Домой Вниз Поиск по сайту

Ирина Одоевцева

ОДОЕВЦЕВА Ирина Владимировна [псевдоним; настоящие имя и фамилия Ираида Густавовна Иванова (урождённая Гейнике)] [15 (27) июля 1895, Рига - 14 октября 1990, Ленинград; похоронена на Волковском кладбище], русская писательница.

Ирина Одоевцева. Irina Odoewtseva

В 1922-87 в эмиграции. Лирические стихи (сборники «Двор чудес», 1923, «Контрапункт», 1950, «Златая цепь», 1975; два последних опубликованы за рубежом). Романы (в т. ч. «Оставь надежду навсегда», 1954, - о жизни в СССР в 1930-х гг.); книги воспоминаний «На берегах Невы» (1967), «На берегах Сены» (1978-81).

Подробнее

Фотогалерея (7)

СТИХИ (16):

Вверх Вниз

***

Ненароком,
Скоком-боком
По прямой
И по кривой
Время катится назад
В Петербург и в Летний сад.

Стало прошлое так близко,
Тут оно - подать рукой -
И проходят предо мной
Друг за другом, чередой,
«Я» помянутые ниже:
«Я - подросток», «Я - студистка»
С бантом, в шубке меховой,
«Я - невеста», «Я - жена»
(Это, впрочем, уж в Париже)
И печальна, и грустна,
До прозрачности бледна,
Молча в чёрное одета,
Вот проходит «Я - вдова
Знаменитого поэта»…

Только было ли всё это?
Или это лишь слова?
Лишь игра теней и света?

Хоть бесспорно жизнь прошла,
Песня до конца допета,
Я всё та же, что была,
И во сне, и наяву
С восхищением живу.

1961 - 1973


***

Г[еоргию]. И[ванову].
Но была ли на самом деле
Эта встреча в Летнем саду
В понедельник, на Вербной неделе,
В девятсот двадцать первом году?

Я пришла не в четверть второго,
Как условлено было, а в пять.
Он с улыбкой сказал: - Гумилёва
Вы бы вряд ли заставили ждать.

Я смутилась. Он поднял высоко,
Чуть прищурившись, левую бровь.
И ни жалобы, ни упрёка.
Я подумала: это любовь.

Я сказала: - Я страшно жалею,
Но я раньше прийти не могла.
Мне почудилось вдруг - на аллею
Муза с цоколя плавно сошла.

И бела, холодна и прекрасна,
Величаво прошла мимо нас,
И всё стало до странности ясно
В этот незабываемый час.

Мы о будущем не говорили,
Мы зашли в Казанский собор
И потом в эстетическом стиле
Мы болтали забавный вздор.

А весна расцветала и пела,
И теряли значенья слова,
И так трогательно зеленела
Меж торцов на Невском трава.

1964


***

- Теперь уж скоро мы приедем,
Над белой дачей вспыхнет флаг.
И всем соседкам и соседям,
И всем лисицам и медведям
Известен будет каждый шаг.

Безвыездно на белой даче
Мы проживём за годом год.
Не будем рады мы удаче,
Да ведь она и не придёт.

Но ты не слушаешь, ты плачешь,
По-детски открывая рот…

?


***

Каждый дом меня как-будто знает.
Окна так приветливо глядят.
Вот тот крайний чуть-ли не кивает,
Чуть-ли не кричит мне: Как я рад!

Здравствуйте. Что вас давно не видно?
Не ходили вы четыре дня.
А я весь облез, мне так обидно,
Хоть бы вы покрасили меня.

Две усталые, худые клячи
Катафалк потрёпанный везут.
Кланяюсь. Желаю им удачи.
Да какая уж удача тут!

Медленно встаёт луна большая,
Так по петербургски голуба,
И спешат прохожие, не зная,
До чего трагична их судьба.

?


***

Я помню только всего
Вечер дождливого дня,
Я провожала его,
Поцеловал он меня.

Дрожало пламя свечи,
Я плакала от любви.
- На лестнице не стучи,
Горничной не зови!
Прощай… Для тебя, о тебе,
До гроба, везде и всегда…

По водосточной трубе
Шумно бежала вода.
Ему я глядела вслед,
На низком сидя окне…

…Мне было пятнадцать лет,
И это приснилось мне…

?


***

Потомись ещё немножко
В этой скуке кружевной.

На высокой крыше кошка
Голосит в тиши ночной.
Тянется она к огромной,
Влажной, мартовской луне.

По кошачьи я бездомна,
По кошачьи тошно мне.

1950


***

В этот вечер парижский, взволнованно-синий,
Чтобы встречи дождаться и время убить,
От витрины к витрине, в большом магазине
Помодней, подешевле, получше купить.

С неудачной любовью… Другой не бывает -
У красивых, жестоких и праздных, как ты.
В зеркалах электрический свет расцветает
Фантастически-нежно, как ночью цветы.

И зачем накупаешь ты шарфы и шляпки,
Кружева и перчатки? Конечно, тебе
Не помогут ничем эти модные тряпки
В гениально-бессмысленной женской судьбе.

- В этом мире любила ли что-нибудь ты?..
- Ты должно быть смеёшься! Конечно любила.
- Что? - Постой. Дай подумать! Духи, и цветы,
И ещё зеркала… Остальное забыла.

1950


***

К луне протягивая руки,
Она стояла у окна.
Зелёным купоросом скуки
Светила ей в лицо луна.

Осенний ветер выл и лаял
В самоубийственной тоске,
И как мороженное таял
Измены вкус на языке.

?


***

Ночь глубока. Далеко до зари.
Тускло вдали горят фонари.

Я потеряла входные ключи,
Дверь не откроют: стучи, не стучи.

В дом незнакомый вхожу не звоня,
Сколько здесь комнат пустых, без огня,

Сколько цветов, сколько зеркал,
Словно аквариум светится зал.

Сквозь кружевную штору окна,
Скользкой медузой смотрит луна.

Это мне снится. Это во сне.
Я поклонилась скользкой луне,

Я заглянула во все зеркала,
Я утонула. Я умерла…

1950


***

На дорожке мёртвый лист
Зашуршал в тоске певучей.
Хочется ему кружиться,
С первым снегом подружиться,
Снег так молод и пушист.

Неба зимнего созвучья,
Крыши и сухие сучья
Покрывает на вершок
Серебристый порошок.

Говорю на всякий случай:
- Память, ты меня не мучай.
Всё на свете хорошо,
Хорошо, и будет лучше…

?


***

По набережной ночью мы идём.
Как хорошо - идём, молчим вдвоём.

И видим Сену, дерево, собор
И облака…
А этот разговор
На завтра мы отложим, на потом,
На после-завтра…
На когда умрем.

?


***

Январская луна. Огромный снежный сад.
Неслышно мчатся сани.
И слово каждое, и каждый новый взгляд
Тревожней и желанней.

Как облака плывут! Как тихо под луной!
Как грустно, дорогая!
Вот этот снег, и ночь, и ветер над Невой
Я вспомню умирая.

?


***

Он сказал: - Прощайте, дорогая!
Я, должно быть, больше не приду.
По аллее я пошла, не зная,
В Летнем я саду или аду.

Тихо. Пусто. Заперты ворота.
Но зачем теперь идти домой?
По аллее чёрной белый кто-то
Бродит, спотыкаясь, как слепой.

Вот подходит ближе. Стала рядом
Статуя, сверкая при луне,
На меня взглянула белым взглядом,
Голосом глухим сказала мне:

- Хочешь, поменяемся с тобою?
Мраморное сердце не болит.
Мраморной ты станешь, я - живою.
Стань сюда. Возьми мой лук и щит.

- Хорошо, - покорно я сказала, -
Вот моё пальто и башмачки.
Статуя меня поцеловала,
Я взглянула в белые зрачки.

Губы шевелиться перестали,
И в груди не слышу тёплый стук.
Я стою на белом пьедестале,
Щит в руках, и за плечами лук.

Кто же я? Диана иль Паллада?
Белая в сиянии луны,
Я теперь - и этому я рада -
Видеть буду мраморные сны.

Утро… С молоком проходят бабы,
От осенних листьев ветер бур.
Звон трамваев. Дождь косой и слабый.
И такой обычный Петербург.

Господи! И вдруг мне стало ясно -
Я его не в силах разлюбить.
Мраморною стала я напрасно -
Мрамор будет дольше сердца жить.

А она уходит, напевая,
В рыжем, клетчатом пальто моём.
Я стою холодная, нагая
Под осенним ветром и дождём.

1922


***

Нет, я не буду знаменита.
Меня не увенчает слава.
Я - как на сан архимандрита
На это не имею права.

Ни Гумилёв, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я - маленькая поэтесса
С огромным бантом.

1918


Баллада об извозчике

Георгию Адамовичу
К дому по Бассейной, шестьдесят,
Подъезжает извозчик каждый день,
Чтоб везти комиссара в комиссариат -
Комиссару ходить лень.
Извозчик заснул, извозчик ждёт,
И лошадь спит и жуёт,
И оба ждут, и оба спят:
Пора комиссару в комиссариат.
На подъезд выходит комиссар Зон,
К извозчику быстро подходит он,
Уже не молод, ещё не стар,
На лице отвага, в глазах пожар -
Вот каков собой комиссар.
Он извозчика в бок и лошадь в бок
И сразу в пролётку скок.

Извозчик дёрнет возжёй,
Лошадь дёрнет ногой,
Извозчик крикнет: «Ну!»
Лошадь поднимет ногу одну,
Поставит наземь опять,
Пролётка покатится вспять,
Извозчик щёлкнет кнутом
И двинется в путь с трудом.

В пять часов извозчик едет домой,
Лошадь трусит усталой рысцой,
Сейчас он в чайной чаю попьёт,
Лошадь сена пока пожуёт.
На дверях чайной - засов
И надпись: «Закрыто по случаю дров».
Извозчик вздохнул: «Ух, чёртов стул!»
Почесал затылок и снова вздохнул.
Голодный извозчик едет домой,
Лошадь снова трусит усталой рысцой.

Наутро подъехал он в пасмурный день
К дому по Бассейной, шестьдесят,
Чтоб везти комиссара в комиссариат -
Комиссару ходить лень.
Извозчик уснул, извозчик ждёт,
И лошадь спит и жуёт,
И оба ждут, и оба спят:
Пора комиссару в комиссариат.
На подъезд выходит комиссар Зон,
К извозчику быстро подходит он,
Извозчика в бок и лошадь в бок
И сразу в пролётку скок.
Но извозчик не дёрнул возжёй,
Не дёрнула лошадь ногой.
Извозчик не крикнул: «Ну!»
Не подняла лошадь ногу одну,
Извозчик не щёлкнул кнутом,
Не двинулись в путь с трудом.
Комиссар вскричал: «Что за чёрт!
Лошадь мертва, извозчик мёртв!
Теперь пешком мне придётся бежать,
На площадь Урицкого, пять».
Небесной дорогой голубой
Идёт извозчик и лошадь ведёт за собой.
Подходят они к райским дверям:
«Апостол Пётр, отворите нам!»
Раздался голос святого Петра:
«А много вы сделали в жизни добра?»
- «Мы возили комиссара в комиссариат
Каждый день туда и назад,
Голодали мы тысячу триста пять дней,
Сжальтесь над лошадью бедной моей!
Хорошо и спокойно у вас в раю,
Впустите меня и лошадь мою!»
Апостол Пётр отпер дверь,
На лошадь взглянул: «Ишь, тощий зверь!
Ну, так и быть, полезай!»
И вошли они в Божий рай.

19??


Толчёное стекло

К. И. Чуковскому
Солдат пришёл к себе домой -
Считает барыши:
«Ну, будем сыты мы с тобой -
И мы, и малыши.

Семь тысяч. Целый капитал.
Мне здорово везло:
Сегодня в соль я подмешал
Толчёное стекло».

Жена вскричала: «Боже мой!
Убийца ты и зверь!
Ведь это хуже, чем разбой,
Они умрут теперь».

Солдат в ответ: «Мы все умрём,
Я зла им не хочу -
Сходи-ка в церковь вечерком,
Поставь за них свечу».

Поел и в чайную пошёл,
Что прежде звали «Рай»,
О коммунизме речь повёл
И пил советский чай.

Вернувшись, лёг и крепко спал,
И спало всё кругом,
Но в полночь ворон закричал
Так глухо под окном.

Жена вздохнула: «Горе нам!
Ах, горе, ах, беда!
Не каркал ворон по ночам
Напрасно никогда».

Но вот пропел второй петух,
Солдат поднялся зол,
Был с покупателями сух
И в «Рай» он не пошёл.

А в полночь сделалось черно
Солдатское жильё,
Стучало крыльями в окно,
Слетаясь, вороньё.

По крыше скачут и кричат,
Проснулась детвора,
Жена вздыхала, лишь солдат
Спал крепко до утра.

И снова встал он раньше всех,
И снова был он зол.
Жена, замаливая грех,
Стучала лбом о пол.

«Ты б на денёк, - сказал он ей, -
Поехала в село.
Мне надоело - сто чертей! -
Проклятое стекло».

Один оставшись, граммофон
Завёл и в кресло сел.
Вдруг слышит похоронный звон,
Затрясся, побелел.

Семь кляч дощатых семь гробов
Везут по мостовой,
Поёт хор бабьих голосов
Слезливо: «Упокой».

- Кого хоронишь, Константин?
- Да Машу вот, сестру -
В четверг вернулась с именин
И померла к утру.

У Николая умер тесть,
Клим помер и Фома,
А что такое за болесть -
Не приложу ума.

Ущербная взошла луна,
Солдат ложится спать,
Как гроб тверда и холодна
Двуспальная кровать!

И вдруг - иль это только сон? -
Идёт вороний поп,
За ним огромных семь ворон
Несут стеклянный гроб.

Вошли и встали по стенам,
Сгустилась сразу мгла,
«Брысь, нечисть! В жизни не продам
Толчёного стекла».

Но поздно, замер стон у губ,
Семь раз прокаркал поп.
И семь ворон подняли труп
И положили в гроб.

И отнесли его туда,
Где семь кривых осин
Питает мёртвая вода
Чернеющих трясин.

19??


Вверх Вниз

Биография

Урождённая Ираида Густавовна Гейнике. Красавица из адвокатской семьи, ученица Гумилёва, она очаровывала всех, включая самого учителя, талантливыми стихами, смолоду написанными мастерски.

Первая книга «Двор чудес» была без плохих стихов. Её стихи «Толчёное стекло», «Извозчик» петроградская полуголодная богема заучивала наизусть.

Осенью 1922 года вместе с мужем - Георгием Ивановым - уехала в эмиграцию. Стихи писала редко, главным образом - романы: «Ангел смерти» (1927), «Изольда» (1931), «Зеркало» (1939), «Оставь надежду навсегда» (1949). После войны выпустила три сборника стихов.

Большой шум в эмигрантской среде вызвали мемуары Одоевцевой «На берегах Невы» (1967) и «На берегах Сены» (1978-81). Оставшиеся в живых немногие ревнивые свидетели тех лет традиционно обвинили её в искажениях, неточностях. Тем не менее обе эти книги являются драгоценными историческими документами, даже если там есть аберрации и чересчур вольная игра фантазии.

За два года до кончины Одоевцева вернулась в СССР, где её бережно возили с эстрады на эстраду, как говорящую реликвию, и говорящую весьма грациозно. Её мемуары были изданы в один приём двухсоттысячным тиражом, который, я думаю, превзошел общий тираж всех её книг за 65 лет эмигрантской жизни.

[Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е. Евтушенко. Минск-Москва, «Полифакт», 1995]


ОДОЕВЦЕВА, Ирина Владимировна (псевдоним; настоящее имя - Ираида Густавовна Гейнике; р. 1901, Рига) - русская поэтесса. Участница акмеистического «Цеха поэтов». В первой книге «Двор чудес» (1922) культивировала жанр баллады, ориентируясь преимущественно на английских романтиков. Стихам Одоевцевой свойственно смешение мистицизма с чертами современности, элементы сюрреализма. С 1923 - в эмиграции. Опубликованы романы «Ангел смерти» (1928), «Оставь надежду навсегда» (1932), книга «Девять повестей» (1951) и другие, не поднимающиеся над уровнем средней беллетристики. В 1962 опубликовала воспоминания о Н. Гумилёве и О. Мандельштаме.

Соч.: Контрапункт, Нью-Йорк, 1951; Стихи, написанные во время болезни, Нью-Йорк, 1952; Стихи, Париж, 1960; Десять лет. Стихи, Нью-Йорк, 1961.

Л. Н. Чертков

Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 5. - М.: Советская энциклопедия, 1968

Админ Вверх
МЕНЮ САЙТА