Домой Вниз Поиск по сайту

Николай Гнедич

ГНЕДИЧ Николай Иванович [2 (13) февраля 1784, Полтава - 3 (15) февраля 1833, Петербург; похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской Лавры (Некрополь мастеров искусств)], русский поэт, член-корреспондент Петербургской АН (1826).

Николай Гнедич. Nikolai Gnedich

Переводил произведения Ф. Шиллера, Вольтера, У. Шекспира. В 1829 опубликовал перевод «Илиады» Гомера. Сборник «Стихотворения» (1832).

Подробнее

Фотогалерея (6)

СТИХИ (12):

Вверх Вниз

Эпиграмма

            Помещик Балабан,
Благочестивый муж, Христу из угожденья,
Для нищих на селе построил дом призренья,
И нищих для него наделал из крестьян.

[1832]


Дума

Печален мой жребий, удел мой жесток!
   Ничьей не ласкаем рукою,
От детства я рос одинок, сиротою:
   В путь жизни пошёл одинок;
Прошёл одинок его - тощее поле,
На коем, как в знойной ливийской юдоле,
Не встретились взору ни тень, ни цветок;
   Мой путь одинок я кончаю,
   И хилую старость встречаю
   В домашнем быту одинок:
Печален мой жребий, удел мой жесток!

1832


Медведь

Медведя по дворам цыган водил плясать.
В деревне русскую медведь увидев пляску,
Сам захотел её, затейник, перенять.
        Медведи, нечего сказать,
           Ловки перенимать.
Вот раз, как днём цыган на солнце спал врастяжку,
Мой Мишенька поднялся на дыбки,
Платок хозяйский взял он в лапу,
        Из-под цыгана вынул шляпу,
Набросил набекрень, как хваты-ямщики,
И, топнувши ногой, медведь плясать пустился.
«А, каково?» - Барбосу он сказал.
Барбос вблизи на этот раз случился;
Собака - умный зверь, и пляски он видал.
«Да плохо!» - пёс Барбос медведю отвечал.
«Ты судишь строго, брат! - собаке молвил Мишка. -
        Я чем не молодцом пляшу?
Чем хуже, как вчера плясал ямщик ваш Гришка?
   Гляди, как ловко я платком машу,
        Как выступаю важно, плавно!..»
           «Ай, Миша! славно, славно!
               Такого плясуна
Ещё не видела вся наша сторона!
           Легок ты, как цыплёнок!» -
Так крикнул мимо тут бежавший поросёнок,
   Порода их, известно, как умна!
           Но Миша,
           Суд поросёнка слыша,
Задумался, вздохнул, трудиться перестал
И, с видом скромным, сам с собою бормотал:
«Хулит меня собака, то не чудо;
Успеху сам не очень верил я;
     Но если хвалит уж свинья -
           Пляшу я, верно, худо!»

Быть может, и людьми за правило взято
     Медвежье слово золотое:
Как умный что хулит, наверно худо то;
     А хвалит глупый - хуже вдвое!

1827


***

Любовью пламенной отечество любя,
Всё в жертву он принёс российскому народу:
Богатство, счастье, мать, жену, детей, свободу
     И самого себя!..

1826 (?)


К П. А. Плетнёву
Ответ на его послание

     Мой друг! себе не доверять -
Примета скромная питомца муз младого.
Так юные орлы, с гнезда слетев родного,
Полёта к солнцу вдруг не смеют испытать;
Парят, но по следам отцов ширококрылых, -
Могучих гениев дерзая по следам,
Вверялся ты младым ещё крылам,
Но в трудных опытах не постыдил их силы.
На что ж ты одарён сей силой неземной?
Чтоб смелое внушать другим лишь помышленье?
Чтоб петь великих душ победы над судьбой,
А первому бледнеть под первою грозой
И дать в певце узреть души его паденье?..
Мужайся, друг! главы под громом не склоняй,
Ознаменованной печатию святою;
     Воюй с враждебною судьбою,
И гордым мужеством дух юный возвышай:
Муж побеждает рок лишь твёрдою душою.
Гордись, певец, высок певцов удел!
Земная власть его не даст и не отнимет.
Богатство, знатность, честь - могила их предел;
Но дара божия мрак гроба не обнимет.
Богач, склоняй чело пред Фебовым жрецом:
Он имя смертное твоё увековечит,
           И в мраке гробовом
Он дань тебе потомства обеспечит.
     Что был бы гордый Меценат
     Без песней Флакка и Марона?
В могилу брошенный из золотых палат,
Бесславный бы рыдал, бродя у Ахерона,
   Рыдал бы он, как бедный дровосек,
     Который весь свой тёмный век
Под шалашом своё оплакивает бедство,
Печальное отцов наследство!
И ты, богини сын, и ты, Пелид герой!
Лежал бы под землёй немой,
Как смертный безыменный,
И веки долгие забвения считал,
   Когда б пророк Хиоса вдохновенный
   Бессмертием тебя не увенчал.

   От муз и честь и слава земнородным.
Гордись, питомец муз, уделом превосходным!
          Но если гений твой,
Разочарованный и небом нашим хладным,
И хладом душ, не с тем уж духом, славы жадным,
     Глядит на путь прекрасный свой,
           Невольно унывает
           И крылья опускает,
   Убийственным сомненьем омрачён,
Не тщетно ли вступил на путь опасный он?
Не тщетно ли себя ласкал венком поэта?
   И молча ждёт нельстивого ответа…
Мой друг, не от толпы и грубой и слепой
       Владыка лиры вдохновенной
          Услышит суд прямой
       И голос истины священной,
И не всегда его услышит от друзей:
Слепые мы рабы слепых своих страстей;
Пристрастен, друг, и я к стихам друзей-поэтов;
Прощаю грешный стих за слово для души.
   Счастлив, кто сам, страстей своих в тиши,
Пристрастье дружеских почувствует советов;
Сам поэтических судья грехов своих,
Марает часто он хвалёный другом стих.
   О! есть, мой друг, и опыт убеждает,
         Есть внутренний у нас,
Не всеми слышимый, мгновенный, тихий глас:
Как верно он хулит, как верно одобряет!
Он совесть гения, таланта судия.
Счастлив, кто голос сей бессловный понимает;
Счастлив Димитриев: что у него друзья
         В стихах превозносили,
То чувства строгие поэта осудили.
     Любимцем муз уверен я,
Что наша совесть нам есть лучший судия.
Доверенность к друзьям, но не слепая вера.
Кто нашим слабостям из дружбы не ласкал?
     А иногда - из видов, я слыхал.
«Быть может, юноша трубой Гомера
       В России загремит, -
   Тогда и я с потомством отдалённым
Жить буду именем, для рифмы в стих вмещённым.
Поклонник, друг певца, я буду ль им забыт!»
   Вот для чего ничтожный Эполетов
Так набивается на дружество поэтов.
     Кто жаждет в памяти людей
Оставить по себе след бытия земного,
Жизнь благородных дум и чувств души своей
Бессмертию предать могучим даром слова, -
     Не от ласкательных друзей
           Тот ожидай ответа,
   Горит ли в нём священный огнь поэта;
           Испытывай себя
     Не на толпе слепой народа -
Есть беспристрастнейший поэтов судия,
Их мать, их первая наставница - природа.
     Предстань перед лицо ея
   В честь солнцева торжественного всхода,
Когда умытая душистою росой
Является со всей роскошной красотой
     Бессмертно-юная природа,
Или в тот час, когда и ночь и тишина
   Ленивым сном смыкает смертных очи:
     Природа лишь под кровом ночи,
Как непорочная, прекрасная жена,
Любимцу тайные красы разоблачает.
   Пусть гений твой природу вопрошает;
   И если ты достойный неофит,
          Она к тебе заговорит
   Своим простым, но черни непонятным,
Красноречивейшим для сердца языком;
И если в сердце он откликнется твоём
Глубоким трепетом, душе поэта внятным;
И если по тебе внезапно пробежит
     Священный холод исступленья,
           И дух твой закипит
     Живою жаждой песнопенья, -
Рукою смелою коснися струн немых:
     Они огнём души зажгутся,
   Заговорят, и от перстов твоих
     Живые песни разольются.

1824


То чувства строгие поэта осудили - И.И.Дмитриев многие целые пьесы уничтожил в последнем издании своих стихотворений. (Примечание Гнедича)

К другу

Когда кругом меня всё мрачно, грозно было,
И разум предо мной свой факел угашал,
Когда надежды луч и бледный и унылой
На путь сомнительный едва мне свет бросал,

В ночь мрачную души, и в тайной с сердцем брани,
Как равнодушные без боя вспять бегут,
А духом слабые, как трепетные лани,
Себя отчаянью слепому предают,

Когда я вызван в бой коварством и судьбою
И предало меня всё в жертву одного, -
Ты, ты мне был тогда единственной звездою,
И не затмился ты для сердца моего.

О, будь благословен отрадный луч мне верный!
Как взоры ангела, меня он озарял;
И часто, от очей грозой закрытый черной,
Сквозь мраки, сладкий свет, мне пламенно сиял!

Хранитель мой! я всё в твоём обрёл покрове!
Скажи ж, умел ли я, как муж, стоять в битвЕ?
О, больше силы, друг, в твоём едином слове,
Чем света целого в презрительной молве!

Ты покровительным был древом надо мною,
Что, гибко зыбляся высокою главой,
Не сокрушается и зеленью густою
Широко стелется над урной гробовой.

Гроза шумела вкруг, всё небо бушевало;
Шаталось дерево до матерого пня;
Но, некрушимое, с любовью покрывало
Ветвями влажными бескровного меня.

Пускай любовь обет священный попирает;
Изменой дружество не очернит себя.
И если верный друг взор неба привлекает,
То небо наградит, и первого тебя!

Всё изменило мне, ты устоял в обете.
О, если мог твоё я сердце сохранить,
Не всё, ещё не всё я потерял на свете;
Земля пустыней мне ещё не может быть.

1819


К провидению

Пред богом милости я сердце обнажил:
   Он призрел на моё крушенье;
Уврачевал мой дух и сердце укрепил;
   Несчастных любит провиденье.

Уже я слышал крик враждебных мне сердец:
   Погибни он во мраке гроба!
Но милосердый бог воззвал мне как отец:
   «Хвала тебе презренных злоба!

Друзья твои - льстецы, коварство - их язык,
   Обман невинности смиренной;
Тот, с кем ты хлеб делил, бежит продать твой лик,
   Его коварством очерненной.

Но за тебя на них восстановлю я суд
   Необольстимого потомства;
И на челе своём злодеи не сотрут
   Печати чёрной вероломства».

Я сердце чистое, как жертву для небес,
   Хранил любви в груди суровой;
И за годы тоски, страдания и слез
   Я ждал любви, как жизни новой;

И что ж? произнося обет её святой,
   Коварно в грудь мне нож вонзали;
И, оттолкнув меня, убитого тоской,
   На гроб с улыбкой указали.

Увы, минутный гость я на земном пиру,
   Испивши горькую отраву,
Уже главу склонял ко смертному одру,
   Возненавидя жизнь и славу.

Уже в последний раз приветствовать я мнил
   Великолепную природу.
Хвала тебе, мой бог! ты жизнь мне возвратил,
   И сердцу гордость и свободу!

Спасительная длань, почий ещё на мне!
   Страх тайный всё ещё со мною:
От бури спасшийся пловец и по земле
   Ступает робкою стопою;

А я ещё плыву, и бездны подо мной!
   Быть может, вновь гроза их взроет;
Синеющийся брег вновь затуманит мглой
   И свет звезды моей сокроет.

О провидение! ты, ты мой зыбкий чёлн
   Спасало бурями гонимой;
Не брось ещё его, средь новых жизни волн.
   До пристани - уже мне зримой.

1819


Новости

- Что нового у нас? - «Открыта тьма чудес;
Близ Колы был Сатурн, за Колой Геркулес,
           Гора Атлас в Сибири!
Чему ж смеешься ты?.. И музы и Парнас -
Всё было в древности на полюсе у нас.
Гиперборейцы мы, - нас кто умнее в мире!..
Пиндар учился петь у русских ямщиков!..
Гомер дикарь, и груб размер его стихов…
И нам ли подражать их лирам, петь их складом?..
       У русских балалайка есть!..
И русские должны, их рода помня честь,
Под балалайки петь гиперборейским ладом!
Вот наши новости…»
                   - Ты, друг мой, дурно спал
И въяве говоришь, что говорил ты в бреде.
«Божуся, автор сам нам это всё читал!»
- Где, в жёлтом доме?
                      - «Нет, в приятельской беседе».

1815-1816 (?)


Ответ
на послание гр. Д. И. Хвостова,
напечатанное 1810 года

Мне можно ли, Хвостов, любовью льститься муз?
Мне можно ли вступать с бессмертными в союз,
Когда и смертных дев пленить я не умею?
И дурен я, и хвор, и денег не имею.
Но если б я расцвёл и к чуду стал богат -
Парнасских дев дары земные не прельстят:
Они красавицы не нынешнего века,
Они всегда глядят на душу человека;
И если чистая души в нём глубина
Священным от небес огнём озарена,
Коль дух в нём пламенный,
                          восторгом окрылённый,
И к небу звёздному парит неутомлённый
И погружается бестрепетный во ад, -
Сей смертный чистых дев
                        везде преклонит взгляд.
И рыбарь, даром сим ущедренный от неба,
У хладных вод Невы пленил и муз и Феба.
Мне, изволением всеправящих богов,
Не суждено в удел сих выспренних даров.
Мой дух лишь воспалён любовию к наукам,
К священной истине, златыя лиры к звукам;
И счастлив, чувствуя волшебну сладость их.
Они отрада мне в прискорбных днях моих:
Восторженной душой при гласе лир священных
Живой я восхожу на пир богов блаженных!
Хвалюсь сим счастием, но в нём весь мой удел
И перейти его напрасно б я хотел;
А кто, горя одним честолюбивым жаром,
Дерзает, Фебовым его считая даром,
Идти поэтам вслед - стремится тот всегда
По славным их следам искать себе стыда.
Но ты, о ревностный поклонник Аполлона,
Стремись, Хвостов, им вслед
                            к вершинам Геликона,
Куда наш невский бард, Державин, как орел,
Чрез многотрудный путь столь быстро прелетел.
Я ж, тихомолком жизнь неведому свершая
И древнего певца глас робко повторяя,
Ни славы не добьюсь, ни денег не сберу
И, вопреки тебе, с стихами весь умру.

Нет, нет, я не хочу быть мучеником славы,
И все твои, Хвостов, советы как ни правы,
Слепому Плутусу я также не слуга:
Давно он чести враг, а честь мне дорога.
Нет, лучше тёмною пойду своей стезёю,
Хоть с сумкой за плечьми, но с чистою душою.
Когда же парки мне прядут с кострицей нить,
Её терпением я стану золотить,
И, злобный рок поправ, без страха и без стона
Увижу дикий брег скупого Ахерона!
Дотоле ж об одном молю моих пенат:
Да в свежести мой ум и здравие хранят,
И в дни, как сердце мне кровь хладная обляжет,
Как старость мрачная мои все чувства свяжет,
Да боги мне тогда велят оставить мир,
Чтоб боле я не жил бесчувствен к гласу лир.

1810 (?)


Слепому Плутусу я также не слуга - В послании сочинитель шутя предлагал мне войти в откупы. (Прим. Гнедича)

Дружба
К Батюшкову

Дни юности, быстро, вы быстро промчались!
   Исчезло блаженство, как призрак во сне!
А прежние скорби на сердце остались;
   К чему же и сердце оставлено мне?

Для радостей светлых оно затворилось;
   Ему изменила младая любовь!
Но если бы сердце и с дружбой простилось,
   Была бы и жизнь мне дар горький богов!

Остался б я в мире один, как в пустыне;
   Один бы все скорби влачил я стеня.
Но верная дружба дарит мне отныне,
   Что отняла, скрывшись, любовь у меня.

Священною дружбой я всё заменяю:
   Она мне опора под игом годов,
И спутница будет к прощальному краю,
   Куда нас так редко доводит любовь.

Как гордая сосна, листов не меняя,
   Зелёная в осень и в зиму стоит,
Равно неизменная дружба святая
   До гроба живительный пламень хранит.

Укрась же, о дружба, моё песнопенье,
   Простое, внушённое сердцем одним;
Мой голос, как жизни я кончу теченье,
   Хоть в памяти друга да будет храним.

1810


На гробе матери

От колыбели я остался
В печальном мире сиротой;
На утре дней моих расстался,
О мать бесценная, с тобой!
И посох странника бросаю
Я в первый раз в углу родном;
И в первый раз я посещаю
Твой тесный, безысходный дом!
И, землю в трепете лобзая
Святую сердцу моему,
Скажу впервое: тень святая,
Мир вечный праху твоему!

Как чёрный крест твой наклонился
К холму, поросшему травой!
Надгробный камень весь покрылся
Песком и мшистой муравой,
И холм с землёю поровняло!
Увы! он скоро б был забыт;
Мне скоро б неизвестно стало
И место, где твой прах сокрыт!
И, сын печальный, я бы тщетно
Могилы матери искал;
Её прошёл бы неприметно
И, может быть, ногой попрал!..
Прости! - оставленный тобою,
Я от пелён усыновлен
Суровой мачехой-судьбою.
Она, от берега мой челн
Толкнув, гнала его жестоко
Между бушующих зыбей
И занесла меня далёко
От тихой родины моей.
И лишь теперь волной счастливой
К брегам родным я принесён;
Любовью сирою, тоскливой
К твоей могиле приведён.
На гроб не кипариса лозы,
Но, лучший дар мне от творца,
Я песни приношу и слёзы,
Богатство скромное певца.

Увы! когда ты испускала
Из уст последний жизни вздох,
Но взор ещё на нас кидала,
Я траты чувствовать не мог.
Теперь возросшую со мною
Печаль я изолью в слезах;
Поплачу над землёй сырою,
Сокрывшею мне милый прах!
Ещё не раз, душой унылый,
Один, в полуночной тиши,
Приду я у твоей могилы
Искать отрады для души.
Приду - и холм, с землёй сравнённый,
Возвышу свежий над тобой;
И чёрный крест, к земле склонённый,
Возобновлю моей рукой;
И тризной, в день суббот священных,
Я, ублажая тень твою,
При воскуреньи жертв смиренных
Надгробны песни воспою.
А ты, слух к песням преклоняя,
От звёзд к могиле ниспустись,
И, горесть сына утешая,
Тень матери - очам явись!
Узреть мне дай твой лик священный,
Хоть тень свою мне дай обнять,
Чтоб, в мир духов переселенный,
Я мог и там тебя узнать!

1805


Перуанец к испанцу

Рушитель милой мне отчизны и свободы,
О ты, что, посмеясь святым правам природы,
Злодейств неслыханных земле пример явил,
Всего священного навек меня лишил!
Доколе, в варварствах не зная истощенья,
Ты будешь вымышлять мне новые мученья?
Властитель и тиран моих плачевных дней!
Кто право дал тебе над жизнию моей?
Закон? какой закон? Одной рукой природы
Ты сотворён, и я, и всей земли народы.
Но ты сильней меня; а я - за то ль, что слаб,
За то ль, что чёрен я, - и должен быть твой раб?
Погибни же сей мир, в котором беспрестанно
Невинность попрана, злодейство увенчанно;
Где слабость есть порок, а сила - все права!
Где поседевшая в злодействах голова
Бессильного гнетёт, невинность поражает
И кровь их на себе порфирой прикрывает!

Итак, закон тебе нас мучить право дал?
Почто же у меня он все права отнял?
Почто же сей закон, тираново желанье,
Ему даёт и власть и меч на злодеянье,
Меня ж неволит он себя переродить,
И что я человек, велит мне то забыть?
Иль мыслишь ты, злодей, состав мой изнуряя,
Главу мою к земле мученьями склоняя,
Что будут чувствия во мне умерщвлены?
Ах, нет, - тираны лишь одни их лишены!..
Хоть жив на снедь зверей тобою я проструся,
Что равен я тебе… Я равен? нет, стыжуся,
Когда с тобой, злодей, хочу себя сравнить,
И ужасаюся тебе подобным быть!
Я дикий человек и простотой несчастный;
Ты просвещён умом, а сердцем тигр ужасный.
Моря и земли рок тебе во власть вручил;
А мне он уголок в пустынях уделил,
Где, в простоте души, пороков я не зная,
Любил жену, детей, и, больше не желая,
В свободе и любви я счастье находил.
Ужели сим в тебе я зависть возбудил?
И ты, толпой рабов и громом окруженный,
Не прямо, как герой, -
                       как хищник в ночь презренный
На безоруженных, на спящих нас напал.
Не славы победить, ты злата лишь алкал;
Но, страсть грабителя личиной покрывая,
Лил кровь, нам своего ты бога прославляя;
Лил кровь, и как в зубах твоих свирепых псов
Труп инки трепетал, - на грудах черепов
Лик бога твоего с мечом ты водружаешь,
И лик сей кровию невинных окропляешь.

Но что? и кровью ты свирепств не утолил;
Ты ад на свете сем для нас соорудил,
И, адскими меня трудами изнуряя,
Желаешь, чтобы я страдал не умирая;
Коль хочет бог сего, немилосерд твой бог!
Свиреп он, как и ты, когда желать возмог
Окровавлённою, насильственной рукою
Отечества, детей, свободы и покою -
Всего на свете сем за то меня лишить,
Что бога моего я не могу забыть,
Который, нас создав, и греет и питает,
И мой унылый дух на месть одушевляет!..
Так, варвар, ты всего лишить меня возмог;
Но права мстить тебе ни ты, ни сам твой бог,
Хоть громом вы себя небесным окружите,
Пока я движуся - меня вы не лишите.
Так, в правом мщении тебя я превзойду;
До самой подлости, коль нужно, низойду;
Яд в помощь призову, и хитрость, и коварство,
Пройду всё мрачное смертей ужасных царство
И жесточайшую из оных изберу,
Да ею грудь твою злодейску раздеру!

Но, может быть, при мне
                        тот грозный час свершится,
Как братий всех моих страданье отомстится.
Так, некогда придёт тот вожделенный час,
Как в сердце каждого раздастся мести глас;
Когда рабы твои, тобою угнетенны,
Узря представшие минуты вожделенны,
На всё отважатся, решатся предпринять
С твоею жизнию неволю их скончать.
И не толпы рабов, насильством ополчённых,
Или наёмников, корыстью возбуждённых,
Но сонмы грозные увидишь ты мужей,
Вспылавших мщением за бремя их цепей.
Видал ли тигра ты, горящего от гладу
И сокрушившего железную заграду?
Меня увидишь ты! Сей самою рукой,
Которой рабства цепь влачу в неволе злой,
Я знамя вольности развею пред друзьями;
Сражусь с твоими я крылатыми громами,
По грудам мёртвых тел к тебе я притеку
И из души твоей свободу извлеку!
Тогда твой каждый раб,
                       наш каждый гневный воин,
Попрёт тебя пятой - ты гроба недостоин!
Твой труп в дремучий лес, во глубину пещер,
Рыкая, будет влечь плотоядущий зверь;
Иль, на песке простёрт, пред солнцем он истлеет,
И прах, твой гнусный прах, ветр по полю развеет.

Но что я здесь вещал во слепоте моей?..
Я слышу стон жены и плач моих детей:
Они в цепях… а я о вольности мечтаю!..
О братия мои, и ваш я стон внимаю!
Гремят железа их, влачась от вый и рук;
Главы преклонены под игом рабских мук.
Что вижу?.. очи их, как огнь во тьме, сверкают;
Они в безмолвии друг на друга взирают…
А! се язык их душ, предвестник тех часов,
Когда должна потечь тиранов наших кровь!

1805


Который, нас создав, и греет и питает - Перуанцы боготворили солнце.

Вверх Вниз

Биография

ГНЕДИЧ, Николай Иванович [2(13).II.1784, Полтава, - 3(15).II.1833, Петербург] - русский поэт, переводчик. Родился в небогатой дворянской семье. В 1793 поступил в Полтавскую духовную семинарию, в 1800-1802 учился в Московском университетском пансионе, где сблизился с Дружеским литературным обществом (А. И. Тургеневым, А. Ф. Мерзляковым, А. С. Кайсаровым) и драматургом Н. Н. Сандуновым.

Гнедича увлекают тираноборческие и республиканские идеи, творчество молодого Ф. Шиллера. В 1802 вышла повесть Гнедича «Мориц, или Жертва мщения», в 1803 перевод трагедии Шиллера «Заговор Фиеско» (совместно с Аллером) и роман «Дон Коррадо де Герера». Переехав в Петербург (1803), Гнедич с 1811 долгие годы служил в Императорской публичной библиотеке. Гнедич состоял в «Беседе любителей русского слова». Сблизился также с Вольным обществом любителей словесности, наук и художеств, К. Н. Батюшковым, И. А. Крыловым, литературным салоном А. Н. Оленина. Им созданы свободолюбивые стихотворения: «Общежитие» (вольный перевод с французского оды Тома, 1804), антикрепостническое стихотворение «Перуанец к испанцу» (1805), перевод трагедии Вольтера «Танкред» (1 издание в 1810). В основе творчества Гнедича этого периода - идея народности. Исходя из учения просветителей 18 века, Гнедич стремился создать идеал трудового, гармонического человека. Его интересовал исполненный страстей свободолюбивый герой. Отсюда интерес к Шекспиру (в 1808 Гнедич опубликовал трагедию «Леар» - перевод «Короля Лира»), к поэзии Оссиана и особенно к античному искусству. В героях Гомера Гнедич увидел образы героического народа, в их жизни - идеал патриархального равенства. В 1807 Гнедич начал переводить «Илиаду» александрийским стихом, но под влиянием Н. А. Радищева, А. Х. Востокова и Мерзлякова перешёл на гекзаметры. Гнедич был близок с видными декабристами: К. Ф. Рылеевым, Н. М. Муравьёвым, Ф. Н. Глинкой и другими. Для многих поэтов 20-х годов и молодого Пушкина Гнедич был литературным авторитетом и союзником. Его роль раскрывается в стихотворных посланиях к нему Пушкина, Е. А. Баратынского, К. Ф. Рылеева. Последний также посвятил ему думу «Державин». Однако Гнедичу был чужд романтический субъективизм декабристов, он выступал за героический эпос, за повествование о богатырском народе. Позиция декабристов была революционнее, позиция Гнедича - демократичнее. Пытаясь создать образ современного народа как синтез гомеровской стилистики и русского фольклора, Гнедич написал идиллию «Рыбаки» (1822), перевёл «Простонародные песни нынешних греков» (1825). После поражения декабристов Гнедич писал мало. В 1829 он издал полный перевод «Илиады», над которым работал более 20 лет; перевод имел огромное поэтическое и общекультурное значение. Пушкин оценил труд поэта как совершение «…высокого подвига. Русская Илиада перед нами». В. Г. Белинский утверждал: «Перевод „Илиады“ - эпоха в нашей литературе, и придёт время, когда „Илиада“ Гнедича будет настольною книгою всякого образованного человека».

Соч.: «Илиада» Гомера, переведённая Н. Гнедичем, СПБ, 1829; Стихотворения, СПБ, 1832; Стихотворения. Вступ. ст., подгот. текста и прим. И. Н. Медведевой, Л., 1956.

Лит.: Тихонов П., Н. И. Гнедич (1784-1884). Несколько данных для его биографии по неизд. источникам, СПБ, 1884; Медведева И. Н., Н. И. Гнедич и декабристы, в сб.: Декабристы и их время, М. - Л., 1951; Кукулевич А. М. и Орлов В. Н., Гнедич, в кн.: История рус. лит-ры, т. 5, М. - Л., 1941; Кукулевич А. М., Рус. идиллия Н. И. Гнедича «Рыбаки», «Уч. зап. ЛГУ», 1939, № 46, в. 3; его же, «Илиада» в переводе Н. И. Гнедича, «Уч. зап. ЛГУ», 1939, № 33, в. 2; История рус. лит-ры 19 в. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1962.

Ю. М. Лотман

Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 2. - М.: Советская энциклопедия, 1964


ГНЕДИЧ Николай Иванович [1784-1833] - русский поэт и переводчик. Перевёл трагедию Дюсиса «Абюфар», Вольтера «Танкред», Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе», целый ряд новогреческих народных песен, переделал трагедию Шекспира «Король Лир». Прославился переводом «Илиады» Гомера. До Гнедича «Илиада» была переведена прозой два раза: Якимовым в 1776 и Мартыновым в начале XIX в.; кроме того, в 1787 были переведены первые шесть песен «Илиады» (александрийскими стихами) Костровым. Гнедич первоначально продолжил перевод Кострова, но затем приступил к переводу «Илиады» гекзаметром. В 1829 вышел в свет его полный перевод «Илиады», встреченный весьма сочувственно Пушкиным, а впоследствии и Белинским. Некоторые исследователи, как например Ордынский и Галахов, считали, что «Илиада» в переводе Гнедича, изобилующем архаизмами, потеряла свою простоту, представлена в приподнято-торжественном, риторическом стиле. Достоинства перевода Гнедича - в точной передаче подлинника, силе и яркой образности языка.

Как поэт Гнедич остановился на распутьи между отживавшими традициями классицизма и новыми веяниями поместного сентиментализма, представленными Жуковским, с которым Гнедича сближают мотивы сентиментальной грусти и мечтательность, культ созерцания и пр. Из оригинальных произведений Гнедича выделяется идиллия «Рыбаки» (СПБ.,1821).

Библиография: I. Полное собр. сочин. под ред. Н. М. Виленкина-Минского, 3 тт., СПБ., 1884. В 1905, в прилож. к журн. «Север», 3 тт.

II. Тихонов П., Н. И. Гнедич [1784-1884]. Несколько данных для его биографии по неизданным источникам, СПБ., 1884; Пономарёв С. И., Н. И. Гнедич, «Русская старина», 1884, т. XLIII.

III. Венгеров С. А., Источники словаря русских писателей, т. I, СПБ., 1900; Мезьер А. В., Русская словесность с XI по XIX стол. включительно, ч. II, СПБ., 1902; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд 4-е, Гиз, Л., 1924.

Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939


ГНЕДИЧ Н. И. (статья из «Нового энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона», 1911 – 1916)

Гнедич, Николай Иванович - поэт, знаменитый переводчик «Илиады», родился в 1784 г. в Полтаве. Родители его, небогатые потомки старинного дворянского рода, рано умерли - и уже в детстве поэт познал одиночество, ставшее уделом всей его жизни. В детстве же Гнедича посетила оспа и не только изуродовала его лицо, но лишила правого глаза. Всё это оставило на характере поэта печать замкнутости, и если он не очерствел в эгоистической печали, то лишь благодаря врождённой энергии и рано пробудившейся любви к умственному труду.

Шестнадцати лет поступил он в Московский университет, где пробыл три года. Здесь он основательно ознакомился с латинской и греческой литературой, пристрастился к Шекспиру и Шиллеру и обнаружил большой декламаторский талант, играя на сцене университетского театра. Переезжая из Москвы в Петербург для приискания места, Гнедич успел издать две переводных трагедии («Абюфар» Дюсиса, и «Заговор Фиеско в Генуе» Шиллера) и один оригинальный роман из испанской жизни, исполненный чудовищных злодейств и приключений.

В Петербурге Гнедич определился на службу в департамент министерства народного просвещения. Его стихи, оригинальные и переводные, равно как искусное чтение, открыли перед ним дома графа Строганова и А. С. Оленина. Благодаря покровительству последнего, Гнедич в 1811 г. был избран в члены российской академии и назначен библиотекарем публичной библиотеки, где прослужил до 1837 г., живя в соседстве и тесной дружбе с Крыловым. Благодаря славе отличного чтеца, он сошёлся с знаменитой красавицей-актрисой Семёновой, с которой проходил все роли её обширного репертуара и для которой переделал трагедию «Лир» и перевёл «Танкреда» Вольтера. Эта дружба была счастьем и мукой его одинокой жизни. Из оригинальных произведений Гнедича лучшим считается идиллия «Рыбаки», где имеется классическое описание петербургских белых ночей, цитируемое Пушкиным в примечании к «Евгению Онегину». Искренностью и глубокой грустью веет от нескольких его лирических пьес; таковы: «Перуанец к испанцу», «Общежитие», «Красоты Оссиана», «На гроб матери», «К другу». Прозаические сочинения Гнедича обнаруживают большое образование и вкус, а сделанный им перевод простонародных новогреческих песен замечателен по чистоте и силе языка.

Но слава Гнедича основана, главным образом, на его переводе «Илиады». До Гнедича «Илиада» была переведена прозой два раза: Якимовым в 1776 г., а потом Мартыновым, в начале нашего столетия. Сверх того, в 1787 г. были напечатаны первые шесть песен «Илиады» в стихотворном переложении Кострова, сделанном александрийскими стихами. Гнедич решился продолжать дело Кострова и в 1809 г. издал в свет 7-ю песню «Илиады», переведённую тем же размером. В 1813 г., когда Гнедич дописывал уже 11-ю песнь, С. С. Уваров обратился к нему с письмом, в котором доказывал превосходство гекзаметра над александрийским стихом. Письмо это вызвало возражения Капниста, Воейкова и др.; но пока шёл спор, возможен или невозможен русский гекзаметр, Гнедич, по собственному выражению, имел смелость отвязать от позорного столба стих Гомера и Виргилия, привязанный к нему Тредиаковским. Он уничтожил переведённые песни, стоившие ему шести лет упорного труда. Только в 1829 г. вышло полное издание «Илиады» размером подлинника. Перевод был горячо приветствуем нашими лучшими писателями, в особенности Пушкиным. Впоследствии Белинский писал, что «постигнуть дух, божественную простоту и пластическую красоту древних греков было суждено на Руси пока только одному Гнедичу», и ставил его гекзаметры выше гекзаметров Жуковского.

Но другие отзывы были не столь благоприятны для Гнедича. Ордынский находил, что в переводе Гнедича потеряны нежность, игривость и простодушие, которые так свойственны Гомеру. Равным образом, по мнению Галахова, «Гнедич сообщил гомеровским песням какую-то торжественность, настроил их на риторический тон, чему особенно способствовало излишнее и не всегда разборчивое употребление славянских форм и оборотов». В самом деле, перевод Гнедича отмечен не только большими достоинствами, но и большими недостатками. Достоинства принадлежат самому Гнедичу: сила языка, благоговейное отношение к подлиннику, благодаря чему ни один гомеровский образ в переводе не потерян и не разукрашен (последнее часто встречается у Жуковского). Недостатки перевода объясняются эпохой, в какую жил переводчик. Члены «Беседы», защитники «старого слога», Шишков, Херасков, Сохацкий, Мерзляков ещё не были побеждены Карамзиным и его подражателями; славянские обороты ещё считались необходимым условием возвышенного стиля, столь естественного в литературе, чуть ли не на половину состоявшей из од и дифирамбов. А что возвышеннее Гомера и вообще древних писателей? Чувства, внушаемые классическими поэтами, приписывались им самим, как будто древние казались сами себе древними и отменно почтенными. Отсюда приподнятость тона, замечаемая в переводе Гнедича, и соответствующие этому тону славянские обороты. Нельзя назвать удачными эпитеты, вроде «празднобродных» псов, «коннодоспешных» мужей, «звуконогих» коней, «ясноглаголевых» смертных, «хитрошвенных» ремней. Равным образом странны выражения: «властным повинуяся», «мужи коснящие на битву», «о, Атрид, не неправдуй», «трояне, бодатели коней», «к бережи их», «в омраке чувств». Всё это, действительно, затрудняет чтение перевода Гнедича, в особенности если вспомнить, что «Илиада» большинством читается в юношеском возрасте. Но все эти недостатки искупаются искренностью и силой, веющими от стихов Гнедича.

Усиленные занятия ослабили и без того болезненный организм поэта. В 1825 г. он безуспешно ездил на кавказские минеральные воды. В 1831 г. врачи убедили его ехать в Москву на искусственные минеральные воды. 3 февраля 1833 г. Гнедич умер, и прах его погребён на новом кладбище Александро-Невского монастыря, рядом с Крыловым. Над могилой его воздвигнут памятник с надписью: «Гнедичу, обогатившему русскую словесность переводом Омира. Речи из уст его вещих сладчайшие мёда лилися» («Илиада», I, стр. 249).

Сочинения Гнедича и в особенности «Илиада» изданы много раз. Наиболее полное «Собрание» - СПб., 1884, под ред. Н. М. Минского. Литературу о Гнедиче см. у Венгерова «Источники Словаря русской письменности».

Админ Вверх
МЕНЮ САЙТА