не так напишется.
Коль вернусь - так суженых
Некогда отчитывать,
А убьют - так хуже нет
Письма перечитывать.
Чтобы вам не бедствовать,
Не возить их тачкою,
Будут путешествовать
С вами тонкой пачкою.
А замужней станете,
Обо мне заплачете -
Их легко достанете
И легко припрячете.
От него, ревнивого,
Затворившись в комнате,
Вы меня, ленивого,
Добрым словом вспомните.
Скажете, что к лучшему,
Память вам не мучая,
Он писал от случая
До другого случая.
1941
Ты говорила мне «люблю»,
Но это по ночам, сквозь зубы.
А утром горькое «терплю»
Едва удерживали губы.
Я верил по ночам губам,
Рукам лукавым и горячим,
Но я не верил по ночам
Твоим ночным словам незрячим.
Я знал тебя, ты не лгала,
Ты полюбить меня хотела,
Ты только ночью лгать могла,
Когда душою правит тело.
Но утром, в трезвый час, когда
Душа опять сильна, как прежде,
Ты хоть бы раз сказала «да»
Мне, ожидавшему в надежде.
И вдруг война, отъезд, перрон,
Где и обняться-то нет места,
И дачный клязьминский вагон,
В котором ехать мне до Бреста.
Вдруг вечер без надежд на ночь,
На счастье, на тепло постели.
Как крик: ничем нельзя помочь! -
Вкус поцелуя на шинели.
Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,
Не спутал с прежними словами,
Ты вдруг сказала мне «люблю»
Почти спокойными губами.
Такой я раньше не видал
Тебя, до этих слов разлуки:
Люблю, люблю… ночной вокзал,
Холодные от горя руки.
1941
Читает Константин Симонов:
Словно смотришь в бинокль перевёрнутый -
Всё, что сзади осталось, уменьшено,
На вокзале, метелью подёрнутом,
Где-то плачет далёкая женщина.
Снежный ком, обращённый в горошину, -
Её горе отсюда невидимо;
Как и всем нам, войною непрошено
Мне жестокое зрение выдано.
Что-то очень большое и страшное,
На штыках принесённое временем,
Не даёт нам увидеть вчерашнего
Нашим гневным сегодняшним зрением.
Мы, пройдя через кровь и страдания,
Снова к прошлому взглядом приблизимся,
Но на этом далёком свидании
До былой слепоты не унизимся.
Слишком много друзей не докличется
Повидавшее смерть поколение,
И обратно не всё увеличится
В нашем горем испытанном зрении.
1941
Майор привёз мальчишку на лафете.
Погибла мать. Сын не простился с ней.
За десять лет на том и этом свете
Ему зачтутся эти десять дней.
Его везли из крепости, из Бреста.
Был исцарапан пулями лафет.
Отцу казалось, что надёжней места
Отныне в мире для ребёнка нет.
Отец был ранен, и разбита пушка.
Привязанный к щиту, чтоб не упал,
Прижав к груди заснувшую игрушку,
Седой мальчишка на лафете спал.
Мы шли ему навстречу из России.
Проснувшись, он махал войскам рукой…
Ты говоришь, что есть ещё другие,
Что я там был и мне пора домой…
Ты это горе знаешь понаслышке,
А нам оно оборвало сердца.
Кто раз увидел этого мальчишку,
Домой прийти не сможет до конца.
Я должен видеть теми же глазами,
Которыми я плакал там, в пыли,
Как тот мальчишка возвратится с нами
И поцелует горсть своей земли.
За всё, чем мы с тобою дорожили,
Призвал нас к бою воинский закон.
Теперь мой дом не там, где прежде жили,
А там, где отнят у мальчишки он.
1941
Читает Константин Симонов:
Если бог нас своим могуществом
После смерти отправит в рай,
Что мне делать с земным имуществом,
Если скажет он: выбирай?
Мне не надо в раю тоскующей,
Чтоб покорно за мною шла,
Я бы взял с собой в рай такую же,
Что на грешной земле жила, -
Злую, ветреную, колючую,
Хоть ненадолго, да мою!
Ту, что нас на земле помучила
И не даст нам скучать в раю.
В рай, наверно, таких отчаянных
Мало кто приведёт с собой,
Будут праведники нечаянно
Там подглядывать за тобой.
Взял бы в рай с собой расстояния,
Чтобы мучиться от разлук,
Чтобы помнить при расставании
Боль сведённых на шее рук.
Взял бы в рай с собой все опасности,
Чтоб вернее меня ждала,
Чтобы глаз своих синей ясности
Дома трусу не отдала.
Взял бы в рай с собой друга верного,
Чтобы было с кем пировать,
И врага, чтоб в минуту скверную
По-земному с ним враждовать.
Ни любви, ни тоски, ни жалости,
Даже курского соловья,
Никакой, самой малой малости
На земле бы не бросил я.
Даже смерть, если б было мыслимо,
Я б на землю не отпустил,
Всё, что к нам на земле причислено,
В рай с собою бы захватил.
И за эти земные корысти,
Удивлённо меня кляня,
Я уверен, что бог бы вскорости
Вновь на землю столкнул меня.
1941
Касаясь трёх великих океанов,
Она лежит, раскинув города,
Покрыта сеткою меридианов,
Непобедима, широка, горда.
Но в час, когда последняя граната
Уже занесена в твоей руке
И в краткий миг припомнить разом надо
Всё, что у нас осталось вдалеке,
Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь родину - такую,
Какой её ты в детстве увидал.
Клочок земли, припавший к трём берёзам,
Далёкую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком.
Вот где нам посчастливилось родиться,
Где на всю жизнь, до смерти, мы нашли
Ту горсть земли, которая годится,
Чтоб видеть в ней приметы всей земли.
Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы,
Да, можно голодать и холодать,
Идти на смерть… Но эти три берёзы
При жизни никому нельзя отдать.
1941
Мы сняли куклу со штабной машины.
Спасая жизнь, ссылаясь на войну,
Три офицера - храбрые мужчины -
Её в машине бросили одну.
Привязанная ниточкой за шею,
Она, бежать отчаявшись давно,
Смотрела на разбитые траншеи,
Дрожа в своём холодном кимоно.
Земли и брёвен взорванные глыбы;
Кто не был мёртв, тот был у нас в плену.
В тот день они и женщину могли бы,
Как эту куклу, бросить здесь одну…
Когда я вспоминаю пораженье,
Всю горечь их отчаянья и страх,
Я вижу не воронки в три сажени,
Не трупы на дымящихся кострах, -
Я вижу глаз её косые щёлки,
Пучок волос, затянутый узлом,
Я вижу куклу, на кручёном шёлке
Висящую за выбитым стеклом.
1939
Уж сотый день врезаются гранаты
В Малахов окровавленный курган,
И рыжие британские солдаты
Идут на штурм под хриплый барабан.
А крепость Петропавловск-на-Камчатке
Погружена в привычный мирный сон.
Хромой поручик, натянув перчатки,
С утра обходит местный гарнизон.
Седой солдат, откозыряв неловко,
Трёт рукавом ленивые глаза,
И возле пушек бродит на верёвке
Худая гарнизонная коза.
Ни писем, ни вестей. Как ни проси их,
Они забыли там, за семь морей,
Что здесь, на самом кончике России,
Живёт поручик с ротой егерей…
Поручик, долго щурясь против света,
Смотрел на юг, на море, где вдали -
Неужто нынче будет эстафета? -
Маячили в тумане корабли.
Он взял трубу. По зыби, то зелёной,
То белой от волнения, сюда,
Построившись кильватерной колонной,
Шли к берегу британские суда.
Зачем пришли они из Альбиона?
Что нужно им? Донёсся дальний гром,
И волны у подножья бастиона
Вскипели, обожжённые ядром.
Полдня они палили наудачу,
Грозя весь город обратить в костёр.
Держа в кармане требованье сдачи,
На бастион взошёл парламентёр.
Поручик, в хромоте своей увидя
Опасность для достоинства страны,
Надменно принимал британца, сидя
На лавочке у крепостной стены.
Что защищать? Заржавленные пушки,
Две улицы то в лужах, то в пыли,
Косые гарнизонные избушки,
Клочок не нужной никому земли?
Но всё-таки ведь что-то есть такое,
Что жаль отдать британцу с корабля?
Он горсточку земли растёр рукою:
Забытая, а всё-таки земля.
Дырявые, обветренные флаги
Над крышами шумят среди ветвей…
«Нет, я не подпишу твоей бумаги,
Так и скажи Виктории своей!»
. . . . . . . . . . . . . . . .
Уже давно британцев оттеснили,
На крышах залатали все листы,
Уже давно всех мёртвых схоронили,
Поставили сосновые кресты,
Когда санкт-петербургские курьеры
Вдруг привезли, на год застряв в пути,
Приказ принять решительные меры
И гарнизон к присяге привести.
Для боевого действия к отряду
Был прислан в крепость новый капитан,
А старому поручику в награду
Был полный отпуск с пенсиею дан!
Он всё ходил по крепости, бедняга,
Всё медлил лезть на сходни корабля.
Холодная казённая бумага,
Нелепая любимая земля…
1939
В основе стихотворения лежит эпизод Крымской войны (1853-1856), в ходе которой англичане и французы засылали свои корабли к берегам Камчатки.
Альбион - древнейшее обозначение Британских островов, поэтическое наименование Англии.
Виктория (1819-1901) - королева Великобритании (с 1837 г.).
Когда твоя тяжёлая машина
Пошла к земле, ломаясь и гремя,
И чёрный столб взбешённого бензина
Поднялся над кабиною стоймя,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Разбитый и притиснутый к земле,
Конечно, ты не думал о мальчишке,
Который жил в Клину или Орле:
Как ты, не знавший головокруженья,
Как ты, он был упрям, драчлив и смел,
И самое прямое отношенье
К тебе, в тот день погибшему, имел.
Пятнадцать лет он медленно и твёрдо
Лез в небеса, упрямо сжав штурвал,
И все тобой не взятые рекорды
Он дерзкою рукой завоевал.
Когда его тяжёлая машина
Перед посадкой встала на дыбы
И, как жестянка, сплющилась кабина,
Задев за телеграфные столбы,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Придавленный к обугленной траве,
Он тоже не подумал о мальчишке,
Который рос в Чите или в Москве…
Когда уже известно, что в газетах
Назавтра будет чёрная кайма,
Мне хочется, поднявшись до рассвета,
Врываться в незнакомые дома,
Искать ту неизвестную квартиру,
Где спит, уже витая в облаках,
Мальчишка - рыжий маленький задира,
Весь в ссадинах, веснушках, синяках.
1939
Всю жизнь любил он рисовать войну.
Беззвёздной ночью наскочив на мину,
Он вместе с кораблем пошёл ко дну,
Не дописав последнюю картину.
Всю жизнь лечиться люди шли к нему,
Всю жизнь он смерть преследовал жестоко
И умер, сам привив себе чуму,
Последний опыт кончив раньше срока.
Всю жизнь привык он пробовать сердца.
Начав ещё мальчишкою с «ньюпора»,
Он в сорок лет разбился, до конца
Не испытав последнего мотора.
Никак не можем помириться с тем,
Что люди умирают не в постели,
Что гибнут вдруг, не дописав поэм,
Не долечив, не долетев до цели.
Как будто есть последние дела,
Как будто можно, кончив все заботы,
В кругу семьи усесться у стола
И отдыхать под старость от работы…
1939
«В первой строфе этого стихотворения, - писал Симонов, - я вспоминаю о великом русском художнике Верещагине, погибшем в 1904 году, в начале русско-японской войны, на броненосце «Петропавловск», вместе с адмиралом Макаровым». В письме от 15 мая 1960 г. он пояснял характер стихотворения китайским переводчикам: «В двух строфах речь идёт о Верещагине и Чкалове, в третьей я взял собирательный образ. Такое бывало со многими врачами».
«Ньюпор» - тип самолета времён первой мировой войны.
Мужчине - на кой ему чёрт порошки,
Пилюли, микстуры, облатки.
От горя нас спальные лечат мешки,
Походные наши палатки.
С порога дорога идёт на восток,
На север уходит другая,
Собачья упряжка, последний свисток -
Но где ж ты, моя дорогая?
Тут нету её, нас не любит она.
Что ж делать, не плакать же, братцы!
Махни мне платочком хоть ты, старина, -
Так легче в дорогу собраться.
Как будто меня провожает жена,
Махни мне платочком из двери,
Но только усы свои сбрей, старина,
Не то я тебе не поверю.
С порога дорога идёт на восток,
На север уходит другая,
Собачья упряжка, последний свисток.
Прощай же, моя дорогая!
1938-1939
Написана к спектаклю «История одной любви», в 1940 г. поставленному в Театре им. Ленинского комсомола.
«Что ты затосковал?»
- «Она ушла».
- «Кто?»
- «Женщина. И не вернётся,
Не сядет рядом у стола,
Не разольёт нам чай, не улыбнётся;
Пока не отыщу её следа -
Ни есть, ни пить спокойно не смогу я…»
- «Брось тосковать! Что за беда?
Поищем - и найдём другую».
. . . . . . . . . . .
«Что ты затосковал?»
- «Она ушла!»
- «Кто?»
- «Муза. Всё сидела рядом.
И вдруг ушла и даже не могла
Предупредить хоть словом или взглядом.
Что ни пишу с тех пор - всё бестолочь, вода,
Чернильные расплывшиеся пятна…»
- «Брось тосковать! Что за беда?
Догоним, приведём обратно».
. . . . . . . . . . . . . .
«Что ты затосковал?»
- «Да так…
Вот фотография прибита косо.
Дождь на дворе, забыл купить табак,
Обшарил стол - нигде ни папиросы.
Ни день, ни ночь - какой-то средний час.
И скучно, и не знаешь, что такое…»
- «Ну что ж, тоскуй. На этот раз
Ты пойман настоящею тоскою…»
1938-1939
Биография
СИМОНОВ, Константин (Кирилл) Михайлович [р. 15(28).XI.1915, Петроград] - русский советский писатель. Член Коммунистической партии с 1942. Кандидат в члены ЦК КПСС (1952-56), член Ревизионной комиссии ЦК КПСС (1956-61). Депутат Верховного Совета СССР 2-го и 3-го созывов.
Окончив семилетку и ФЗУ в Саратове, до 1935 работал токарем. Печататься начал в 1934 (фрагменты из поэмы «Беломорец» в сборнике молодых поэтов «Смотр сил»). В 1938 окончил Литературный институт им. М. Горького. Опубликовал поэмы «Победитель» (1937) - о Николае Островском, «Павел Чёрный», «Ледовое побоище» (обе - 1938), «Суворов» (1939), сборники стихов «Настоящие люди» (1938), «Дорожные стихи» (1939). В 1939 едет в район боёв у озера Хасан, где работает в армейской газете. В ранних поэмах и стихах Симонова проявилось точное ощущение современности и боевых революционных традиций, тяготение к героическимм сюжетам, к сильным и мужественным характерам, романтический пафос, что отвечало требованиям времени, предчувствию грядущих боёв. Готовясь к этому испытанию, герои Симонова выбирали неустроенность, разлуки, движение, устремлённость в будущее. Уже здесь наметилась основная проблематика будущих произведений Симонова, выявились художнические и гражданские интересы писателя. Герой поэм и стихов 30-х годов - молодой человек; им движут жажда подвига, чувство интернациональной солидарности с трудящимися всего мира. Особенно отчётливо сквозит предощущение войны в первых пьесах Симонова - «История одной любви» (1940) и «Парень из нашего города» (1941; Гос. премия СССР, 1942). Характер героя этой драмы Сергея Луконина близок собирательному типу героя своего времени. Это - человек сильный духом, закалённый, мужественный. Вместе с этой пьесой в творчество Симонова вошла важнейшая для него тема крепкой дружбы, помогающей людям жить в самых трудных обстоятельствах.
В годы Великой Отечественной войны Симонов был корреспондентом газеты «Красная Звезда». Главное в его стихах первых лет войны (сборники «Лирический дневник», «С тобой и без тебя», «Фронтовые стихи», все - 1942) - любовная лирика. Здесь особенно ощутима лирическая стихия - щедрое, страстное, напряжённое раскрытие интимного мира поэта. В лучших стихах цикла «С тобой и без тебя» («Жди меня» и др.) соединились социальные, патриотические обобщения и личные чувства. Эмоциональный, исповеднический тон любовной лирики Симонова поразил читателей драматическим контрастом военного времени и открыто звучавшей доверительной, личной авторской интонации. В военных стихах Симонова напряжённая эмоциональность соединяется с почти документальной очерковостью («Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины…», 1941). «Седой мальчишка» (стихотворение «Майор привёз мальчишку на лафете…») - это и есть образ того поколения, в памяти которого никогда не умрут ужасы войны. Неотвязность этих воспоминаний становится постоянной темой самого писателя. В 1942 он пишет пьесу «Русские люди» (опубликована в «Правде», шла почти во всех театрах страны; Гос. премия СССР, 1943), где рисует трудности войны как непрерывное испытание всех человеческих сил. Пьеса рассказывает об обычных бойцах, о тех людях, которые по существу одержали победу над врагом. Именно в этом - особое место пьесы Симонова в знаменитой военной трилогии 1942 года - рядом с «Фронтом» А. Корнейчука и «Нашествием» Л. Леонова. Поединок с врагами в «Русских людях» - это и борьба психологическая, нравственная, напряжённый духовный поединок враждебных миров и непримиримых мировоззрений. Трезвое отношение к реальным силам врага типично и для других произведений Симонова о войне. Пьеса «Так и будет» (1944) рассказывает уже не только о войне, но также о близком мире, о любви, о том, как оживают в человеке чувства, скованные войной. Одна из проблем пьесы - будут ли люди фронта после победы по-прежнему нужны, найдут ли своё место в великой мирной стройке.
Первое большое прозаическое произведение Симонова «Дни и ночи» (1943-44; Гос. премия СССР, 1946) - суровая, аскетическая повесть о сталинградских днях. Здесь война показана как народная трагедия, время огромных, невосполнимых жертв. Повесть отличается лаконизмом, строгой документальностью.
С частями Советской Армии Симонов побывал на освобождённых землях Румынии, Болгарии, Югославии (сражался вместе с партизанами), в Польше, Германии, был свидетелем последних боёв за Берлин. После победы, в 1945, появились сборники его очерков: «Письма из Чехословакии», «Славянская дружба», «Югославская тетрадь», сборники рассказов. Тогда же вышла книга фронтовых очерков «От Чёрного до Баренцова моря. Записки военного корреспондента» (кн. 1-4, 1942-45). После поездки в Америку Симонов пишет пьесу «Русский вопрос» (1946; Гос. премия СССР, 1947) - об истинных чувствах человека, вздумавшего противопоставить свою волю и неподкупную совесть продажной совести правящих кругов Америки. К пьесе «Русский вопрос» примыкает книга стихов «Друзья и враги» (1948; Гос. премия СССР, 1949), в которой Симонов обличает новых поджигателей войны. Как интернационалист он отделяет честных людей современного Запада от продажных бизнесменов. Стихи этого цикла были значительным явлением советской гражданской лирики, образцом глубоко личного, пристрастного разговора о политике, о международных делах.
В 1952 Симонов опубликовал первый роман «Товарищи по оружию», в котором закрепил и развил то, что было найдено в повести «Дни и ночи». В 1959 появился роман «Живые и мёртвые», где главным героем становится Великая Отечественная война. Здесь рождается философское, граждански ёмкое понимание правды, которой становится всё то, что прожито и выстрадано человеком. Это и отступление, и наступление, и трагедия первых месяцев войны, и героический отпор под Москвой, и честность, сердечность генерала Серпилина, и дезертирство полковника Баранова, и неслыханный героизм тысяч солдат. Мёртвые - тоже герои романа, они не уходят в небытие, но идут рядом с живыми, спрашивают у них ответа за сделанное. Написанные в 1956-61 «Южные повести» - рассказ о лично пережитом на войне. Творчество Симонова автобиографично. Его персонажи по большей части несут в своей судьбе и в своих раздумьях отпечаток судьбы и раздумий самого автора. В 1961 московский театр «Современник» и Большой драматический театр им. Горького в Ленинграде ставят пьесу Симонова «Четвёртый». Пьеса многозначна. Её первый план - рассказ о нравственном крахе тех хороших американских парней, которые когда-то сражались рядом с русскими против фашизма, а сегодня забыли славные боевые традиции ради забот о покое и обеспеченности. Пьеса - также и разговор Человека и его Совести, поединок между ними, когда вчерашний лёгкий компромисс, пустяковая безответственность сегодня выглядят преступлением.
В 1963-64 появляется как бы продолжение «Живых и мёртвых» - роман «Солдатами не рождаются». Здесь собраны все герои Симонова, выверены темы, отточены конфликты. Для писателя героическое - каждодневное, реальное, сама жизнь его героев, их мысли, закономерность их поступков, обострённое чувство воинского долга. Понятие героического у Симонова - понятие подвига как продолжения основ мирной жизни, как проявления обычных свойств данных характеров. Героическое раскрывается в них не только через военные эпизоды, а через всю предыдущую жизнь, строй мыслей. Многое из того, что не удавалось Симонову раньше, здесь преодолено, взяты новые психологические и художественные рубежи. В образе Серпилина исчезает некоторая узость, которая сопровождала прежде характеры военных людей у Симонова. Серпилин широко и свободно видит жизнь, он интеллигентен, у него сложный внутренний мир, он умеет анализировать не только чужие, но и свои поступки. В 1970-71 опубликовано продолжение романа «Солдатами не рождаются» - роман «Последнее лето».
Симонов написал также повесть «Дым отечества» (1947), очерки «Норвежский дневник» (1955), «Люди с характером» (1958), сборник «Из записок Лопатина» (1965) и др. Выступает как публицист, критик, переводчик.
Драматургия Симонова тесно связана с Московским театром им. Ленинского комсомола, где были поставлены почти все его пьесы. Они широко ставятся и в других театрах страны и за рубежом. Повесть «Дни и ночи» была инсценирована и шла во МХАТе и других театрах. По сценариям Симонова поставлены фильмы: «Парень из нашего города» (1942), «Жди меня» (1943), «Дни и ночи» (1943-44), «Бессмертный гарнизон» (1956), «Нормандия - Неман»
(1960, совместно с Ш. Спааком и Э. Триоле), «Живые и мёртвые» (серии 1-2, 1964) и др. Симонов - член Президиума Советского комитета защиты мира (с 1949); заместитель генерального секретаря правления СП СССР (1946-54), секретарь правления СП (1954-59; с 1967). Был главным редактором журнала «Новый мир» (1946-50, 1954-58), «Литературной газеты» (1938, 1950-54). Произведения Симонова переведены на многие иностранные языки и языки народов СССР.
Соч.: Избранное, М., 1948 (Биографич. справка); Соч., т. 1-3, М., 1952-53 (Автобиография); Соч., т. 1-6, М., 1966-70; Пьесы. [Вступ. ст. А. Борщаговского], М. - Л., 1948; На лит. темы. Статьи 1937-1955, М., 1956; Случай с Полыниным. Повесть, «Знамя», 1969, № 8.
Лит.: Малюгин Л., Образ сов. человека и наша драматургия, в кн.: Советский театр и современность, М., 1947; Лазарев Л., Драматургия К. Симонова, М., 1952; Кедрина З., Константин Симонов, в её кн.: Литературно-критич. статьи, М., 1956; Гринберг И., К. М. Симонов, в кн.: Рус. сов. писатели, М., 1957; Тарасенков А., Константин Симонов, в его кн.: Статьи о лит-ре, т. 2, М., 1958; Громов П., Заметки о лит-ре воен. лет, в его кн.: Герой и время, Л., 1961; Макаров А., Константин Симонов как воен. романист, в его кн.: Серьёзная жизнь, М., 1962; Трощенко Е., Поэзия поколения, созревшего на войне, в его кн.: Статьи о поэзии, М., 1962; Гус М., Суд совести, в его кн.: Лит-ра и эпоха, М., 1963; Лебедева М., Рус. сов. лит-ра периода Великой Отечеств. войны, М., 1964; Кардин В., Человек с автоматом, в кн.: Живая память поколений, М., 1965; Богуславский А. и Диев В., Рус. советская драматургия, М., 1965; История рус. советского романа, кн. 2, М., 1965; Барлас В. Я., Глазами поэзии, М., 1966; Вишневская И. Л., Константин Симонов. Очерк творчества, М., 1966; Белая Г. А., К. М. Симонов, История рус. сов. лит-ры, т. 3, М., 1961; Фрадкина С., Творчество Константина Симонова, М., 1968; Хохлова М., К. М. Симонов. Жизнь и творчество. Список рекомендуемой лит-ры, М., 1952; Рус. сов. писатели-прозаики. Биобиблиографич. указатель, т. 4, М., 1966.
И. Л. Вишневская
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 6. - М.: Советская энциклопедия, 1971
