Домой Вниз Поиск по сайту

Гаврила Державин

ДЕРЖАВИН Гаврила Романович [3 (14) июля 1743, д. Кармачи или д. Сокура Казанской губернии - 8 (20) июля 1816, с. Званка Новгородской губернии, похоронен в Спасо-Преображенском соборе Варлаамо-Хутынского монастыря (Великий Новгород)], русский поэт.

Гавриил Державин. Gabriil Derzhavin

Представитель русского классицизма. Торжественные оды, проникнутые идеей сильной государственности, включали сатиру на вельмож, пейзажные и бытовые зарисовки, религиозно-философские размышления («Фелица», 1782; «Вельможа», 1774-94; «Бог», 1784; «Водопад», 1791-94); лирические стихи.

Подробнее

Фотогалерея (15)

Статьи (2) о Г. Державине

СТИХИ (37):

Вверх Вниз

На тленность

Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы, -
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы.

6 июля 1816


Предсмертное стихотворение. Державин умер 8 июля.

Аристиппова баня

Что вы, аркадские утехи,
Темпейский дол, гесперский сад,
Цитерски резвости и смехи
И скрытых тысячи прохлад
Средь рощ и средь пещер тенистых,
Между цветов и токов чистых -
Пред тем, где Аристипп живёт?
Что вы? - Дом полн его довольством,
Свободой, тишиной, спокойством,
И всех блаженств он чашу пьёт!

Жизнь мудрого - жизнь наслажденья
Всем тем, природа что дает.
Не спать в свой век и с попеченья
Не чахнуть, коль богатства нет;
Знать малым пробавляться скромно,
Жить с беззаконными законно;
Чтить доблесть, не любить порок,
Со всеми и всегда ужиться,
Но только с добрыми дружиться:
Вот в чём был Аристиппов толк!

Взгляните ж на него. Он в бане!
Се роскоши и вкуса храм!
Цвет роз рассыпан на диване;
Как тонка мгла иль фимиам,
Завеса вкруг его сквозится;
Взор всюду из неё стремится,
В неё ж чуть дует ветерок;
Льёт чрез камин, сквозь свод, в купальню,
В книгохранилище и спальню
Огнистый с шумом ручеёк.

Он нежится, и Апеллеса
Картины вкруг его стоят:
Сверкают битвы Геркулеса;
Сократ с улыбкою пьёт яд;
Звучат пиры Анакреона;
Видна и ссылка Аполлона,
Стада пасёт как по земле,
Как с музами свирелку ладит,
В румянец роз пастушек рядит:
Цветёт спокойство на челе.

Иль мирт под тенью, под луною,
Он зрит, на чистом ручейке
Наяды плещутся водою,
Шумят, - их хохот вдалеке
Погодкою повсюду мчится,
От тел златых кристалл златится,
И прелесть светится сквозь мрак.
Всё старцу из окна то видно;
Но нимф невинности не стыдно,
Что скрытый с них не сходит зрак.

А здесь - в соседственном покое,
В очках друзей его собор
Над книгой, видной на налое,
Сидит, склоня дум полный взор,
Стихов его занявшись чтеньем;
Младая дщерь на цитре пеньем
Между фиялов вторит их.
Глас мудрости живей несётся,
Как дев он с розовых уст льётся,
Подобно мёд с сотов златых.

«О смертные! - поёт Арета, -
Коль странники страны вы сей,
Вкушать спешите блага света:
Теченье кратко ваших дней.
Блаженство нам дарует время;
Бывает и порфира бремя,
И не прекрасна красота.
Едино счастье в том неложно,
Коль услаждать дух с чувством можно,
А всё другое - суета.

Не в том беда, чтоб чем прельщаться,
Беда пороку сдаться в плен.
Не должен мудрым называться,
Кто духа твёрдости лишен.
Но если тело услаждаем
И душу благостьми питаем,
Почто с небес перуна ждать?
Для жизни человек родится,
Его стихия - веселиться;
Лишь нужно страсти побеждать.

И в счастии не забываться,
В довольстве помнить о других;
Добро творить не собираться,
А должно делать, - делать вмиг.
Вот мудра мужа в чём отличность!
И будет ли вредна тут пышность,
Коль миро на браду занёс
И час в дом царский призывает,
Но сирота пришёл, рыдает:
Он встал, отёр его ток слёз?

Порочно ль и столов обилье,
Блеск блюд, вин запах, сладость яств,
Коль гонят прочь они унынье,
Крепят здоровье и приятств
Живут душой друзьям в досугах;
Коль тучный полк стоит в прислугах
И с гладу вкруг не воют псы?
Себя лишь мудрый умеряет
И смерть, как гостью, ожидает,
Крутя, задумавшись, усы».

Но вдруг вошли, пресекли пенье
От Дионисья три жены,
Мужам рожденны на прелыценье:
Как нощь - власы, лицом - луны,
Как небо - голубые взоры;
Блеск уст, ланит их - блеск Авроры,
И холмы - в дар ему плодов
При персях отдают в прохладу.
«Хвала царю, - рек, - за награду;
Но выдьте вон: я философ».

Как? - Нет, мудрец! скорей винися,
Что ты лишь слабостью не слаб.
Без зуб воздержностью не дмися:
Всяк смертный искушенья раб.
Блажен, и в средственной кто доле
Возмог обуздывать по воле
Своих стремленье прихотей!
Но быть богатым, купно святу,
Так трудно, как орлу крылату
Иглы сквозь пролететь ушей.

1811


Аристипп (V-IV вв. до н. э.) - греческий философ, учивший, что высшее благо заключается в разумном наслаждении, причём удовольствия должны наполнять душу человека только мирными радостями, чуждыми страстных увлечений.

аркадские утехи, Темпейский дол, гесперский сад, Цитерски резвости и смехи. - Аркадия - страна в Греции; в литературе эпохи классицизма - идиллическая страна счастливых пастухов. Темпейская долина (славилась в древности красивой природой) - символ земного рая. Сад Гесперид - согласно мифологии, сад на счастливом острове, где росли золотые яблоки. Остров Цитера (Кифера) - один из островов греческого Архипелага, на котором процветал культ Афродиты, богини любви и красоты.

ссылка Аполлона. - Зевс убил молнией сына Аполлона Эскулапа, великого врача, за то, что он своим искусством не давал людям умирать и сделал их фактически бессмертными. Аполлон убил циклопов, сковавших молнию, и в наказание за это должен был некоторое время жить на земле и пасти коров фессалийского царя Адмета.

фиял - кубок, чаша.

Арета (точнее, Аретэ) - значит в переводе: добродетель, достоинство.

Но быть богатым, купно святу и т. д. - т. е. богатому трудно быть святым.

орлу крылату Иглы сквозь пролететь ушей. - Перефразировка евангельского выражения: «верблюду пролезть сквозь игольное ушко».

Признание

Не умел я притворяться,
На святого походить,
Важным саном надуваться
И философа брать вид:
Я любил чистосердечье,
Думал нравиться лишь им,
Ум и сердце человечье
Были гением моим.
Если я блистал восторгом,
С струн моих огонь летел.
Не собой блистал я - богом;
Вне себя я бога пел.
Если звуки посвящались
Лиры моея царям, -
Добродетельми казались
Мне они равны богам.
Если за победы громки
Я венцы сплетал вождям, -
Думал перелить в потомки
Души их и их детям.
Если где вельможам властным
Смел я правду брякнуть в слух, -
Мнил быть сердцем беспристрастным
Им, царю, отчизне друг.
Если ж я и суетою
Сам был света обольщён, -
Признаюся, красотою
Быв пленённым, пел и жён.
Словом, жёг любви коль пламень,
Падал я, вставал в мой век.
Брось, мудрец! на гроб мой камень,
Если ты не человек.

1807


Евгению. Жизнь Званская

Блажен, кто менее зависит от людей,
Свободен от долгов и от хлопот приказных,
Не ищет при дворе ни злата, ни честей
      И чужд сует разнообразных!

Зачем же в Петрополь на вольну ехать страсть,
С пространства в тесноту, с свободы за затворы,
Под бремя роскоши, богатств, сирен под власть
      И пред вельможей пышны взоры?

Возможно ли сравнять что с вольностью златой,
С уединением и тишиной на Званке?
Довольство, здравие, согласие с женой,
Покой мне нужен - дней в останке.

Восстав от сна, взвожу на небо скромный взор;
Мой утреннюет дух правителю вселенной;
Благодарю, что вновь чудес, красот позор
Открыл мне в жизни толь блаженной.

Пройдя минувшую и не нашедши в ней,
Чтоб чёрная змия мне сердце угрызала,
О! коль доволен я, оставил что людей
И честолюбия избег от жала!

Дыша невинностью, пью воздух, влагу рос,
Зрю на багрянец зарь, на солнце восходяще,
Ищу красивых мест между лилей и роз,
Средь сада храм жезлом чертяще.

Иль, накормя моих пшеницей голубей,
Смотрю над чашей вод, как вьют под небом круги;
На разнопёрых птиц, поющих средь сетей,
На кроющих, как снегом, луги.

Пастушьего вблизи внимаю рога зов,
Вдали тетеревей глухое токованье,
Барашков в воздухе, в кустах свист соловьёв,
Рёв крав, гром жолн и коней ржанье.

На кровле ж зазвенит как ласточка, и пар
Повеет с дома мне манжурской иль левантской,
Иду за круглый стол: и тут-то раздобар
О снах, молве градской, крестьянской;

О славных подвигах великих тех мужей,
Чьи в рамах по стенам златых блистают лицы
Для вспоминанья их деяний, славных дней,
И для прикрас моей светлицы,

В которой поутру иль ввечеру порой
Дивлюся в Вестнике, в газетах иль журналах
Россиян храбрости, как всяк из них герой,
Где есть Суворов в генералах!

В которой к госпоже, для похвалы гостей,
Приносят разные полотна, сукна, ткани,
Узорны, образцы салфеток, скатертей,
Ковров и кружев, и вязани.

Где с скотен, пчельников и с птичников, прудов
То в масле, то в сотах зрю злато под ветвями,
То пурпур в ягодах, то бархат-пух грибов,
Сребро, трепещуще лещами.

В которой, обозрев больных в больнице, врач
Приходит доносить о их вреде, здоровье,
Прося на пищу им: тем с поливкой калач,
А тем лекарствица, в подспорье.

Где также иногда по палкам, по костям
Усатый староста иль скопидом брюхатый
Дают отчёт казне, и хлебу, и вещам,
С улыбкой часто плутоватой.

И где, случается, художники млады
Работы кажут их на древе, на холстине,
И получают в дар подачи за труды,
А в час и денег по полтине.

И где до ужина, чтобы прогнать как сон,
В задоре иногда, в игры зело горячи,
Играем в карты мы, в ерошки, в фараон,
По грошу в долг и без отдачи.

Оттуда прихожу в святилище я муз,
И с Флакком, Пиндаром, богов восседши в пире,
К царям, к друзьям моим, иль к небу возношусь,
Иль славлю сельску жизнь на лире.

Иль в зеркало времён, качая головой,
На страсти, на дела зрю древних, новых веков,
Не видя ничего, кроме любви одной
К себе и драки человеков.

Всё суета сует! я, воздыхая, мню,
Но, бросив взор на блеск светила полудневна,
О, коль прекрасен мир! Что ж дух мой бременю?
Творцом содержится вселенна.

Да будет на земли и в небесах его
Единого во всём вседействующа воля!
Он видит глубину всю сердца моего,
И строится моя им доля.

Дворовых между тем, крестьянских рой детей
Сбираются ко мне не для какой науки,
А взять по нескольку баранок, кренделей,
Чтобы во мне не зрели буки.

Письмоводитель мой тут должен на моих
Бумагах мараных, пастух как на овечках,
Репейник вычищать, - хоть мыслей нет больших,
Блестят и жучки в епанечках.

Бьёт полдня час, рабы служить к столу бегут;
Идёт за трапезу гостей хозяйка с хором.
Я озреваю стол - и вижу разных блюд
Цветник, поставленный узором.

Багряна ветчина, зелёны щи с желтком,
Румяно-жёлт пирог, сыр белый, раки красны,
Что смоль, янтарь - икра, и с голубым пером
Там щука пёстрая: прекрасны!

Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус;
Но не обилием иль чуждых стран приправой,
А что опрятно всё и представляет Русь:
Припас домашний, свежий, здравый.

Когда же мы донских и крымских кубки вин,
И липца, воронка и чернопенна пива
Запустим несколько в румяный лоб хмелин, -
Беседа за сластьми шутлива.

Но молча вдруг встаём: бьёт, искрами горя,
Древ русских сладкий сок
                         до подвенечных бревен;
За здравье с громом пьём любезного царя,
Цариц, царевичей, царевен.

Тут кофе два глотка; схрапну минут пяток;
Там в шахматы, в шары иль из лука стрелами,
Пернатый к потолку лаптой мечу леток
И тешусь разными играми.

Иль из кристальных вод, купален, между древ,
От солнца, от людей под скромным осененьем,
Там внемлю юношей, а здесь плесканье дев,
С душевным неким восхищеньем.

Иль в стёкла оптики картинные места
Смотрю моих усадьб; на свитках грады, царства,
Моря, леса, - лежит вся мира красота
В глазах, искусств через коварства.

Иль в мрачном фонаре любуюсь, звёзды зря
Бегущи в тишине по синю волн стремленью:
Так солнцы в воздухе, я мню, текут горя,
Премудрости ко прославленью.

Иль смотрим, как вода с плотины с рёвом льёт
И, движа машину, древа на доски делит;
Как сквозь чугунных пар столпов на воздух бьёт
Клокоча огнь, толчёт и мелет.

Иль любопытны, как бумажны руны волн
В лотки сквозь игл, колёс, подобно снегу, льются
В пушистых локонах, и тьмы вдруг веретён
Марииной рукой прядутся.

Иль как на лён, на шёлк цвет, пестрота и лоск,
Все прелести, красы берутся с поль царицы;
Сталь жёсткая, глядим, как мягкий, алый воск,
Куётся в бердыши милицы.

И сельски ратники как, царства став щитом,
Бегут с стремленьем в строй
                            во рыцарском убранстве,
«За веру, за царя мы, - говорят, - помрём,
Чем у французов быть в подданстве».

Иль в лодке вдоль реки, по брегу пеш, верхом,
Качусь на дрожках я соседей с вереницей;
То рыбу удами, то дичь громим свинцом,
То зайцев ловим псов станицей.

Иль стоя внемлем шум зелёных, чёрных волн,
Как дёрн бугрит соха, злак трав падёт косами,
Серпами злато нив, - и, ароматов полн,
Порхает ветр меж нимф рядами.

Иль смотрим, как бежит под чёрной тучей тень
По копнам, по снопам, коврам желто-зелёным,
И сходит солнышко на нижнюю степень
К холмам и рощам сине-тёмным.

Иль, утомясь, идём скирдов, дубов под сень;
На бреге Волхова разводим огнь дымистый;
Глядим, как на воду ложится красный день,
И пьём под небом чай душистый.

Забавно! в тьме челнов с сетьми как рыбаки,
Ленивым строем плыв,
                     страшат тварь влаги стуком;
Как парусы суда и лямкой бурлаки
Влекут одним под песнью духом.

Прекрасно! тихие, отлогие брега
И редки холмики, селений мелких полны,
Как, полосаты их клоня поля, луга,
Стоят над током струй безмолвны.

Приятно! как вдали сверкает луч с косы
И эхо за лесом под мглой гамит народа,
Жнецов поющих, жниц полк идет с полосы,
Когда мы едем из похода.

Стекл заревом горит мой храмовидный дом,
На гору жёлтый всход меж роз осиявая,
Где встречу водомёт шумит лучей дождём,
Звучит музыка духовая.

Из жерл чугунных гром по праздникам ревёт;
Под звёздной молнией, под светлыми древами
Толпа крестьян, их жён вино и пиво пьёт,
Поёт и пляшет под гудками.

Но скучит как сия забава сельска нам,
Внутрь дома тешимся столиц увеселеньем;
Велим талантами родных своих детям
Блистать: музыкой, пляской, пеньем.

Амурчиков, харит плетень, иль хоровод,
Заняв у Талии игру и Терпсихоры,
Цветочные венки пастух пастушке вьёт,
А мы на них и пялим взоры.

Там с арфы звучныя порывный в души гром,
Здесь тихогрома с струн смягченны, плавны тоны
Бегут, - и в естестве согласия во всём
Дают нам чувствовать законы.

Но нет как праздника, и в будни я один,
На возвышении сидя столпов перильных,
При гуслях под вечер, челом моих седин
Склонясь, ношусь в мечтах умильных;

Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?
Мимолетящи суть все времени мечтаньи:
Проходят годы, дни, рёв морь и бурей шум,
И всех зефиров повеваньи.

Ах! где ж, ищу я вкруг, минувший красный день?
Победы слава где, лучи Екатерины?
Где Павловы дела? Сокрылось солнце, - тень!..
Кто весть и впредь полёт орлиный?

Вид лета красного нам Александров век:
Он сердцем нежных лир удобен двигать струны;
Блаженствовал под ним в спокойстве человек,
Но мещет днесь и он перуны.

Умолкнут ли они? - Сие лишь знает тот,
Который к одному концу все правит сферы;
Он перстом их своим, как строй какой ведёт,
Ко благу общему склоняя меры.

Он корни помыслов, он зрит полёт всех мечт
И поглумляется безумству человеков:
Тех освещает мрак, тех помрачает свет
И днешних и грядущих веков.

Грудь россов утвердил, как стену, он в отпор
Темиру новому под Пультуском, Прейсш-лау;
Младых вождей расцвёл победами там взор
И скрыл орла седого славу.

Так самых светлых звёзд блеск меркнет от нощей.
Что жизнь ничтожная? Моя скудельна лира!
Увы! и даже прах спахнет моих костей
Сатурн крылами с тленна мира.

Разрушится сей дом, засохнет бор и сад,
Не воспомянется нигде и имя Званки;
Но сов, сычей из дупл огнезелёный взгляд
И разве дым сверкнёт с землянки.

Иль нет, Евгений! ты, быв некогда моих
Свидетель песен здесь,
                       взойдёшь на холм тот страшный.
Который тощих недр и сводов внутрь своих
Вождя, волхва гроб кроет мрачный,

От коего, как гром катается над ним,
С булатных ржавых врат и збруи медной гулы
Так слышны под землёй, как грохотом глухим,
В лесах трясясь, звучат стрел тулы.

Так, разве ты, отец! святым своим жезлом
Ударив об доски, заросши мхом, железны,
И свитых вкруг моей могилы змей гнездом
Прогонишь - бледну зависть - в бездны.

Не зря на колесо весёлых, мрачных дней,
На возвышение, на пониженье счастья,
Единой правдою меня в умах людей
Чрез Клии воскресишь согласья.

Так, в мраке вечности она своей трубой
Удобна лишь явить то место, где отзывы
От лиры моея шумящею рекой
Неслись чрез холмы, долы, нивы.

Ты слышал их, и ты, будя твоим пером
Потомков ото сна, близ севера столицы,
Шепнёшь в слух страннику, в дали как тихий гром:
«Здесь бога жил певец, - Фелицы».

Май - июль 1807


Стихотворение посвящено другу Державина епископу Евгению Болховитинову (1767-1837), историку, археологу и историку литературы. Евгений с 1804 по 1808 жил в Хутынском монастыре, в 60 верстах от имения Державина Званки, где последний проводил каждое лето.

позор - т. е. зрелище.

Барашков в воздухе - «Т. е. бекасы, кои кричат, как барашки…» (Объяснение Державина).

гром жолн - Желна - дятел. Гром жолн - «отголоски их, когда они долбят деревья и производят звук» (Объяснение Державина).

манжурской иль левантской - «Манжурский, т. е. запах чайный; левантский - кофейный, т. е. что первый родится в Китае (а второй в Аравии) и доставляется чрез торг левантский» (Объяснение Державина).

в Вестнике - в журнале «Вестник Европы».

Ковров и кружев и вязани - В Званке были небольшие фабрики: ковровая и суконная.

больных в больнице, врач - «Была там небольшая для крестьян больница» (Объяснение Державина).

в ерошки, в фараон - «Ерошки - карточная шутовская игра… Фараон - шуточное название карточной игры банку» (Объяснение Державина).

зеркало времён - «Зеркало времён здесь называется история» (Объяснение Державина).

Флакк - Гораций.

Блестят и жучки в епанечках - «Т. е. посредственные мысли, хорошо сказанные, чистым слогом, делают красоту сочинения» (Объяснение Державина).

липца, воронка и чернопенна пива - «Липец, мед, наподобие вина приуготовленный, жёлтого цвета, воронок - тоже мёд, но чёрный, с воском варенный, - напитки, которые бывают очень пьяны, особливо последний, так что у человека при всей памяти и рассудке отнимутся руки и ноги; пиво чёрное кабацкое тоже весьма крепкое» (Объяснение Державина).

Древ русских сладкий сок до подвенечных бревен - Яблочный или берёзовый сок, который делали наподобие шампанского.

с громом пьём - «Т. е. с пушечной пальбой» (Объяснение Державина).

Пернатый к потолку лаптой мечу леток - игра в волан.

стёкла оптики - Имеется в виду разновидность волшебного фонаря.

в мрачном фонаре - Державин имеет в виду камеру-обскуру, в которой «супротивные натуральные предметы представляются в малом виде весьма живо…» (Объяснение Державина).

Как сквозь чугунных пар столпов на воздух бьёт - «Огненная паровая машина».(Объяснение Державина).

Марииной рукой прядутся - «Императрица Мария Феодоровна выписала из Англии прядильную машину, на которой один человек более нежели на сто веретенах может прясть» (Объяснение Державина).

Все прелести, красы берутся с поль царицы - «Т. е. красильня, где красят шёлк, шерсть, лён и бумагу травными растениями, сбирая оные с царицы полей, т. е. Флоры» (Объяснение Державина).

милицы - т. е. ополчения.

Ленивым строем плыв, страшат тварь влаги стуком - «Рыбная ловля, называемая колотом, в которой несколько десятков лодочек, в каждой с двумя человеками, спустя в воду сетки, тихохонько или лениво ездят и стучат палками в лодки, производя страшный звук, от чего рыба мечется как бешеная в реке и попадает в сетки» (Объяснение Державина).

мой храмовидный дом - «Дом автора был с куполом и с колоннами и немного похожий на храмик» (Объяснение Державина).

с тихогрома струн - Тихогром - перевод слова «фортепьяно».

Но мещет днесь и он перуны - Державин имеет в виду войну 1806-1807.

Темиру новому под Пультуском, Прейсш-лау - Темир (Тамерлан) - азиатский завоеватель XIV века. Имеется в виду Наполеон. Сражения под Пултуском и Прейсиш-Эйлау были относительно успешны для русской армии.

И скрыл орла седого славу - Граф М. Ф. Каменский (1738-1809) был назначен главнокомандующим, но через несколько дней был сменён Беннигсеном.

холм тот страшный - В саду был холмик, на котором любил сидеть Державин. Далее Державин имеет в виду легенду о том, что один из новгородских вождей был волхв, от которого и получила своё название река Волхов. Этот волхв якобы был похоронен под холмом у дома Державина.

Чрез Клии - Клио - муза истории. Евгений в 1806 напечатал в журнале «Друг просвещения» биографии ряда писателей, в том числе и самого Державина.

Цепочка

Послал я средь сего листочка
Из мелких колец тонку нить,
Искусная сия цепочка
Удобна грудь твою покрыть.

Позволь с нежнейшим дерзновеньем
Обнять твою ей шею вкруг:
Захочешь - будет украшеньем:
Не хочешь - спрячь её в сундук.

Иной вить на тебя такую
Наложит цепь, что - ax! - грузна.
Обдумай мысль сию простую.
Красавица! - и будь умна.

Февраль 1807


Лебедь

Необычайным я пареньем
От тленна мира отделюсь,
С душой бессмертною и пеньем,
Как лебедь, в воздух поднимусь.

В двояком образе нетленный,
Не задержусь в вратах мытарств;
Над завистью превознесенный,
Оставлю под собой блеск царств.

Да, так! Хоть родом я не славен,
Но, будучи любимец муз,
Другим вельможам я не равен
И самой смертью предпочтусь.

Не заключит меня гробница,
Средь звёзд не превращусь я в прах;
Но, будто некая цевница,
С небес раздамся в голосах.

И се уж кожа, зрю, перната
Вкруг стан обтягивает мой;
Пух на груди, спина крылата,
Лебяжьей лоснюсь белизной.

Лечу, парю - и под собою
Моря, леса, мир вижу весь;
Как холм, он высится главою,
Чтобы услышать богу песнь.

С Курильских островов до Буга,
От Белых до Каспийских вод,
Народы, света с полукруга,
Составившие россов род,

Со временем о мне узнают:
Славяне, гунны, скифы, чудь,
И все, что бранью днесь пылают,
Покажут перстом - и рекут:

«Вот тот летит, что, строя лиру,
Языком сердца говорил,
И, проповедуя мир миру,
Себя всех счастьем веселил».

Прочь с пышным, славным погребеньем,
Друзья мои! Хор муз, не пой!
Супруга! облекись терпеньем!
Над мнимым мертвецом не вой.

1804


Подражание оде Горация «К Меценату». Лебедь - символ поэзии и света. Державин писал об этом стихотворении: «Непростительно бы было так самохвальствовать; но как Гораций и прочие древние поэты присвоили себе сие преимущество, то и автор тем пользуется, не думая быть осуждённым за то своими соотечественниками, тем паче что поэзия его - истинная картина натуры».

Не задержусь в вратах мытарств. «Как у католиков признаётся чистилище, - в греко-российской церкви мытарства, или заставы, из духов состоящие, где умершие души должны дать отчёт в злых и добрых своих делах добрым и злым духам по имеющимся у них записным тетрадям».

Средь звёзд не превращусь я в прах. «Средь звёзд, или орденов совсем не сгнию так, как другие».

Чтобы услышать богу песнь. Державин имеет в виду свою оду «Бог».

И, проповедуя мир миру, себя всех счастьем веселил. «Сими двумя стихами означает автор, что он сочинил миролюбивые правила третейского совестного суда, которые хотя императором Александром благосклонно приняты во время его отправления должности министра юстиции, но чрез пронырство его завистников в свет не вышли».

Шуточное желание

Если б милые девицы
Так могли летать, как птицы,
И садились на сучках,
Я желал бы быть сучочком,
Чтобы тысячам девочкам
На моих сидеть ветвях.
Пусть сидели бы и пели,
Вили гнезда и свистели,
Выводили и птенцов;
Никогда б я не сгибался,
Вечно ими любовался,
Был счастливей всех сучков.

1802


Снигирь

Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдём войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.

Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов
С горстью россиян все побеждать?

Быть везде первым в мужестве строгом;
Шутками зависть, злобу штыком,
Рок низлагать молитвой и богом,
Скиптры давая, зваться рабом;
Доблестей быв страдалец единых,
Жить для царей, себя изнурять?

Нет теперь мужа в свете столь славна:
Полно петь песню военну, снигирь!
Бранна музыка днесь не забавна,
Слышен отвсюду томный вой лир;
Львиного сердца, крыльев орлиных
Нет уже с нами! - что воевать?

Май 1800


Русские девушки

Зрел ли ты, певец Тииский!
Как в лугу весной бычка
Пляшут девушки российски
Под свирелью пастушка?
Как, склонясь главами, ходят,
Башмаками в лад стучат,
Тихо руки, взор поводят
И плечами говорят?
Как их лентами златыми
Челы белые блестят,
Под жемчугами драгими
Груди нежные дышат?
Как сквозь жилки голубые
Льётся розовая кровь,
На ланитах огневые
Ямки врезала любовь?
Как их брови соболины,
Полный искр соколий взгляд,
Их усмешка - души львины
И орлов сердца разят?
Коль бы видел дев сих красных,
Ты б гречанок позабыл
И на крыльях сладострастных
Твой Эрот прикован был.

Весна 1799


Похвала сельской жизни

Блажен! - кто, удалясь от дел,
Подобно смертным первородным,
Орёт отеческий удел
Не откупным трудом - свободным,
На собственных своих волах;

Кого ужасный глас, от сна
На брань, трубы не возбуждает,
Морская не страшит волна,
В суд ябеда не призывает,
И господам не бьёт челом.

Но садит он в саду своём
Кусты и овощи цветущи;
Иль диких древ, кривым ножом
Обрезав пни, и плод дающи
Черенья прививает к ним;

Иль зрит вдали ходящий скот
Рычащий в вьющихся долинах;
Иль перечищенную льёт
И прячет патоку в кувшинах,
Или стрижёт своих овец.

Но осень как главу в полях,
Гордясь, с плодами возвышает -
Как рад! что рвёт их на ветвях,
Привитых им, - и посвящает
Дар богу, пурпура красней.

На бреге ли в траве густой,
Под дуб ли древний он ложится, -
В лесу гам птиц, с скалы крутой
Журча к нему ручей стремится,
И всё наводит сладкий сон.

Когда ж гремящий в тучах бог
Покроет землю всю снегами,
Зверей он ищет след и лог;
Там зайца гонит, травит псами,
Здесь ловит волка в тенета.

Иль тонкие в гумнах силки
На куропаток расставляет,
На рябчиков в кустах пружки, -
О, коль приятну получает
Награду за свои труды!

Но будет ли любовь при том
Со прелестьми её забыта,
Когда прекрасная лицом
Хозяйка мила, домовита,
Печётся о его детях?

Как ею - русских честных жён
По древнему обыкновенью -
Весь быт, хозяйский снаряжён:
Дом тёпл, чист, светл, и к возвращенью
С охоты мужа стол накрыт.

Бутылка доброго вина,
Впрок пива русского варена,
С гренками коновка полна,
Из коей клубом лезет пена,
И стол обеденный готов.

Горшок горячих, добрых щей,
Копчёный окорок под дымом;
Обсаженный семьёй моей,
Средь коей сам я господином,
И тут-то вкусен мне обед!

А как жаркой ещё баран
Младой, к Петрову дню блюдённый,
Капусты сочныя кочан,
Пирог, груздями начинённый,
И несколько молочных блюд, -

Тогда-то устрицы, го-гу,
Всех мушелей заморских грузы,
Лягушки, фрикасе, рагу,
Чем окормляют нас французы,
И уж ничто не вкусно мне.

Меж тем приятно из окна
Зреть карду с тучными волами;
Кобыл, коров, овец полна,
Двор резвыми кишит рабами, -
Как весел таковой обед!

Так откупщик вчерась судил,
Сбираясь быть поселянином;
Но правежом долги лишь сбрил,
Остался паки мещанином,
А ныне деньги отдал в рост.

1798


Пружки - силки, капканы.

Коновка - деревянная высокая кружка, жбан.

Mладой, к Петрову дню блюдённый - К Петрову дню, к розговенью, в России откармливали лучших баранов.

Устрицы го-гу - «Охотники до устриц и дичи любят с запахом оные кушать, что называется по-французски го-гу (haut-gout), или высокого вкуса» (Объяснение Державина).

Мушель - раковина (нем.- die Muschel).

Лягушки - любимое блюдо парижских гурманов.

Зреть карду с тучными волами - «Кардой называется в понизовых провинциях зимняя загорода для скота, куда в красный день выпускают скотину» (Объяснение Державина).

Дар

«Вот, - сказал мне Аполлон, -
Я даю тебе ту лиру,
Коей нежный, звучный тон
Может быть приятен миру.

Пой вельможей и царей,
Коль захочешь быть им нравен;
Лирою чрез них ты сей
Можешь быть богат и славен.

Если ж пышность, сан, богатство
Не по склонностям твоим,
Пой любовь, покой, приятство:
Будешь красотой любим».

Взял я лиру и запел, -
Струны правду зазвучали;
Кто внимать мне захотел?
Лишь красавицы внимали.

Я доволен, света бог!
Даром сим твоим небесным.
Я богатым быть не мог,
Но я мил женам прелестным.

1797


К музе

Строй, муза, арфу золотую
И юную весну воспой:
Как нежною она рукой
На небо, море - голубую,
На долы и вершины гор
Зелёну ризу надевает,
Вкруг ароматы разливает;
Всем осклабляет взор.

Смотри: как цепью птиц станицы
Летят под небом и трубят,
Как жаворонки вверх парят;
Как гусли тихи иль цевницы,
Звенят их гласы с облаков;
Как ключ шумит, свирель взывает,
И между всех их пробегает
Свист громкий соловьёв.

Смотри: в проталинах желтеют,
Как звёзды, меж снегов цветы;
Как, распустившись, роз кусты
Смеются в люльках и алеют;
Сквозь мглу восходит злак челом,
Леса ветвями помавают,
По рдяну вод стеклу мелькают
Вверх рыбы серебром.

Смотри: как солнце золотое
Днесь лучезарнее горит;
Небесное лице глядит
На всех, весёлое, младое;
И будто вся играет тварь,
Природа блещет, восклицает:
Или какой себя венчает
Короной мира царь?

5 апреля 1797


Смеются в люльках и алеют - «Здесь люлька употреблено в том смысле, какой у немцев имеет слово Beet (Bett) - клумба».

Или какой себя венчает Короной мира царь? - В день пасхи («светлое Христово воскресенье») состоялась коронация Павла I.

На тщету земной славы

Услышьте все живущи в мире,
Убогих и богатых сонм,
Ходящи в рубище, в порфире,
Склонитеся ко мне челом!
Язык мой истину вещает,
Премудрость сердце говорит;
Что свыше дух святый внушает,
Моя то лира днесь звучит.

Не убоюсь во дни я злые,
Что сильный гнать меня начнёт,
Опершись на столпы златые,
Богатств пятой меня попрёт;
В день лют - брат брату не спасенье,
Не заменит души душой;
У смерти тщетно искупленье,
Цены нет жизни никакой.

Пускай же Князи процветают,
Не чая гибели своей;
Но коль и мудры умирают
И погребаются землей
Равно с безумными вседневно; -
За гробом должен всяк своим
Свой сан, сокровище бесценно,
Оставить по себе другим.

Ах! тщетно смертны мнят в надменье,
Что в век их зданья не падут,
Что титл и славы расширенье
Потомки в надписях прочтут.
Увы! вся власть и честь земная
Минует с нами, будто тень:
Затмит лишь солнце тьма нощная,
Где звук? - Где блеск? - Где светлый день?

Где скиптр, - коль только добродетель
Не освещала жизни путь,
И хвал тщеславье лишь содетель,
По нас которыя поют?
Ах! глупому равны мы стаду,
Косой что гонит к гробу смерть:
В ней праведник один в награду
Удобен утро жизни зреть.

Не вечно бездна дух обымет,
Но он её переживет.
Господь мою как душу примет,
И облечёт бессмертья в свет:
Воззрит она на долгоденство
Тогда, без зависти, того,
Кто честь, богатство, благоденство
Умножил дому своего.

По смерти не возьмёт с собою
Никто вещей своих драгих,
Блаженной жизнью здесь святою
Блажится меж духов благих:
А естьли здесь не освятится
И в злобе век свой проведет,
Между благими не вселится,
Его не облистает свет.

От нашей воли то зависит,
Чтоб здесь и там блаженным быть,
Себя унизить, иль возвысить,
Погребсть во тьме, иль осветить;
На вышней степени мы власти
Свою теряем высоту:
В порочные упадший страсти
Подобен человек скоту.

1796


Заздравный орёл

По северу, по югу
С Москвы Орёл парит;
Всему земному кругу
Полёт его звучит.

   О! исполать, ребяты,
   Вам, русские солдаты,
   Что вы неустрашимы,
   Никем непобедимы:
      За здравье ваше пьём.

Орёл бросает взоры
На Льва и на Луну,
Стокгольмы и Босфоры
Все бьют челом ему.

   О! исполать вам, вои,
   Бессмертные герои,
   Румянцев и Суворов,
   За столько славных боев:
      Мы в память вашу пьём.

Орёл глядит очами
На солнце в высоты,
Герои под шлемами -
На женски красоты.

   О! исполать, красотки,
   Вам, росски амазонки!
   Вы в мужестве почтенны,
   Вы в нежности любезны:
      За здравье ваше пьём!

1795, 1801


В стихотворении обыгрываются изображения на государственных гербах: Орёл - на русском, Лев - на шведском, Луна (полумесяц) - на турецком. Речь идёт о победах русских полководцев в войнах России XVIII века.

[Приглашаю посмотреть моё стихотворение «Заупокойный Орёл»]

Памятник

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов твёрже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полёт его не сокрушит.

Так! - весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастёт моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льёт Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.

О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринуждённою рукой неторопливой
Чело твоё зарёй бессмертия венчай.

1795


Приглашение к обеду

Шекснинска стерлядь золотая,
Каймак и борщ уже стоят;
В графинах вина, пунш, блистая
То льдом, то искрами, манят;
С курильниц благовоньи льются,
Плоды среди корзин смеются,
Не смеют слуги и дохнуть,
Тебя стола вкруг ожидая;
Хозяйка статная, младая
Готова руку протянуть.

Приди, мой благодетель давний,
Творец чрез двадцать лет добра!
Приди - и дом, хоть не нарядный,
Без резьбы, злата и сребра,
Мой посети; его богатство -
Приятный только вкус, опрятство
И твёрдый мой, нельстивый нрав;
Приди от дел попрохладиться,
Поесть, попить, повеселиться,
Без вредных здравию приправ.

Не чин, не случай и не знатность -
На русский мой простой обед
Я звал одну благоприятность;
А тот, кто делает мне вред,
Пирушки сей не будет зритель.
Ты, ангел мой, благотворитель!
Приди - и насладися благ;
А вражий дух да отженётся,
Моих порогов не коснётся
Ничей недоброхотный шаг!

Друзьям моим я посвящаю,
Друзьям и красоте сей день;
Достоинствам я цену знаю
И знаю то, что век наш тень;
Что лишь младенчество проводим -
Уже ко старости подходим,
И смерть к нам смотрит чрез забор;
Увы! - то как не умудриться
Хоть раз цветами не увиться
И не оставить мрачный взор?

Слыхал, слыхал я тайну эту,
Что иногда грустит и царь;
Ни ночь, ни день покоя нету,
Хотя им вся покойна тварь.
Хотя он громкой славой знатен,
Но, ах! - и трон всегда ль приятен
Тому, кто век свой в хлопотах?
Тут зрит обман, там зрит упадок:
Как бедный часовой тот жалок,
Который вечно на часах!

Итак, доколь ещё ненастье
Не помрачает красных дней,
И приголубливает счастье,
И гладит нас рукой своей;
Доколе не пришли морозы,
В саду благоухают розы,
Мы поспешим их обонять.
Так! будем жизнью наслаждаться
И тем, чем можем, утешаться,
По платью ноги протягать.

А если ты иль кто другие
Из званых милых мне гостей,
Чертоги предпочтя златые
И яствы сахарны царей,
Ко мне не срядитесь откушать, -
Извольте мой вы толк послушать:
Блаженство не в лучах порфир,
Не в вкусе яств, не в неге слуха,
Но в здравье и спокойстве духа, -
Умеренность есть лучший пир.

1795


Водопад

Алмазна сыплется гора
С высот четыремя скалами,
Жемчугу бездна и сребра
Кипит внизу, бьёт вверх буграми;
От брызгов синий холм стоит,
Далече рёв в лесу гремит.

Шумит, и средь густого бора
Теряется в глуши потом;
Луч чрез поток сверкает скоро;
Под зыбким сводом древ, как сном
Покрыты, волны тихо льются,
Рекою млечною влекутся.

Седая пена по брегам
Лежит буграми в дебрях тёмных;
Стук слышен млатов по ветрам,
Визг пил и стон мехов подъёмных:
О водопад! в твоём жерле
Всё утопает в бездне, в мгле!

Ветрами ль сосны пораженны? -
Ломаются в тебе в куски;
Громами ль камни отторженны? -
Стираются тобой в пески;
Сковать ли воду льды дерзают? -
Как пыль стекляна ниспадают.

Волк рыщет вкруг тебя и, страх
В ничто вменяя, становится;
Огонь горит в его глазах,
И шерсть на нём щетиной зрится;
Рождённый на кровавый бой,
Он воет, согласясь с тобой.

Лань идет робко, чуть ступает,
Вняв вод твоих падущих рев,
Рога на спину приклоняет
И быстро мчится меж дерев;
Её страшит вкруг шум, бурь свист
И хрупкий под ногами лист.

Ретивый конь, осанку горду
Храня, к тебе порой идёт;
Крутую гриву, жарку морду
Подняв, храпит, ушми прядёт,
И, подстрекаем быв, бодрится,
Отважно в хлябь твою стремится.

Под наклонённым кедром вниз,
При страшной сей красе Природы,
На утлом пне, который свис
С утёса гор на яры воды,
Я вижу, некий муж седой
Склонился на руку главой.

Копьё и меч, и щит великой,
Стена отечества всего,
И шлем, обвитый повиликой,
Лежат во мху у ног его.
В броне блистая златордяной,
Как вечер во заре румяной,

Сидит - и, взор вперя к водам,
В глубокой думе рассуждает:
«Не жизнь ли человеков нам
Сей водопад изображает? -
Он так же блеском струй своих
Поит надменных, кротких, злых.

Не так ли с неба время льётся,
Кипит стремление страстей,
Честь блещет, слава раздаётся,
Мелькает счастье наших дней,
Которых красоту и радость
Мрачат печали, скорби, старость?

Не зрим ли всякой день гробов,
Седин дряхлеющей вселенной?
Не слышим ли в бою часов
Глас смерти, двери скрып подземной?
Не упадает ли в сей зёв
С престола царь и друг царёв?

Падут, - и вождь непобедимый,
В Сенате Цезарь средь похвал,
В тот миг, желал как диадимы,
Закрыв лице плащом, упал;
Исчезли замыслы, надежды,
Сомкнулись алчны к трону вежды.

Падут, - и несравненный муж
Торжеств несметных с колесницы,
Пример великих в свете душ,
Презревший прелесть багряницы,
Пленивший Велизар царей
В темнице пал, лишён очей.

Падут. - И не мечты прельщали,
Когда меня, в цветущий век,
Давно ли города встречали,
Как в лаврах я, в оливах тек?
Давно ль? - Но, ах! теперь во брани
Мои не мещут молний длани!

Ослабли силы, буря вдруг
Копьё из рук моих схватила;
Хотя и бодр ещё мой дух,
Судьба побед меня лишила».
Он рек - и тихим позабылся сном,
Морфей покрыл его крылом.

Сошла октябрьска нощь на землю,
На лоно мрачной тишины;
Нигде я ничего не внемлю,
Кроме ревущия волны,
О камни с высоты дробимой
И снежною горою зримой.

Пустыня, взор насупя свой,
Утёсы и скалы дремали;
Волнистой облака грядой
Тихонько мимо пробегали,
Из коих, трепетна, бледна,
Проглядывала вниз луна.

Глядела и едва блистала,
Пред старцем преклонив рога,
Как бы с почтеньем познавала
В нём своего того врага,
Которого она страшилась,
Кому вселенная дивилась.

Он спал - и чудотворный сон
Мечты ему являл геройски:
Казалося ему, что он
Непобедимы водит войски;
Что вкруг его перун молчит,
Его лишь мановенья зрит.

Что огнедышащи за перстом
Ограды в след его идут;
Что в поле гладком, вкруг отверстом,
По слову одному растут
Полки его из скрытых станов,
Как холмы в море из туманов.

Что только по траве росистой
Ночные знать его шаги;
Что утром пыль, под твердью чистой,
Уж поздо зрят его враги;
Что остротой своих зениц
Блюдёт он их, как ястреб птиц.

Что, положа чертёж и меры,
Как волхв невидимый, в шатре,
Тем кажет он в долу химеры,
Тем - в тиграх агнцов на горе,
И вдруг решительным умом
На тысячи бросает гром.

Что орлю дерзость, гордость лунну,
У чёрных и янтарных волн,
Смирил Колхиду златорунну,
И белого царя урон
Рая вечерня пред границей
Отмстил победами сторицей.

Что, как румяной луч зари,
Страну его покрыла слава;
Чужие вожди и цари,
Своя владычица, держава,
И все везде его почли,
Триумфами превознесли.

Что образ, имя и дела
Цветут его средь разных глянцев;
Что верх сребристого чела
В венце из молненных румянцев
Блистает в будущих родах,
Отсвечиваяся в сердцах.

Что зависть, от его сиянья
Свой бледный потупляя взор,
Среди безмолвного стенанья
Ползёт и ищет токмо нор,
Куда бы от него сокрыться,
И что никто с ним не сравнится.

Он спит - и в сих мечтах веселых
Внимает завыванье псов,
Рев ветров, скрып дерев дебелых,
Стенанье филинов и сов,
И вещих глас вдали животных,
И тихий шорох вкруг бесплотных.

Он слышит: сокрушилась ель,
Станица вранов встрепетала,
Кремнистый холм дал страшну щель,
Гора с богатствами упала;
Грохочет эхо по горам,
Как гром гремящий по громам.

Он зрит одету в ризы черны
Крылату некую жену,
Власы имевшу распущенны,
Как смертну весть, или войну,
С косой в руках, с трубой стоящу,
И слышит он - проснись! - гласящу.

На шлеме у неё орел
Сидел с перуном помрачённым,
В нём герб отечества он зрел;
И, быв мечтой сей возбуждённым,
Вздохнул и, испустя слёз дождь,
Вещал: «Знать, умер некий вождь!

Блажен, когда, стремясь за славой,
Он пользу общую хранил,
Был милосерд в войне кровавой
И самых жизнь врагов щадил:
Благословен средь поздных веков
Да будет друг сей человеков!

Благословенна похвала
Надгробная его да будет,
Когда всяк жизнь его, дела
По пользам только помнить будет;
Когда не блеск его прельщал
И славы ложной не искал!

О слава, слава в свете сильных!
Ты точно есть сей водопад.
Он вод стремлением обильных
И шумом льющихся прохлад
Великолепен, светл, прекрасен,
Чудесен, силен, громок, ясен;

Дивиться вкруг себя людей
Всегда толпами собирает;
Но если он водой своей
Удобно всех не напояет,
Коль рвёт брега и в быстротах
Его нет выгод смертным - ах!

Не лучше ль менее известным,
А более полезным быть;
Подобясь ручейкам прелестным,
Поля, луга, сады кропить,
И тихим вдалеке журчаньем
Потомство привлекать с вниманьем?

Пусть на обросший дёрном холм
Приидет путник и воссядет,
И, наклонясь своим челом
На подписанье гроба, скажет:
Не только славный лишь войной,
Здесь скрыт великий муж душой.

О! будь бессмертен, витязь бранный,
Когда ты весь соблюл свой долг!»
Вещал сединой муж венчанный
И, в небеса воззрев, умолк.
Умолк, - и глас его промчался,
Глас мудрый всюду раздавался.

Но кто там идет по холмам,
Глядясь, как месяц, в воды чёрны?
Чья тень спешит по облакам
В воздушные жилища горны?
На тёмном взоре и челе
Сидит глубока дума в мгле!

Какой чудесный дух крылами
От севера парит на юг?
Ветр медлен течь его стезями,
Обозревает царствы вдруг;
Шумит, и как звезда блистает,
И искры в след свой рассыпает.

Чей труп, как на распутьи мгла,
Лежит на тёмном лоне нощи?
Простое рубище чресла,
Две лепте покрывают очи,
Прижаты к хладной груди персты,
Уста безмолвствуют отверсты!

Чей одр - земля; кров - воздух синь;
Чертоги - вкруг пустынны виды?
Не ты ли счастья, славы сын,
Великолепный князь Тавриды?
Не ты ли с высоты честей
Незапно пал среди степей?

Не ты ль наперсником близ трона
У северной Минервы был;
Во храме муз друг Аполлона;
На поле Марса вождем слыл;
Решитель дум в войне и мире,
Могущ - хотя и не в порфире?

Не ты ль, который взвесить смел
Мощь росса, дух Екатерины,
И, опершись на них, хотел
Вознесть твой гром на те стремнины,
На коих древний Рим стоял
И всей вселенной колебал?

Не ты ль, который орды сильны
Соседей хищных истребил,
Пространны области пустынны
Во грады, в нивы обратил,
Покрыл понт Чёрный кораблями,
Потряс среду земли громами?

Не ты ль, который знал избрать
Достойный подвиг росской силе,
Стихии самые попрать
В Очакове и в Измаиле,
И твёрдой дерзостью такой
Быть дивом храбрости самой?

Се ты, отважнейший из смертных!
Парящий замыслами ум!
Не шёл ты средь путей известных,
Но проложил их сам - и шум
Оставил по себе в потомки;
Се ты, о чудный вождь Потёмкин!

Се ты, которому врата
Торжественные созидали;
Искусство, разум, красота
Недавно лавр и мирт сплетали;
Забавы, роскошь вкруг цвели,
И счастье с славой следом шли.

Се ты, небесного плод дара
Кому едва я посвятил,
В созвучность громкого Пиндара
Мою настроить лиру мнил,
Воспел победу Измаила,
Воспел, - но смерть тебя скосила!

Увы! и хоров сладкий звук
Моих в стенанье превратился;
Свалилась лира с слабых рук,
И я там в слёзы погрузился,
Где бездна разноцветных звезд
Чертог являли райских мест.

Увы! - и громы онемели,
Ревущие тебя вокруг;
Полки твои осиротели,
Наполнили рыданьем слух;
И всё, что близ тебя блистало,
Уныло и печально стало.

Потух лавровый твой венок,
Гранёна булава упала,
Меч в полножны войти чуть мог,
Екатерина возрыдала!
Полсвета потряслось за ней
Незапной смертию твоей!

Оливы свежи и зелёны
Принёс и бросил Мир из рук;
Родства и дружбы вопли, стоны
И муз ахейских жалкий звук
Вокруг Перикла раздаётся:
Марон по Меценате рвётся,

Который почестей в лучах,
Как некий царь, как бы на троне,
На сребро-розовых конях,
На златозарном фаэтоне,
Во сонме всадников блистал
И в смертный чёрный одр упал!

Где слава? Где великолепье?
Где ты, о сильный человек?
Мафусаила долголетье
Лишь было б сон, лишь тень наш век;
Вся наша жизнь не что иное,
Как лишь мечтание пустое.

Иль нет! - тяжёлый некий шар,
На нежном волоске висящий,
В который бурь, громов удар
И молнии небес ярящи
Отвсюду беспрестанно бьют
И, ах! зефиры лёгки рвут.

Единый час, одно мгновенье
Удобны царствы поразить,
Одно стихиев дуновенье
Гигантов в прах преобразить;
Их ищут места - и не знают:
В пыли героев попирают!

Героев? - Нет!- но их дела
Из мрака и веков блистают;
Нетленна память, похвала
И из развалин вылетают;
Как холмы, гробы их цветут;
Напишется Потёмкин труд.

Театр его - был край Эвксина;
Сердца обязанные - храм;
Рука с венцом - Екатерина;
Гремяща слава - фимиам;
Жизнь - жертвенник торжеств и крови,
Гробница ужаса, любови.

Когда багровая луна
Сквозь мглу блистает тёмной нощи,
Дуная мрачная волна
Сверкает кровью и сквозь рощи
Вкруг Измаила ветр шумит,
И слышен стон, - что турок мнит?

Дрожит, - и во очах сокрытых
Ещё ему штыки блестят,
Где сорок тысяч вдруг убитых
Вкруг гроба Вейсмана лежат.
Мечтаются ему их тени
И росс в крови их по колени!

Дрожит, - и обращает взгляд
Он робко на окрестны виды;
Столпы на небесах горят
По суше, по морям Тавриды!
И мнит, в Очакове что вновь
Течёт его и мёрзнет кровь.

Но в ясный день, средь светлой влаги,
Как ходят рыбы в небесах
И вьются полосаты флаги,
Наш флот на вздутых парусах
Вдали белеет на лиманах,
Какое чувство в россиянах?

Восторг, восторг - они, а страх
И ужас турки ощущают;
Им мох и терны во очах,
Нам лавр и розы расцветают
На мавзолеях у вождей,
Властителей земель, морей.

Под древом, при заре вечерней,
Задумчиво любовь сидит,
От цитры ветерок весенней
Её повсюду голос мчит;
Перлова грудь её вздыхает,
Геройский образ оживляет.

Поутру солнечным лучом
Как монумент златый зажжётся,
Лежат объяты серны сном
И пар вокруг холмов виётся,
Пришедши, старец надпись зрит:
«Здесь труп Потёмкина сокрыт!»

Алцибиадов прах! - И смеет
Червь ползать вкруг его главы?
Взять шлем Ахиллов не робеет,
Нашедши в поле, Фирс? - увы!
И плоть и труд коль истлевает,
Что ж нашу славу составляет?

Лишь истина даёт венцы
Заслугам, кои не увянут;
Лишь истину поют певцы,
Которых вечно не престанут
Греметь перуны сладких лир;
Лишь праведника свят кумир.

Услышьте ж, водопады мира!
О славой шумные главы!
Ваш светел меч, цветна порфира,
Коль правду возлюбили вы,
Когда имели только мету,
Чтоб счастие доставить свету.

Шуми, шуми, о водопад!
Касаяся странам воздушным,
Увеселяй и слух и взгляд
Твоим стремленьем, светлым, звучным,
И в поздной памяти людей
Живи лишь красотой твоей!

Живи - и тучи пробегали
Чтоб редко по водам твоим,
В умах тебя не затмевали
Разжённый гром и чёрный дым;
Чтоб был вблизи, вдали любезен
Ты всем; сколь дивен, столь полезен.

И ты, о водопадов мать!
Река на севере гремяща,
О Суна! коль с высот блистать
Ты можешь - и, от зарь горяща,
Кипишь и сеешься дождём
Сафирным, пурпурным огнём, -

То тихое твоё теченье,
Где ты сама себе равна,
Мила, быстра и не в стремленье,
И в глубине твоей ясна,
Важна без пены, без порыву,
Полна, велика без разливу,

И без примеса чуждых вод
Поя златые в нивах бреги.
Великолепный свой ты ход
Вливаешь в светлый сонм Онеги;
Какое зрелище очам!
Ты тут подобна небесам.

1791 - 1794


5 октября 1791 умер выдающийся государственный деятель, полководец и фаворит Екатерины II князь Г. А. Потёмкин. Вскоре после этого и было начато стихотворение.

Алмазна сыплется гора и т. д. - Державин описывает водопад Кивач на реке Суне.

Четыре скалы - четыре порога этого водопада.

Стук слышен млатов по ветрам. - «Хотя Кончезерский завод (чугуноплавильный) лежит от сего водопада около 40 вёрст, но в сильную погоду по ветру слышно иногда бывает действие заводских машин, которые, смешавшись с шумом вод, дикую некую составляли гармонию» (Объяснение Державина).

Стекляна - мелкие стёклышки, стеклянная пыль. Кивач никогда не замерзает, и зимой солнечные лучи, преломляясь в водяной пыли, превращающейся на лету в лёд, «представляют весьма удивительное зрелище» (Объяснение Державина).

Волк, лань и конь - олицетворение трёх различных «свойств»: «под волком разумеется злоба; который от ужаса стервенеет или более ярится; под ланью кротость, которая робка при опасности, а под конём гордость или честолюбие, которое от препятств раздражается и растёт» (Объяснение Державина).

Некий муж седой - эта и следующие строфы имеют в виду Румянцева.

Повилика. - «Трава повилика - знак любви к отечеству» (Объяснение Державина).

Как вечер во заре румяной - намёк на возраст Румянцева и «символическое» использование его фамилии.

Поит надменных, кротких, злых. - «По вышеописанным свойствам зверей, автор и род человеческий разделяет натрое, т.е. на злых, гордых и кротких» (Объяснение Державина).

Кай Юлий Цезарь (I век до н. э.) - римский государственный деятель, полководец и писатель. Он был убит в сенате заговорщиками-республиканцами, так как захотел превратить Рим из республики в империю.

Велизар. - Византийский полководец Велизарий (VI век) был обвинён в заговоре, заключён в тюрьму и, по преданию, ослеплён.

Как в лаврах я, в оливах тек. - «Пред несколькими годами фельдмаршал гр. Румянцев, как победитель и благоразумный правитель губерний, ему вверенных, был почтён лаврами и оливами, но в последнюю турецкую войну, по проискам Потёмкина, он не командовал главной армией, а оставался в резервной, весьма малочисленной, и жил недалеко от Ясс в маленькой деревне» (Объяснение Державина).

Ослабли силы, буря вдруг Копьё из рук моих схватила. - «Буря или немилость императрицы, которая отняла у него власть и лишила побед» (Объяснение Державина).

Морфей - бог сна.

Сошла октябрьска нощь на землю. - В ночь на 5 октября 1791 в степи, на пути из Ясс в Николаев, скончался Г. А. Потёмкин.

Пред старцем преклонив рога. - В первой турецкой войне Румянцев одержал над турками ряд блестящих побед. Луна - турецкий герб.

Огнедышащи ограды - каре, один из видов боевого построения войск, усовершенствованный Румянцевым.

Как волхв невидимый в шатре. - «Планы свои располагал по ландкартам, уединённо, в великой тайности, представляя неприятелям в слабых местах ложные силы, а на высотах большие отряды, как обыкновенно делают искусные вожди, обманывая своих неприятелей» (Объяснение Державина).

Что орлю дерзость, гордость лунну и след. - «Орлю дерзость у янтарных, а гордость лунну у чёрных, т. е. пруссаков у Балтийского моря, а турок у Чёрного побеждал; первых в семилетнюю, а последних в первую турецкую войну» (Объяснение Державина).

Смирил Колхиду златорунну. - Державин ошибочно называет Колхидой Крым, который был «усмирён» во время первой турецкой войны. Колхидой древние греки называли черноморское побережье Кавказа, где, по преданию, у царя Эета хранилось золотое руно волшебного барана, приносящее счастье той стране, в которой оно находится.

И белого царя урон и т. д. - «Под белым царём разумеется царь православный русский; под границею рая вечернего река Прут, граничащая Молдавию от северных областей, на которой был окружён турками великий Пётр, не имея провианту, и должен был уступить польскую Украйну и прочие места, - некоторые полякам, другие туркам, а гр. Румянцев своими победами отметил ту победу с большими для России выгодами» (Объяснение Державина).

Триумфами превознесли. - «После первой турецкой войны великие оказываны были фельдмаршалу Румянцеву почести и деланы торжества на Ходынке и в прочих местах» (Объяснение Державина).

Стенанье филинов и сов. - «В простом народе почитаются за дурные предвестия крики филинов и сов и прочие такого роду естественные явления» (Объяснение Державина).

И самых жизнь врагов щадил. - Потёмкин отпустил без выкупа всех взятых в Крыму пленников.

Не лучше ль менее известным, А более полезным быть. - Г. А. Потёмкин сделал очень много и для возвышения России и для усиления русской армии. Но на личные увеселения, на «представительства» иностранным послам он истратил огромную сумму из государственной казны.

Сидит глубока дума в мгле! - «Сим стихом описывается изображение лица кн. Потёмкина, на которого челе, когда он был взадумчивости, видна была глубокомысленность» (Объяснение Державина).

Обозревает царствы вдруг. - «Он имел обзорчивый и быстрый ум, стремящийся к славе, по следам которого разливалось военное пламя» (Объяснение Державина).

Две лепте покрывают очи. - Всесильный фаворит, крупнейший государственный деятель России Г. А. Потёмкин умер в степи, в ночь на 5 октября, по пути из Ясс в Николаев. Почувствовав приближение смерти, Потёмкин приказал вынести его из кареты и положить на траву. Тут, на травяной постели, он и скончался. «Гусар, бывший за ним, положил на глаза его две денежки, чтобы они закрылись» (Объяснение Державина).

Лепта - мелкая греческая монета. «Две лепте» - архаическая форма, двойственное число.

Чей одр - земля… - Потёмкин умер в степи под открытым небом.

Великолепный князь Тавриды. - Стараниями Потёмкина к России был присоединён Крым (Таврида). В честь этого события Потёмкин получил к своей фамилии почётную приставку-титул - «Таврический».

Северная Минерва - Екатерина II.

Во храме муз друг Аполлона. - Потёмкин покровительствовал многим поэтам и писателям своего времени, например Петрову. Державин также пользовался расположением Потёмкина, хотя и бескорыстно.

Вознесть твой гром на те стремнины. - Имеется в виду Константинополь и завоевательные планы Потёмкина, который хотел «избавить» Европу от турок. Далее (в следующей строфе) говорится о деятельности Потёмкина по завоеванию юга России (присоединение Крыма, уничтожение Запорожской сечи) и колонизации его: «им населены губернии Екатеринославской и Таврической области; он пространные тамошние степи населил нивами и покрыл городами, он на Чёрном море основал флот, чего и Пётр В[еликий] своим усилием, заводя в Воронеже и в Таганроге флотилии, не мог прочно основать; он потрясал среду земли, т. е. Константинополь, флотом, которым командовал под его ордером адмирал Ушаков» (Объяснение Державина).

Быть дивом храбрости самой? - «По взятии Измаила солдаты российские сами удивлялись своей невероятной храбрости, что имея короткие лестницы, а иные почти без оных, опираясь на штыки свои, взлезли на Измайловский страшный вал и взяли крепость сию штурмом» (Объяснение Державина).

Не шёл ты средь путей известных, Но проложил их сам. - «Кн. Потёмкин, а паче кн. Суворов мало надеялись на регулярную тактику, или правила, предписанные для взятия городов, но полагали удачу в храбрости и пролагали пути к цели своей изобретёнными средствами при встречавшихся обстоятельствах, и потому многие искусные тактики удивлялись предводительству Потёмкина, что он своим манером и, кратко сказать, русскою грудию приобретал победы» (Объяснение Державина).

Се ты, которому врата Торжественные созидали. - В честь побед русских войск на юге, которыми командовал Потёмкин, в Царском селе в 1791 г. были поставлены триумфальные мраморные ворота.

Воспел победу Измаила. - Державин имеет в виду составленное им в прозе и стихах «Описание потёмкинского праздника», а также оду «На взятие Измаила». В некоторых «песнях», вошедших в состав «Описания», Державин подражал «Пиндару, славному греческому лирику» (Объяснение Державина).

Где бездна разноцветных звезд. - Праздник в Таврическом дворце был великолепно иллюминован. «Считают, что в сей вечер горело 140 тысяч ламп и 20 тысяч свеч восковых», - писал один из современников.

Полки твои осиротели. - «По многим выгодам, деланным кн. Потёмкиным солдатам, они его любили и кончину его оплакивали общим рыданием» (Объяснение Державина).

Потух лавровый твой венок, Гранёна булава упала. - Лавровый венок, сделанный из бриллиантов, был пожалован Потёмкину Екатериной за его победы. Булава - фельдмаршальский жезл и одновременно знак гетманства (с 1790 г. Потёмкин был гетманом казацких екатеринославских и черноморских войск).

Меч в полножны войти чуть мог. - «Сей стих пиитическим образом сказывает, что мир только был при Потёмкине начат, т. е. что меч ещё был не совсем положен в ножны» (Объяснение Державина).

И муз ахейских жалкий звук и т. д. - Ахейские - греческие. Архиепископ Евгений Булгар написал на смерть Потёмкина эпитафию на греческом языке, в которой Потёмкин уподобляется Периклу, знаменитому государственному вождю, полководцу и покровителю наук и искусств древней Греции (V век до н. э.).

Марон по Меценате рвётся. - «Марон, или Виргилий, славный писатель латинский, в эклогах своих прославлял Мецената, любимца Августа, а г. Петров (В. П. Петров, 1736-1799, - одописец и переводчик), переводивший Виргилия на российский язык, писал элегию на смерть кн. Потёмкина, который его покровительствовал, как Меценат Виргилия» (Объяснение Державина).

На сребро-розовых конях. - «У кн. Потёмкина был славный цуг сребро-розовых или рыже-соловых лошадей, на которых он на раззолоченном фаэтоне езжал в армии» (Объяснение Державина).

И в смертный чёрный одр упал. - «По погребении принца виртембергского, брата государыне императрице Марии (умер 13 августа 1791, Мария Федоровна - жена Павла, наследника престола), скончавшегося в армии, когда кн. Потёмкин вышел из церкви и хотел сесть в свой фаэтон, но, будучи в печальных мыслях, ошибся и сел на смертный одр, на котором привезён был в церковь принц, - опомнившись, чрезвычайно оробел, что и почли предвестием его смерти, а особливо тогда, когда случилась его кончина, ибо это пред нею незадолго последовало» (Объяснение Державина).

Мафусаила долголетье. - Библейский патриарх Мафусаил - самый долговечный из людей, он жил 969 лет.

Вкруг гроба Вейсмана лежат. - Барон Отто Вейсман фон Вейсенштейн, «славный генерал…, убитый в первую турецкую войну (22 июня 1773) за Дунаем, погребён в Измаиле, в котором было около 40 тысяч гарнизону (в то время как брал его штурмом Суворов), который весь порублен в сей крепости» (Объяснение Державина).

Столпы на небесах горят. - «Пожары, бывшие при взятии крепостей и при поражении турецких флотов, показывали в небе заревы в подобие огненных столпов» (Объяснение Державина).

Течёт его и мёрзнет кровь. - «Очаков штурмом был взят в Николин день, 6-го декабря, в такой жестокий мороз, что текущая из ран кровь тот же час замерзала» (Объяснение Державина).

Как ходят рыбы в небесах. - «В тихий ясный летний день бывают видимы в воде облака и развевающиеся флаги корабельные» (Объяснение Державина).

Перлова - жемчужная.

Геройский образ оживляет. - «Многие почитавшие кн. Потёмкина женщины носили в медалионах его портреты на грудных цепочках; то вздохами движа, его, казалось, оживляли» (Объяснение Державина).

Алцибиадов прах. - «По роскошной жизни здесь кн. Потёмкин уподобляется Алцибиаду» (Объяснение Державина). Алкивиад - афинский государственный деятель и полководец V века до н. э.

Ахилл (Ахиллес) - герой древнегреческой мифологии и главный герой поэмы Гомера «Илиада».

Фирс. - «Фирс, или Тирсис (Терсит)… превеликий трус, который, однако, осуждал Ахиллеса; отношение к кн. Зубову (Платону), который, счастьем приобретши его власть (т. е. Потёмкина), осуждал иногда дела кн. Потёмкина, но при восшествии на престол императора Павла показал, что сам не имел великой души» (Объяснение Державина).

Чтоб счастие доставить свету. - «Водопады, или сильные люди мира тогда только заслуживают истинный похвалы, когда споспешествовали благоденствию смертных» (Объяснение Державина).

Разжжённый гром и чёрный дым - «т. е. разорение, происшедшее от честолюбия водопада и людей сильных» (Объяснение Державина).

И ты, о водопадов мать. - «Матерью водопада» Державин называет реку Суну, впадающую в Онежское озеро. «Относится сие к императрице, которая делала водопады, то есть сильных людей, и блистала чрез них военными делами, или победами» (Объяснение Державина).

Вельможа

Не украшение одежд
Моя днесь муза прославляет,
Которое, в очах невежд,
Шутов в вельможи наряжает;
Не пышности я песнь пою;
Не истуканы за кристаллом,
В кивотах блещущи металлом,
Услышат похвалу мою.

Хочу достоинствы я чтить,
Которые собою сами
Умели титлы заслужить
Похвальными себе делами;
Кого ни знатный род, ни сан,
Ни счастие не украшали;
Но кои доблестью снискали
Себе почтенье от граждан.

Кумир, поставленный в позор,
Несмысленную чернь прельщает;
Но коль художников в нём взор
Прямых красот не ощущает, -
Се образ ложныя молвы,
Се глыба грязи позлащенной!
И вы, без благости душевной,
Не все ль, вельможи, таковы?

Не перлы перские на вас
И не бразильски звёзды ясны, -
Для возлюбивших правду глаз
Лишь добродетели прекрасны,
Они суть смертных похвала.
Калигула! твой конь в Сенате
Не мог сиять, сияя в злате:
Сияют добрые дела.

Осёл останется ослом,
Хотя осыпь его звездами;
Где должно действовать умом,
Он только хлопает ушами.
О! тщетно счастия рука,
Против естественного чина,
Безумца рядит в господина
Или в шумиху дурака,

Каких ни вымышляй пружин,
Чтоб мужу бую умудриться,
Не можно век носить личин,
И истина должна открыться.
Когда не сверг в боях, в судах,
В советах царских - сопостатов,
Всяк думает, что я Чупятов
В мароккских лентах и звездах.

Оставя скипетр, трон, чертог,
Быв странником, в пыли и в поте,
Великий Пётр, как некий бог,
Блистал величеством в работе:
Почтен и в рубище герой!
Екатерина в низкой доле
И не на царском бы престоле
Была великою женой.

И впрямь, коль самолюбья лесть
Не обуяла б ум надменный, -
Что наше благородство, честь,
Как не изящности душевны?
Я князь - коль мой сияет дух;
Владелец - коль страстьми владею;
Болярин - коль за всех болею,
Царю, закону, церкви друг.

Вельможу должны составлять
Ум здравый, сердце просвещенно;
Собой пример он должен дать,
Что звание его священно,
Что он орудье власти есть,
Подпора царственного зданья;
Вся мысль его, слова, деянья
Должны быть - польза, слава, честь.

А ты, второй Сарданапал!
К чему стремишь всех мыслей беги?
На то ль, чтоб век твой протекал
Средь игр, средь праздности и неги?
Чтоб пурпур, злато всюду взор
В твоих чертогах восхищали,
Картины в зеркалах дышали,
Мусия, мрамор и фарфор?

На то ль тебе пространный свет,
Простерши раболепны длани,
На прихотливый твой обед
Вкуснейших яств приносит дани,
Токай - густое льёт вино,
Левант - с звездами кофе жирный,
Чтоб не хотел за труд всемирный
Мгновенье бросить ты одно?

Там воды в просеках текут
И, с шумом вверх стремясь, сверкают;
Там розы средь зимы цветут
И в рощах нимфы воспевают
На то ль, чтобы на всё взирал
Ты оком мрачным, равнодушным,
Средь радостей казался скучным
И в пресыщении зевал?

Орёл, по высоте паря,
Уж солнце зрит в лучах полдневных, -
Но твой чертог едва заря
Румянит сквозь завес червленных;
Едва по зыблющим грудям
С тобой лежащия Цирцеи
Блистают розы и лилеи,
Ты с ней покойно спишь, - а там?

А там израненный герой,
Как лунь во бранях поседевший,
Начальник прежде бывший твой, -
В переднюю к тебе пришедший
Принять по службе твой приказ, -
Меж челядью твоей златою,
Поникнув лавровой главою,
Сидит и ждёт тебя уж час!

А там - вдова стоит в сенях
И горьки слёзы проливает,
С грудным младенцем на руках,
Покрова твоего желает.
За выгоды твои, за честь
Она лишилася супруга;
В тебе его знав прежде друга,
Пришла мольбу свою принесть.

А там - на лестничный восход
Прибрёл на костылях согбенный
Бесстрашный, старый воин тот,
Тремя медальми украшенный,
Которого в бою рука
Избавила тебя от смерти:
Он хочет руку ту простерти
Для хлеба от тебя куска.

А там, - где жирный пёс лежит,
Гордится вратник галунами, -
Заимодавцев полк стоит,
К тебе пришедших за долгами.
Проснися, сибарит! Ты спишь
Иль только в сладкой неге дремлешь,
Несчастных голосу не внемлешь
И в развращённом сердце мнишь:

«Мне миг покоя моего
Приятней, чем в исторьи веки;
Жить для себя лишь одного,
Лишь радостей уметь пить реки,
Лишь ветром плыть, гнесть чернь ярмом;
Стыд, совесть - слабых душ тревога!
Нет добродетели! нет бога!» -
Злодей, увы! - И грянул гром.

Блажен народ, который полн
Благочестивой веры к богу,
Хранит царёв всегда закон,
Чтит нравы, добродетель строгу
Наследным перлом жён, детей,
В единодушии - блаженство,
Во правосудии - равенство,
Свободу - во узде страстей!

Блажен народ! - где царь главой,
Вельможи - здравы члены тела,
Прилежно долг все правят свой,
Чужого не касаясь дела;
Глава не ждёт от ног ума
И сил у рук не отнимает,
Ей взор и ухо предлагает, -
Повелевает же сама.

Сим твёрдым узлом естества
Коль царство лишь живёт счастливым, -
Вельможи! - славы, торжества
Иных вам нет, как быть правдивым;
Как блюсть народ, царя любить,
О благе общем их стараться;
Змеёй пред троном не сгибаться,
Стоять - и правду говорить.

О росский бодрственный народ,
Отечески хранящий нравы!
Когда расслаб весь смертных род,
Какой ты не причастен славы?
Каких в тебе вельможей нет? -
Тот храбрым был средь бранных звуков;
Здесь дал бесстрашный Долгоруков
Монарху грозному ответ.

И в наши вижу времена
Того я славного Камилла,
Которого труды, война
И старость дух не утомила.
От грома звучных он побед
Сошёл в шалаш свой равнодушно,
И от сохи опять послушно
Он в поле Марсовом живет.

Тебе, герой! желаний муж!
Не роскошью вельможа славный;
Кумир сердец, пленитель душ,
Вождь, лавром, маслиной венчанный!
Я праведну здесь песнь воспел.
Ты ею славься, утешайся,
Борись вновь с бурями, мужайся,
Как юный возносись орел.

Пари - и с высоты твоей
По мракам смутного эфира
Громовой пролети струей
И, опочив на лоне мира,
Возвесели ещё царя. -
Простри твой поздный блеск в народе,
Как отдаёт свой долг природе
Румяна вечера заря.

1794


За кристаллом - за стеклом.

Кивоты - киоты, подставки, рамы для портретов или икон.

Кумир в позоре - статуя, выставленная на обозрение.

Перлы перские - персидский жемчуг.

Бразильски звёзды - бриллианты из Бразилии.

Звездами - наградами.

Буй - буйный, безумный.

Личина - маска.

Чупятов - Во времена Державина это был известный купец, душевнобольной. Поэт хочет сказать, что рядиться без заслуг в ордена может только сумасшедший.

Сарданапал - легендарный царь Ассирии; здесь: человек богатый и развратный.

Мусия - мозаика.

Токай - местность в Венгрии.

Левант - Ливан, вообще Восток.

Червлённый - красный.

Долгоруков - сенатор петровского времени; публично разорвал подписанную Петром I, бумагу сената, противоречившую закону.

Камилл - римский полководец V - IV веков до н. э.

Ласточка

О домовитая Ласточка!
О милосизая птичка!
Грудь красно-бела, касаточка,
Летняя гостья, певичка!
Ты часто по кровлям щебечешь,
Над гнёздышком сидя, поёшь,
Крылышками движешь, трепещешь,
Колокольчиком в горлышке бьёшь.
Ты часто по воздуху вьёшься,
В нём смелые круги даёшь;
Иль стелешься долу, несёшься,
Иль в небе простряся плывёшь.
Ты часто во зеркале водном
Под рдяной играешь зарей,
На зыбком лазуре бездонном
Тенью мелькаешь твоей.
Ты часто, как молния, реешь
Мгновенно туды и сюды;
Сама за собой не успеешь
Невидимы видеть следы, -
Но видишь там всю ты вселенну,
Как будто с высот на ковре:
Там башню, как жар позлащенну,
В чешуйчатом флот там сребре;
Там рощи в одежде зелёной,
Там нивы в венце золотом,
Там холм, синий лес отдалённый,
Там мошки толкутся столпом;
Там гнутся с утёса в понт воды,
Там ластятся струи к брегам.
Всю прелесть ты видишь природы,
Зришь лета роскошного храм;
Но видишь и бури ты черны,
И осени скучной приход;
И прячешься в бездны подземны,
Хладея зимою, как лёд.
Во мраке лежишь бездыханна, -
Но только лишь придет весна
И роза вздохнёт лишь румяна,
Встаёшь ты от смертного сна;
Встанешь, откроешь зеницы
И новый луч жизни ты пьёшь;
Сизы оправя косицы,
Ты новое солнце поёшь…

1794


Косицы - перья.

Соловей

На холме, сквозь зелёной рощи,
При блеске светлого ручья,
Под кровом тихой майской нощи
Вдали я слышу соловья.
По ветрам лёгким, благовонным
То свист его, то звон летит,
То, шумом заглушаем водным,
Вздыханьем сладостным томит.

Певец весенних дней пернатый,
Любви, свободы и утех!
Твой глас отрывный, перекаты
От грома к нежности, от нег
Ко плескам, трескам и перунам,
Средь поздних, ранних красных зарь,
Раздавшись неба по лазурям,
В безмолвие приводят тварь.

Молчит пустыня, изумленна,
И ловит гром твой жадный слух,
На крыльях эха раздробленна
Пленяет песнь твоя всех дух.
Тобой цветущий дол смеётся,
Дремучий лес пускает гул;
Река бегущая чуть льётся,
Стоящий холм чело нагнул.

И, свесясь со скалы кремнистой,
Густокудрява мрачна ель
Напев твой яркий, голосистой
И рассыпную звонку трель,
Как очарованна, внимает.
Не смеет двигнуться луна
И свет свой слабо ниспускает;
Восторга мысль моя полна!

Какая громкость, живость, ясность
В созвучном пении твоем,
Стремительность, приятность, каткость
Между колен и перемен!
Ты щёлкаешь, крутишь, поводишь,
Журчишь и стонешь в голосах;
В забвенье души ты приводишь
И отзываешься в сердцах.

О! если бы одну природу
С тобою взял я в образец,
Воспел богов, любовь, свободу, -
Какой бы славный был певец!
В моих бы песнях жар и сила
И чувствы были вместо слов;
Картину, мысль и жизнь явила
Гармония моих стихов.

Тогда б, подобно Тимотею,
В шатре персидском я возлёг
И сладкой лирою моею
Царёво сердце двигать мог;
То вспламеня любовной страстью,
К Таисе бы его склонял;
То, возбудя грозой, напастью,
Копьё ему на брань вручал.

Тогда бы я между прудами
На мягку мураву воссел
И арфы с тихими струнами
Приятность сельской жизни пел;
Тогда бы нимфа мне внимала,
Боясь в зерцало вод взглянуть;
Сквозь дымку бы едва дышала
Её высока, нежна грудь.

Иль храбрых россиян делами
Пленясь бы, духом возлетал,
Героев полк над облаками
В сиянье звёзд я созерцал;
О! коль бы их воспел я сладко,
Гремя поэзией моей
Отважно, быстро, плавно, кратко,
Как ты, о дивный соловей!

1794


Тимотей - музыкант Александра Македонского.

Храповицкому

Товарищ давний, вновь сосед,
Приятный, острый Храповицкой!
Ты умный мне даёшь совет,
Чтобы владычице киргизской
	Я песни пел
И лирой ей хвалы гремел.

Так, так, - за средственны стишки
Монисты, гривны, ожерелья,
Бесценны перстни, камешки
Я брал с неё бы за безделья,
	И был - гудком -
Давно мурза с большим усом.

Но ежели наложен долг
Мне от судеб и вышня трона,
Чтоб не лучистый милый бог
С высот лазурна Геликона
	Меня внушал,
Но я экстракты б сочинял;

Был чтец и пономарь Фемиды,
И ей служил пред алтарём;
Как омофором от обиды
Одних покрыв, других мечом
	Своим страшит,
И счастье всем она дарит, -

То как Якобия оставить,
Которого весь мир теснит?
Как Логинова дать оправить,
Который золотом гремит?
	Богов певец
Не будет никогда подлец.

Ты сам со временем осудишь
Меня за мглистый фимиам;
За правду ж чтить меня ты будешь,
Она любезна всем векам;
	В её венце
Светлее царское лице.

Лето 1793


Храповицкий А. В. (1749-1801) - литератор, приятель и сослуживец Державина (сперва по службе в Сенате, в данное время оба были статс-секретарями императрицы). «Храповицкий был хороший стихотворец и прозаический писатель, который ввёл лёгкий и приятный слог в канцелярские дела» (Объяснение Державина). Храповицкий написал Державину стихотворное послание, в котором, выражая желание Екатерины, уговаривал его снова сочинять оды, восхваляющие императрицу. О том же намекала и даже прямо говорила Державину и сама Екатерина. Однако поэт, познакомившись ближе с её характером и делами, не мог и не хотел писать больше од в честь «владычицы киргизской», т. е. в духе «Фелицы». «Издалека те предметы, которые ему казались божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему, при приближении ко двору, весьма человеческими и даже низкими и недостойными великой Екатерины, то и охладел так его дух, что он почти ничего не мог написать горячим, чистым сердцем в похвалу её». «Не мог он воспламенить так своего духа, чтоб поддержать свой высокий прежний идеал, когда вблизи увидел подлинник человеческий с великими слабостями. Сколько раз ни принимался, сидя по неделе для того запершись в своём кабинете, но ничего не в состоянии был такого сделать, чем бы он был доволен: всё выходило холодное, натянутое и обыкновенное, как у прочих цеховых стихотворцев, у коих только слышны слова, а не мысли и чувства».

Вновь сосед. - Летом 1793 Державин и Храповицкий жили в царскосельском дворце.

И был - гудком - Давно мурза с большим усом. - «Т. е. лестию больше бы нравился и получал награждений перстнями и прочими драгоценными вещами» (Объяснение Державина). Начиная с оды «Фелица», Державин зачастую называл себя мурзой.

Лучистый милый бог - Аполлон, бог поэзии.

Экстракт - краткое изложение судебного или следственного дела, прошения и т. п.

Был чтец и пономарь Фемиды. - «Т. е. докладчик и служитель богини правосудия, или императрицы» (Объяснение Державина).

Омофор - полоса материи, надеваемая поверх облачения архиерея. «Отпуская грехи» исповедывающемуся, архиерей накрывал его омофором.

Якобий - иркутский генерал-губернатор И. В. Якоби. Он был под следствием и судом по обвинению в том, что пытался разжечь войну между китайцами и Россией. Расследовав это дело, Державин установил невиновность Якоби.

Логинов - И. В. Логинов, петербургский купец, незаконным путём получил откуп и крупную ссуду в 400 000 руб. от казны. Его дело разбиралось около 20 лет. Окончательно доказал его виновность Державин - вопреки генерал-прокурору Сената гр. Самойлову, покровительствовавшему Логинову. Имена Якоби и Логинова в издании 1808 года обозначены только начальными буквами.

На птичку

Поймали птичку голосисту
И ну сжимать её рукой.
Пищит бедняжка вместо свисту,
А ей твердят: «Пой, птичка, пой!»

1792 или 1793


На взятие Измаила

О, коль монарх благополучен,
Кто знает россами владеть!
Он будет в свете славой звучен
И всех сердца в руке иметь.
Ода г. Ломоносова
Везувий пламя изрыгает,
Столп огненный во тьме стоит,
Багрово зарево зияет,
Дым чёрный клубом вверх летит;
Краснеет понт, ревёт гром ярый,
Ударам вслед звучат удары;
Дрожит земля, дождь искр течет;
Клокочут реки рдяной лавы, -
О росс! Таков твой образ славы,
Что зрел под Измаилом свет!

О росс! О род великодушный!
О твердокаменная грудь!
О исполин, царю послушный!
Когда и где ты досягнуть
Не мог тебя достойной славы?
Твои труды - тебе забавы;
Твои венцы - вкруг блеск громов;
В полях ли брань - ты тмишь свод звездный;
В морях ли бой - ты пенишь бездны, -
Везде ты страх твоих врагов.

На подвиг твой вождя веленьем
Ты идешь, как жених на брак.
Марс видит часто с изумленьем,
Что и в бедах твой весел зрак.
Где вкруг драконы медны ржали,
Из трёх сот жерл огнём дышали,
Ты там прославился днесь вновь.
Вождь рек: «Се стены Измаила!
Да сокрушит твоя их сила!..»
И воскипела бранна кровь.

Как воды, с гор весной в долину
Низвержась, пенятся, ревут,
Волнами, льдом трясут плотину,
К твердыням россы так текут.
Ничто им путь не воспящает;
Смертей ли бледных полк встречает,
Иль ад скрежещет зевом к ним, -
Идут - как в тучах скрыты громы,
Как двигнуты безмолвны холмы;
Под ними стон, за ними - дым.

Идут в молчании глубоком,
Во мрачной страшной тишине,
Собой пренебрегают, роком;
Зарница только в вышине
По их оружию играет;
И только их душа сияет,
Когда на бой, на смерть идёт.
Уж блещут молнии крылами,
Уж осыпаются громами -
Они молчат, - идут вперёд.

Не бард ли древний, исступленный,
Волшебным их ведёт жезлом?
Нет! свыше пастырь вдохновенный
Пред ними идет со крестом;
Венцы нетленны обещает
И кровь пролить благословляет
За честь, за веру, за царя;
За ним вождей ряд пред полками,
Как бурных дней пред облаками
Идёт огнистая заря.

Идут. - Искусство зрит заслугу
И, сколь их дух был тут велик,
Вещает слух земному кругу,
Но мне их раздаётся крик;
По лестницам на град, на стогны,
Как шумны волны через волны,
Они возносятся челом;
Как угль - их взоры раскалённы;
Как львы на тигров устремлённы,
Бегут, стеснясь, на огнь, на гром.

О! что за зрелище предстало!
О пагубный, о страшный час!
Злодейство что ни вымышляло,
Поверглось, россы, всё на вас!
Зрю камни, ядра, вар и брёвны, -
Но чем герои устрашённы?
Чем может отражён быть росс?
Тот лезет по бревну на стену;
А тот летит с стены в геенну, -
Всяк Курций, Деций, Буароз!

Всяк помнит должность, честь и веру,
Всяк душу и живот кладёт.
О россы! нет вам, нет примеру,
И смерть сама вам лавр даёт.
Там в грудь, в сердца лежат пронзенны,
Без сил, без чувств, полмёртвы, бледны,
Но мнят ещё стерть вражий рог:
Иной движеньем ободряет,
А тот с победой восклицает:
Екатерина! - с нами бог!

Какая в вОйсках храбрость рьяна!
Какой великий дух в вождях!
В одних душа рассудком льдяна,
У тех пылает огнь в сердцах.
В зиме рождённы под снегами,
Под молниями, под громами,
Которых с самых юных дней
Питала слава, верность, вера, -
Где можно вам сыскать примера?
Не посреди ль стихийных прей?

Представь: по светлости лазуря,
По наклонению небес
Взошла черно-багрова буря
И грозно возлегла на лес;
Как страшна нощь, надулась чревом,
Дохнула с свистом, воем, ревом,
Помчала воздух, прах и лист;
Под тяжкими её крылами
Упали кедры вверх корнями
И затрещал Ливан кремнист.

Представь последний день природы,
Что пролилася звёзд река;
На огнь пошли стеною воды,
Бугры взвились за облака;
Что вихри тучи к тучам гнали,
Что мрак лишь молньи освещали,
Что гром потряс всемирну ось,
Что солнце, мглою покровенно,
Ядро казалось раскаленно:
Се вид, как вшёл в Измаил росс!

Вошёл! «Не бойся»,- рек, и всюды
Простёр свой троегранный штык:
Поверглись тел кровавы груды,
Напрасно слышан жалоб крик;
Напрасно, бранны человеки!
Вы льёте крови вашей реки,
Котору должно бы беречь;
Но с самого веков начала
Война народы пожирала,
Священ стал долг: рубить и жечь!

Тот мыслит овладеть всем миром,
Тот не принять его оков;
Вселенной царь стал врану пиром,
Герои - снедию волков.
Увы! пал крин, и пали терны. -
Почто ж? - Судьбы небесны темны, -
Я здесь пою лишь браней честь.
Нас горсть, - но полк лежит пред нами;
Нас полк, - но с тысячьми и тьмами
Мы низложили город в персть.

И се уже шумя стремится
Кровавой пены полн Дунай,
Пучина чёрная багрится,
Спершись от трупов, с краю в край;
Уже бледнеюща Мармора
Дрожит плывуща к ней позора,
Костры тел видя за костром!
Луна полна на башнях крови,
Поникли гордой Мекки брови;
Стамбул склонился вниз челом.

О! ежели издревле миру
Побед славнейших звук гремит,
И если приступ славен к Тиру, -
К Измайлу больше знаменит.
Там был вселенной покоритель,
Машин и башен сам строитель,
Горой он море запрудил,
А здесь вождя одно веленье
Свершило храбрых россов рвенье;
Великий дух был вместо крыл.

Услышь, услышь, о ты, вселенна!
Победу смертных выше сил;
Внимай Европа удивленна,
Каков сей россов подвиг был.
Языки, знайте, вразумляйтесь,
В надменных мыслях содрогайтесь;
Уверьтесь сим, что с нами бог;
Уверьтесь, что его рукою
Один попрёт вас росс войною,
Коль встать из бездны зол возмог!

Я вижу страшную годину:
Его три века держит сон,
Простёртую под ним долину
Покрыл везде колючий тёрн;
Лице туман подёрнул бледный,
Ослабли мышцы удрученны,
Скатилась в мрак глава его;
Разбойники вокруг суровы
Взложили тяжкие оковы,
Змия на сердце у него.

Он спит - и несекомы гады
Румяный потемняют зрак,
ВойнЫ опустошают грады,
Раздоры пожирают злак;
Чуть зрится блеск его короны,
Страдает вера и законы,
И ты, к отечеству любовь!
Как зверь, его Батый рвёт гладный,
Как змей, сосёт лжецарь коварный, -
Повсюду пролилася кровь!

Лежал он во своей печали,
Как тёмная в пустыне ночь;
Враги его рукоплескали,
Друзья не мыслили помочь,
Соседи грабежом алкали;
Князья, бояра в неге спали
И ползали в пыли, как червь, -
Но бог, но дух его великий
Сотряс с него беды толики, -
Расторгнул лев железну вервь!

Восстал! как утром холм высокой
Встаёт, подъемляся челом
Из мглы широкой и глубокой,
Разлитой вкруг его, и, гром
Поверх главы в ничто вменяя,
Ногами волны попирая,
Пошёл - и кто возмог протИв?
От шлема молнии скользили,
И океаны уступили,
Стопам его пути открыв.

Он сильны орды пхнул ногою,
Края азийски потряслись;
Упали царствы под рукою,
Цари, царицы в плен влеклись;
И победителей разитель,
Монархий света разрушитель
Простёрся под его пятой;
В Европе грады брал, тряс троны,
Свергал царей, давал короны
Могущею своей душой.

Где есть народ в краях вселенны,
Кто б столько сил в себе имел:
Без помощи, от всех стесненный,
Ярем с себя низвергнуть смел
И, вырвав бы венцы лавровы,
Возверг на тех самих оковы,
Кто столько свету страшен был?
О росс! твоя лишь добродетель
Таких великих дел содетель;
Лишь твой орёл луну затмил.

Лишь ты, простря твои победы,
Умел щедроты расточать:
Поляк, турк, перс, прус, хин и шведы
Тому примеры могут дать.
На тех ты зришь спокойно стены.
Тем паки отдал грады пленны;
Там Унял прю, тут бунт смирил;
И сколь ты был их победитель,
Не меньше друг, благотворитель,
Своё лишь только возвратил.

О кровь славян! Сын предков славных!
Несокрушаемый колосс!
Кому в величестве нет равных,
Возросший на полсвете росс!
Твои коль славны древни следы!
Громчай суть нынешни победы:
Зрю вкруг тебя лавровый лес;
Кавказ и Тавр ты преклоняешь,
Вселенной на среду ступаешь
И досязаешь до небес.

Уже в Эвксине с полунощи
Меж вод и звёзд лежит туман,
Под ним плывут дремучи рощи;
Средь них как гор отломок льдян
Иль мужа нека тень седая
Сидит, очами озирая:
Как полный месяц щит его,
Как сосна рында обожженна,
Глава до облак вознесенна, -
Орёл над шлемом у него.

За ним златая колесница
По розовым летит зарям;
Сидящая на ней царица,
Великим равная мужам,
Рукою держит крест одною,
Возжённый пламенник другою,
И сыплет блески на Босфор;
Уже от северного света
Лице бледнеет Магомета,
И мрачный отвратил он взор.

Не вновь ли то Олег к Востоку
Под парусами флот ведёт
И Ольга к древнему потоку
Занятый ею свет лиёт?
Иль россов Идет дух военный,
Христовой верой провожденный,
Ахеян спасть, агарян стерть? -
Я слышу, громы ударяют,
Пророки, камни возглашают:
То будет ныне или впредь!

О! вы, что в мыслях суетитесь
Столь славный россу путь претить,
Помочь врагу Христову тщитесь
И вере вашей изменить!
Чем столько поступать неправо,
Сперва исследуйте вы здраво
Свой путь, цель росса, суд небес;
Исследуйте и заключите:
Вы с кем и на кого хотите?
И что ваш року перевес?

Ничто - коль росс рождён судьбою
От варварских хранить вас уз,
Темиров попирать ногою,
Блюсть ваших от Омаров муз,
Отмстить крестовые походы,
Очистить иордански воды,
Священный гроб освободить,
Афинам возвратить Афину,
Град Константинов Константину
И мир Афету водворить.

Афету мир? - О труд избранный!
Достойнейший его детей,
Великими людьми желанный,
Свершишься ль ты средь наших дней?
Доколь Европа просвещённа
С перуном будешь устремлённа
На кровных братиев своих?
Не лучше ль внутрь раздор оставить
И с россом грудь одну составить
На общих супостат твоих?

Дай руку! - и пожди спокойно:
Сие и росс один свершит,
За беспрепятствие достойно
Тебя трофеем наградит.
Дай руку! дай залог любови!
Не лей твоей и нашей крови,
Да месть всем в грудь нам не взойдёт;
Пусть только ум Екатерины,
Как Архимед, создаст машины;
А росс вселенной потрясёт.

Чего не может род сей славный,
Любя царей своих, свершить?
Умейте лишь, главы венчанны!
Его бесценну кровь щадить.
Умейте дать ему вы льготу,
К делам великим дух, охоту
И правотой сердца пленить.
Вы можете его рукою
Всегда, войной и не войною,
Весь мир себя заставить чтить.

Война, как северно сиянье,
Лишь удивляет чернь одну:
Как светлой радуги блистанье,
Всяк мудрый любит тишину.
Что благовонней аромата?
Что слаще мёда, краше злата
И драгоценнее порфир?
Не ты ль, которого всем взгляды
Лиют обилие, прохлады,
Прекрасный и полезный мир?

Приди, о кроткий житель неба,
Эдемской гражданин страны!
Приди! - и, как сопутник Феба,
Дух теплотворный, бог весны,
Дохни везде твоей душою!
Дохни, - да расцветёт тобою
Рай сладости в домах, в сердцах!
Под сению Екатерины
Венчанны лавром исполины
Возлягут на своих громах.

Премудрость царствы управляет;
Крепит их - вера, правый суд;
Их труд и мир обогащает,
Любовию они цветут.
О пол прекрасный и почтенный,
Кем россы рождены, кем пленны!
И вам днесь предлежат венцы.
Плоды побед суть звуки славы,
Побед основа - твёрды нравы,
А добрых нравов вы творцы!

Когда на брани вы предметов
Лишилися любви своей,
И если без войны, наветов
Полна жизнь наша слёз, скорбей, -
Утешьтесь! - Ветры в ветры дуют,
Стихии меж собой воюют;
Сей свет - училище терпеть.
И брань коль восстаёт судьбою,
Сын россиянки среди бою
Со славой должен умереть.

А слава тех не умирает,
Кто за отечество умрет;
Она так в вечности сияет,
Как в море ночью лунный свет.
Времён в глубоком отдаленьи
Потомство тех увидит тени,
Которых мужествен был дух.
С гробов их в души огнь польётся,
Когда по рощам разнесётся
Бессмертной лирой дел их звук.

Конец 1790 или начало 1791


Эпиграф - из «Оды императрице Екатерине Алексеевне на ея восшествие на престол июля 28 дня 1762 года» Ломоносова.

Вождя веленьем. - Державин имеет в виду Г. А. Потёмкина, командовавшего русской армией на юге. Непосредственным штурмом Измаила (11 декабря 1790) командовал великий русский полководец А. В. Суворов.

Из трёх сот жерл огнём дышали. - Русские войска взяли в Измаиле 285 пушек.

Пастырь вдохновенный Пред ними Идет со крестом. - Первым на измаильские стены ворвался священник одного из полков (Объяснение Державина).

Стогны - площади, улицы.

Всяк Курций, Деций, Буароз. - «Первый - всадник римский, бросившийся в разверзтую бездну, чтоб утишить в Риме моровое поветрие; второй - полководец римский, бросившийся в первые ряды, чтоб одержать победу над неприятелем; третий - капитан французский, влез во время бури на скалу вышиною в 80 сажень по верёвочной лестнице и взял крепость» (Объяснение Державина).

Рог - сила, могущество.

Пря - раздор, распря, война. В данном случае «стихийные при» - «борьба стихий», ветра, наводнений и пр.

Персть - прах, пыль.

И если приступ славен к Тиру и т. д. - «Александр Великий, отправившийся для покорения Персии, когда не мог взять на пути лежащего города Тира, то чтоб ближе подвесть стенобитные машины или тараны, запрудил он Тирский залив и взял город приступом» (Объяснение Державина).

Я вижу страшную годину и т. д. - Имеется в виду татарское иго.

Лжецарь коварный - Лжедмитрий, Григорий Отрепьев.

Монархий света разрушитель. - «Разрушили Римскую монархию племена татарские и прочие северные обитатели, которые покорены напоследок россиянами» (Объяснение Державина).

Лишь твой орёл луну затмил. - «Герб российский - Орёл, а турецкий - Луна» (Объяснение Державина).

Поляк, турк, перс, прусс, хин и шведы. - «Соседние народы, окружающие Российскую империю» (Объяснение Державина). Хин - китаец. Прусс - пруссак.

Среда вселенной. - «Под сим разумеется Византия, или Константинополь, почитавшийся древними за центр земной» (Объяснение Державина).

Под ним плывут дремучи рощи. - «Под парусами многие суда, или флоты» (Объяснение Державина).

Иль мужа нека тень седая. - По-видимому, Державин говорит о «северном исполине», т. е. России вообще.

Как сосна, рында обожженна. - «Рында, дубина или палица, орудие древних княжеских придворных, которые и сами назывались рындами» (Объяснение Державина). Это объяснение явно ошибочно, ибо рынды (княжеские или царские телохранители) были вооружены серебряными топориками, а палица рындой не называлась.

Сидящая на ней царица. - Имеется в виду Екатерина II.

Олег - киевский князь, завоевавший Царьград (Константинополь).

Ольга - киевская княгиня, по преданию принявшая в Константинополе христианство. «Одним из лозунгов предполагавшегося завоевания Константинополя было восстановление в нём православия как правительственной религии».

Ахеян спасть, агарян стерть. - «Ахеяне - греки, агаряне - турки» (Объяснение Державина), т. е. освободить греков от турецкого владычества (Константинополь был столицей греческой Византийской империи).

Пророки, камни возглашают. - «В Византии находятся камни с надписями древних восточных народов, которые пророчествуют о взятии северными народами Константинополя; мистики находят о том пророчество в самом священном писании» (Объяснение Державина).

О! вы, что в мыслях суетитесь и т. д. - «Эта строфа относится преимущественно к Англии и Пруссии, которые оказывали самое сильное сопротивление видам России на Турцию».

Темир - Тамерлан, «которого племена, будучи россиянами побеждены, защищают ныне Европу от варварских набегов» (Объяснение Державина).

Блюсть ваших от Омаров муз. - «Омар, зять Магомета, завоевавши Александрию, сжёг славную библиотеку» (Объяснение Державина).

Афинам возвратить Афину. - «Т. е. город Афины возвратить богине его Минерве (в греческой мифологии - Афина), под которою разумеется императрица Екатерина» (Объяснение Державина).

Град Константинов Константину. - «Константинополь подвергнуть державе великого князя Константина Павловича, к чему покойная государыня все мысли свои устремляла» (Объяснение Державина).

И мир Афету водворить. - Под именем Иафета, сына Ноя, бывшего, согласно Библии, родоначальником арийских племён, Державин разумеет Европу.

Великими людьми желанный! - «Генрих IV и многие другие большие люди желали всеобщий в Европе мир утвердить; на сей системе и поныне у многих голова вертится» (Объяснение Державина).

Архимед (III век до н. э.), «славный греческий механик, сказал, что ежели бы нашёл место, где утвердить машину, то бы он, ввернув в землю кольцо, повернул всю вселенную» (Объяснение Державина).

На счастие

Всегда прехвально, препочтенно,
Во всей вселенной обоженно
И вожделенное от всех,
О ты, великомощно счастье!
Источник наших бед, утех,
Кому и в вёдро и в ненастье
Мавр, лопарь, пастыри, цари,
Моляся в кущах и на троне,
В воскликновениях и стоне,
В сердцах их зиждут алтари!

Сын время, случая, судьбины
Иль недоведомой причины,
Бог сильный, резвый, добрый, злой!
На шаровидной колеснице,
Хрустальной, скользкой, роковой,
Вослед блистающей деннице,
Чрез горы, степь, моря, леса,
Вседневно ты по свету скачешь,
Волшебною ширинкой машешь
И производишь чудеса.

Куда хребет свой обращаешь,
Там в пепел грады претворяешь,
Приводишь в страх богатырей;
Султанов заключаешь в клетку,
На казнь выводишь королей;
Но если ты ж, хотя в издевку,
Осклабишь взор свой на кого -
Раба творишь владыкой миру,
Наместо рубища порфиру
Ты возлагаешь на него.

В те дни людского просвещенья,
Как нет кикиморов явленья,
Как ты лишь всем чудотворишь:
Девиц и дам магнизируешь,
Из камней золото варишь,
В глаза патриотизма плюешь,
Катаешь кубарем весь мир;
Как резвости твоей примеров
Полна земля вся кавалеров
И целый свет стал бригадир.

В те дни, как всюду скороходом
Пред русским ты бежишь народом
И лавры рвёшь ему зимой,
Стамбулу бороду ерошишь,
На Тавре едешь чехардой;
Задать Стокгольму перцу хочешь,
Берлину фабришь ты усы;
А Темзу в фижмы наряжаешь,
Хохол Варшаве раздуваешь,
Коптишь голландцам колбасы.

В те дни, как Вену ободряешь,
Парижу пукли разбиваешь,
Мадриту поднимаешь нос,
На Копенгаген иней сеешь,
Пучок подносишь Гданску роз;
Венецьи, Мальте не радеешь,
А Греции велишь зевать;
И Риму, ноги чтоб не пухли,
Святые оставляя туфли,
Царям претишь их целовать.

В те дни, как всё везде в разгулье:
Политика и правосудье,
Ум, совесть, и закон святой,
И логика пиры пируют,
На карты ставят век златой,
Судьбами смертных пунтируют,
Вселенну в трантелево гнут;
Как полюсы, меридианы,
Науки, музы, боги - пьяны,
Все скачут, пляшут и поют.

В те дни, как всюду ерихонцы
Не сеют, но лишь жнут червонцы,
Их денег куры не клюют;
Как вкус и нравы распестрились,
Весь мир стал полосатый шут;
Мартышки в воздухе явились,
По свету светят фонари,
Витийствуют уранги в школах;
На пышных карточных престолах
Сидят мишурные цари.

В те дни, как мудрость среди тронов
Одна не месит макаронов,
Не ходит в кузницу ковать;
А разве временем лишь скучным
Изволит муз к себе пускать
И пёрышком своим искусным,
Ни ссоряся никак, ни с кем,
Для общей и своей забавы,
Комедьи пишет, чистит нравы,
И припевает хем, хем, хем.

В те дни, ни с кем как несравненна,
Она с тобою сопряженна,
Нельзя ни в сказках рассказать,
Ни написать пером красиво,
Как милость любит проливать,
Как царствует она правдиво,
Не жжёт, не рубит без суда;
А разве кое-как вельможи
И так и сяк, нахмуря рожи,
Тузят иного иногда.

В те дни, как мещет всюду взоры
Она вселенной на рессоры
И весит скипетры царей,
Следы орлов парящих видит
И пресмыкающихся змей;
Разя врагов, не ненавидит,
А только пресекает зло;
Без лат богатырям и в латах
Претит давить лимоны в лапах,
А хочет, чтобы всё цвело.

В те дни, как скипетром любезным
Она перун к странам железным
И гром за тридевять земель
Несёт на лунно государство,
И бомбы сыплет, будто хмель;
Своё же ублажая царство,
Покоит, греет и живит;
В мороз камины возжигает,
Дрова и сено запасает,
Бояр и чернь благотворит.

В те дни и времена чудесны
Твой взор и на меня всеместный
Простри, о над царями царь!
Простри и удостой усмешкой
Презренную тобою тварь;
И если я не создан пешкой,
Валяться не рождён в пыли,
Прошу тебя моим быть другом;
Песчинка может быть жемчугом,
Погладь меня и потрепли.

Бывало, ты меня к боярам
В любовь введёшь: беру всё даром,
На вексель, в долг без платежа;
Судьи, дьяки и прокуроры,
В передней про себя брюзжа,
Умильные мне мещут взоры
И жаждут слова моего,
А я всех мимо по паркету
Бегу, нос вздёрнув, к кабинету
И в грош не ставлю никого.

Бывало, под чужим нарядом
С красоткой чернобровой рядом
Иль с беленькой, сидя со мной,
Ты в шашки, то в картёж играешь;
Прекрасною твоей рукой
Туза червонного вскрываешь,
Сердечный твой тем кажешь взгляд;
Я к крале короля бросаю,
И ферзь к ладье я придвигаю,
Даю марьяж иль шах и мат.

Бывало, милые науки
И музы, простирая руки,
Позавтракать ко мне придут
И всё моё усядут ложе;
А я, свирель настроя тут,
С их каждой лирой то же, то же
Играю, что вчерась играл.
Согласна трель! взаимны тоны!
Восторг всех чувств! За вас короны
Тогда бы взять не пожелал.

А ныне пятьдесят мне било;
Полёт свой счастье пременило,
Без лат я горе-богатырь;
Прекрасный пол меня лишь бесит,
Амур без перьев - нетопырь,
Едва вспорхнёт, и нос повесит.
Сокрылся и в игре мой клад;
Не страстны мной, как прежде, музы;
Бояра понадули пузы,
И я у всех стал виноват.

Услышь, услышь меня, о Счастье!
И, солнце как сквозь бурь, ненастье,
Так на меня и ты взгляни;
Прошу, молю тебя умильно,
Мою ты участь премени;
Ведь всемогуще ты и сильно
Творить добро из самых зол;
От божеской твоей десницы
Гудок гудит на тон скрыпицы
И вьётся локоном хохол.

Но, ах! как некая ты сфера
Иль лёгкий шар Монгольфиера,
Блистая в воздухе, летишь;
Вселенна длани простирает,
Зовёт тебя, - ты не глядишь,
Но шар твой часто упадает
По прихоти одной твоей
На пни, на кочки, на колоды,
На грязь и на гнилые воды;
А редко, редко - на людей.

Слети ко мне, моё драгое,
Серебряное, золотое
Сокровище и божество!
Слети, причти к твоим любимцам!
Я храм тебе и торжество
Устрою, и везде по крыльцам
Твоим рассыплю я цветы;
Возжгу куреньи благовонны,
И буду ездить на поклоны,
Где только обитаешь ты.

Жить буду в тереме богатом,
Возвышусь в чин, и знатным браком
Горацию в родню причтусь;
Пером моим славно-школярным
Рассудка выше вознесусь
И, став тебе неблагодарным,
- Беатус! брат мой, на волах
Собою сам поля орющий
Или стада свои пасущий! -
Я буду восклицать в пирах.

Увы! ещё ты не внимаешь,
О Счастие! моей мольбе,
Мои обеты презираешь -
Знать, неугоден я тебе.
Но на софах ли ты пуховых,
В тенях ли миртовых, лавровых,
Иль в золотой живёшь стране -
Внемли, шепни твоим любимцам,
Вельможам, королям и принцам:
Спокойствие моё во мне!

1789


Философы, пьяный и трезвый

Пьяный

Сосед! на свете всё пустое:
Богатство, слава и чины.
А если за добро прямое
Мечты быть могут почтены,
То здраво и покойно жить,
С друзьями время проводить,
Красот любить, любимым быть,
И с ними сладко есть и пить.
   Как пенится вино прекрасно!
   Какой в нём запах, вкус и цвет!
   Почто терять часы напрасно?
   Нальём, любезный мой сосед!

Трезвый

Сосед! на свете не пустое -
Богатство, слава и чины;
Блаженство сыщем в них прямое,
Когда мы будем лишь умны,
Привыкнем прямо честь любить,
Умеренно, в довольстве жить,
По самой нужде есть и пить, -
То можем все счастливы быть.
   Пусть пенится вино прекрасно,
   Пусть запах в нём хорош и цвет;
   Не наливай ты мне напрасно:
   Не пью, любезный мой сосед.

Пьяный

Гонялся я за звучной славой,
Встречал я смело ядры лбом;
Сей зверской упоён отравой,
Я был ужасным дураком.
Какая польза страшным быть,
Себя губить, других мертвить,
В убийстве время проводить?
Безумно на убой ходить.
   Как пенится вино прекрасно!
   Какой в нём запах, вкус и цвет!
   Почто терять часы напрасно?
   Нальём, любезный мой сосед!

Трезвый

Гоняться на войне за славой
И с ядрами встречаться лбом
Велит тому рассудок здравый,
Кто лишь рождён не дураком:
Царю, отечеству служить,
Чад, жён, родителей хранить,
Себя от плена боронить -
Священна должность храбрым быть!
   Пусть пенится вино прекрасно!
   Пусть запах в нём хорош и цвет;
   Не наливай ты мне напрасно:
   Не пью, любезный мой сосед.

Пьяный

Хотел я сделаться судьёю,
Законы свято соблюдать, -
Увидел, что кривят душою,
Где должно сильных осуждать.
Какая польза так судить?
Одних щадить, других казнить
И совестью своей шутить?
Смешно в тенета мух ловить.
   Как пенится вино прекрасно!
   Какой в нём запах, вкус и цвет!
   Почто терять часы напрасно?
   Нальём, любезный мой сосед!

Трезвый

Когда судьба тебе судьёю
В судах велела заседать,
Вертеться нужды нет душою,
Когда не хочешь взяток брать.
Как можно так и сяк судить,
Законом правду тенетить
И подкупать себя пустить?
Судье злодеем страшно быть!
   Пусть пенится вино прекрасно,
   Пусть запах в нём хорош и цвет;
   Не наливай ты мне напрасно:
   Не пью, любезный мой сосед.

1789


Бог

О ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трёх лицах божества!
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто всё собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем: бог.

Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет
Хотя и мог бы ум высокий, -
Тебе числа и меры нет!
Не могут духи просвещенны,
От света твоего рожденны,
Исследовать судеб твоих:
Лишь мысль к тебе взнестись дерзает,
В твоём величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.

Хаоса бытность довременну
Из бездн ты вечности воззвал,
А вечность, прежде век рожденну,
В себе самом ты основал:
Себя собою составляя,
Собою из себя сияя,
Ты свет, откуда свет истек.
Создавый всё единым словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, ты есть, ты будешь ввек!

Ты цепь существ в себе вмещаешь,
Её содержишь и живишь;
Конец с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь.
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от тебя родятся;
Как в мразный, ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются, сияют,
Так звёзды в безднах под тобой.

Светил возжённых миллионы
В неизмеримости текут,
Твои они творят законы,
Лучи животворящи льют.
Но огненны сии лампады,
Иль рдяных кристалей громады,
Иль волн златых кипящий сонм,
Или горящие эфиры,
Иль вкупе все светящи миры -
Перед тобой - как нощь пред днём.

Как капля, в море опущенна,
Вся твердь перед тобой сия.
Но что мной зримая вселенна?
И что перед тобою я?
В воздушном океане оном,
Миры умножа миллионом
Стократ других миров, - и то,
Когда дерзну сравнить с тобою,
Лишь будет точкою одною;
А я перед тобой - ничто.

Ничто! - Но ты во мне сияешь
Величеством твоих доброт;
Во мне себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
Ничто! - Но жизнь я ощущаю,
Несытым некаким летаю
Всегда пареньем в высоты;
Тебя душа моя быть чает,
Вникает, мыслит, рассуждает:
Я есмь - конечно, есть и ты!

Ты есть! - природы чин вещает,
Гласит моё мне сердце то,
Меня мой разум уверяет,
Ты есть - и я уж не ничто!
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей ты телесных,
Где начал ты духов небесных
И цепь существ связал всех мной.

Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь - я раб - я червь - я бог!
Но, будучи я столь чудесен,
Отколе происшел? - безвестен;
А сам собой я быть не мог.

Твоё созданье я, создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ податель,
Душа души моей и царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Моё бессмертно бытиё;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! - в бессмертие твоё.

Неизъяснимый, непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображении бессильны
И тени начертать твоей;
Но если славословить должно,
То слабым смертным невозможно
Тебя ничем иным почтить,
Как им к тебе лишь возвышаться,
В безмерной разности теряться
И благодарны слёзы лить.

1784


Решемыслу

Веселонравная, младая,
Нелицемерная, простая,
Подруга Флаккова и дщерь
Природой данного мне смысла!
Приди ко мне, приди теперь,
О Муза! славить Решемысла.

Приди, иль в облаке спустися,
Или хоть в санках прикатися
На лёгких, резвых, шестернёй,
Оленях белых, златорогих,
Как ездят барыни зимой
В странах сибирских, хладом строгих.

Приди, и на своей свиреле
Не оного пой мужа, древле
Служившего царице той,
Которая в здоровье малом
Блистала славой и красой
Под соболиным одеялом.

Но пой, ты пой здесь Решемысла,
Великого вельможу смысла,
Наперсника царицы сей,
Которая сама трудится
Для блага области своей
И спать в полудни не ложится.

Которая законы пишет,
Любовию к народу дышит,
Пленит соседей без оков,
Военны отвращая звуки;
Дарит и счастье и покров
И не сидит поджавши руки.

Сея царицы всепочтенной,
Великой, дивной, несравненной
Сотрудников достойно чтить;
Достойно честью и хвалами
Её вельмож превозносить
И осыпать их вкруг цветами.

Ты, Муза! с самых древних веков
Великих, сильных человеков
Всегда умела поласкать;
Ты можешь в былях, небылицах
И в баснях правду представлять, -
Представь мне Решемысла в лицах.

Скажи, скажи о сем герое:
Каков в войне, каков в покое,
Каков умом, каков душой,
Каков и всякими делами?
Скажи, и ничего не скрой -
Не хочешь прозой, так стихами.

Бывали прежде дни такие,
Что люди самые честные
Страшилися близ трона быть,
Любимцев царских убегали,
И не могли тех змей любить,
Которые их кровь сосали.

А он, хоть выше всех главою,
Как лавр цветёт над муравою,
Но всюду всем бросает тень:
Одним он мил, другим любезен;
Едва прохаживал ли день,
Кому бы не был он полезен.

Иной ползёт, как черепаха,
Другому мил топор да плаха,
А он парит как бы орел,
И всё с высот далече видит;
Он в сердце злобы не имел
И даже мухи не обидит.

Он сердцем царский трон объемлет,
Душой народным нуждам внемлет,
И правду между их хранит;
Отечеству он верно служит,
Монаршу волю свято чтит,
А о себе никак не тужит.

Не ищет почестей лукавством,
Мздоимным не прельщён богатством,
Не жаждет тщетно сан носить;
Но тщится тем себя лишь славить,
Что любит он добро творить
И может счастие доставить.

Закону божию послушен,
Чувствителен, великодушен,
Не горд, не подл и не труслив,
К себе строжае, чем к другому,
К поступкам хитрым не ревнив,
Идёт лишь по пути прямому.

Не празден, не ленив, а точен;
В делах и скор и беспорочен,
И не кубарит кубарей;
Но столько же велик и дома,
В деревне, хижине своей,
Как был когда метатель грома.

Глубок, и быстр, и тих, и сметлив,
При всей он важности приветлив,
При всей он скромности шутлив;
В миру он кажется роскошен;
Но в самой роскоши ретив,
И никогда он не оплошен.

Хотя бы возлежал на розах,
Но в бурях, зноях и морозах -
Готов он с лона неги встать;
Готов среди своей забавы
Внимать, судить, повелевать
И молнией лететь в храм славы.

Друг честности и друг Минервы,
Восшед на степень к трону первый,
И без подпор собою твёрд;
Ходить умеет по паркету
И, устремяся славе вслед,
Готовить мир и громы свету.

Без битв, без браней побеждает,
Искусство уловлять он знает;
Своих, чужих сердца пленит.
Я слышу плеск ему сугубый:
Он вольность пленникам дарит,
Героям шьёт коты да шубы.
Но, Муза! вижу, ты лукава:
Ты хочешь быть пред светом права,
Ты Решемысловым лицом
Вельможей должность представляешь, -
Конечно, ты своим пером
Хвалить достоинства лишь знаешь.

1783


Видение Мурзы

На тёмно-голубом эфире
Златая плавала луна;
В серебряной своей порфире
Блистаючи с высот, она
Сквозь окна дом мой освещала
И палевым своим лучом
Златые стёкла рисовала
На лаковом полу моём.
Сон томною своей рукою
Мечты различны рассыпал,
Кропя забвения росою,
Моих домашних усыплял.
Вокруг вся область почивала,
Петрополь с башнями дремал,
Нева из урны чуть мелькала,
Чуть Бельт в брегах своих сверкал;
Природа, в тишину глубоку
И в крепком погруженна сне,
Мертва казалась слуху, оку
На высоте и в глубине;
Лишь веяли одни зефиры,
Прохладу чувствам принося.
Я не спал - и, со звоном лиры
Мой тихий голос соглася,
Блажен, воспел я, кто доволен
В сем свете жребием своим,
Обилен, здрав, покоен, волен
И счастлив лишь собой самим;
Кто сердце чисто, совесть праву
И твёрдый нрав хранит в свой век
И всю свою в том ставит славу,
Что он лишь добрый человек;
Что карлой он и великаном
И дивом света не рождён,
И что не создан истуканом
И оных чтить не принуждён;
Что все сего блаженствы мира
Находит он в семье своей;
Что нежная его Пленира
И верных несколько друзей
С ним могут в час уединенный
Делить и скуку и труды!
Блажен и тот, кому царевны
Какой бы ни было орды
Из теремов своих янтарных
И сребро-розовых светлиц,
Как будто из улусов дальных,
Украдкой от придворных лиц,
За россказни, за растабары,
За вирши иль за что-нибудь,
Исподтишка драгие дары
И в досканцах червонцы шлют;
Блажен! - Но с речью сей незапно
Моё всё зданье потряслось,
Раздвиглись стены, и стократно
Ярчее молний пролилось
Сиянье вкруг меня небесно;
Сокрылась, побледнев, луна.
Виденье я узрел чудесно:
Сошла со облаков жена, -
Сошла - и жрицей очутилась
Или богиней предо мной.
Одежда белая струилась
На ней серебряной волной;
Градская на главе корона,
Сиял при персях пояс злат;
Из чёрно-огненна виссона,
Подобный радуге, наряд
С плеча десного полосою
Висел на левую бедру;
Простёртой на алтарь рукою
На жертвенном она жару
Сжигая маки благовонны
Служила вышню божеству.
Орёл полунощный, огромный,
Сопутник молний торжеству,
Геройской провозвестник славы,
Сидя пред ней на груде книг,
Священны блюл её уставы;
Потухший гром в кохтях своих
И лавр с оливными ветвями
Держал, как будто бы уснув.
Сафиро-светлыми очами,
Как в гневе иль в жару, блеснув,
Богиня на меня воззрела. -
Пребудет образ ввек во мне,
Она который впечатлела! -
«Мурза! - она вещала мне, -
Ты быть себя счастливым чаешь,
Когда по дням и по ночам
На лире ты своей играешь
И песни лишь поёшь царям.
Вострепещи, мурза несчастный!
И страшны истины внемли,
Которым стихотворцы страстны
Едва ли верят на земли;
Одно к тебе лишь доброхотство
Мне их открыть велит. Когда
Поэзия не сумасбродство,
Но вышний дар богов, - тогда
Сей дар богов один лишь к чести
И к поученью их путей
Быть должен обращён, не к лести
И тленной похвале людей.
Владыки света люди те же,
В них страсти, хоть на них венцы;
Яд лести их вредит не реже,
А где поэты не льстецы?
И ты сирен поющих грому
В вред добродетели не строй;
Благотворителю прямому
В хвале нет нужды никакой.
Хранящий муж честные нравы,
Творяй свой долг, свои дела,
Царю приносит больше славы,
Чем всех пиитов похвала.
Оставь нектаром наполненну
Опасну чашу, где скрыт яд».
Кого я зрю столь дерзновенну
И чьи уста меня разят?
Кто ты? Богиня или жрица? -
Мечту стоящу я спросил.
Она рекла мне: «Я Фелица»;
Рекла - и светлый облак скрыл
От глаз моих ненасыщенных
Божественны её черты;
Курение мастик бесценных
Мой дом и место то цветы
Покрыли, где она явилась.
Мой бог! мой ангел во плоти!..
Душа моя за ней стремилась,
Но я за ней не мог идти.
Подобно громом оглушённый,
Бесчувствен я, безгласен был.
Но, током слёзным орошённый,
Пришёл в себя и возгласил:
«Возможно ль, кроткая царевна!
И ты к мурзе чтоб своему
Была сурова столь и гневна,
И стрелы к сердцу моему
И ты, и ты чтобы бросала,
И пламени души моей
К себе и ты не одобряла?
Довольно без тебя людей,
Довольно без тебя поэту
За кажду мысль, за каждый стих
Ответствовать лихому свету
И от сатир щититься злых!
Довольно золотых кумиров,
Без чувств мои что песни чли;
Довольно кадиев, факиров,
Которы в зависти сочли
Тебе их неприличной лестью;
Довольно нажил я врагов!
Иной отнёс себе к бесчестью,
Что не дерут его усов;
Иному показалось больно,
Что он наседкой не сидит;
Иному - очень своевольно
С тобой мурза твой говорит;
Иной вменял мне в преступленье,
Что я посланницей с небес
Тебя быть мыслил в восхищенье
И лил в восторге токи слез.
И словом: тот хотел арбуза,
А тот солёных огурцов.
Но пусть им здесь докажет муза,
Что я не из числа льстецов;
Что сердца моего товаров
За деньги я не продаю,
И что не из чужих анбаров
Тебе наряды я крою.
Но, венценосна добродетель!
Не лесть я пел и не мечты,
А то, чему весь мир свидетель:
Твои дела суть красоты.
Я пел, пою и петь их буду
И в шутках правду возвещу;
Татарски песни из-под спуду,
Как луч, потомству сообщу;
Как солнце, как луну, поставлю
Твой образ будущим векам;
Превознесу тебя, прославлю;
Тобой бессмертен буду сам».

1783 - 1784 (?)


Фелица

Богоподобная царевна
Киргиз-Кайсацкия орды!
Которой мудрость несравненна
Открыла верные следы
Царевичу младому Хлору
Взойти на ту высоку гору,
Где роза без шипов растет,
Где добродетель обитает, -
Она мой дух и ум пленяет,
Подай найти её совет.

Подай, Фелица! наставленье:
Как пышно и правдиво жить,
Как укрощать страстей волненье
И счастливым на свете быть?
Меня твой голос возбуждает,
Меня твой сын препровождает;
Но им последовать я слаб.
Мятясь житейской суетою,
Сегодня властвую собою,
А завтра прихотям я раб.

Мурзам твоим не подражая,
Почасту ходишь ты пешком,
И пища самая простая
Бывает за твоим столом;
Не дорожа твоим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь;
Подобно в карты не играешь,
Как я, от утра до утра.

Не слишком любишь маскарады,
А в клоб не ступишь и ногой;
Храня обычаи, обряды,
Не донкишотствуешь собой;
Коня парнасска не седлаешь,
К духам в собранье не въезжаешь,
Не ходишь с трона на Восток;
Но кротости ходя стезёю,
Благотворящею душою,
Полезных дней проводишь ток.

А я, проспавши до полудни,
Курю табак и кофе пью;
Преобращая в праздник будни,
Кружу в химерах мысль мою:
То плен от персов похищаю,
То стрелы к туркам обращаю;
То, возмечтав, что я султан,
Вселенну устрашаю взглядом;
То вдруг, прельщаяся нарядом,
Скачу к портному по кафтан.

Или в пиру я пребогатом,
Где праздник для меня дают,
Где блещет стол сребром и златом,
Где тысячи различных блюд:
Там славный окорок вестфальской,
Там звенья рыбы астраханской,
Там плов и пироги стоят,
Шампанским вафли запиваю;
И всё на свете забываю
Средь вин, сластей и аромат.

Или средь рощицы прекрасной
В беседке, где фонтан шумит,
При звоне арфы сладкогласной,
Где ветерок едва дышит,
Где всё мне роскошь представляет,
К утехам мысли уловляет,
Томит и оживляет кровь;
На бархатном диване лежа,
Младой девицы чувства нежа,
Вливаю в сердце ей любовь.

Или великолепным цугом
В карете англинской, златой,
С собакой, шутом или другом,
Или с красавицей какой
Я под качелями гуляю;
В шинки пить мёду заезжаю;
Или, как то наскучит мне,
По склонности моей к премене,
Имея шапку набекрене,
Лечу на резвом бегуне.

Или музыкой и певцами,
Органом и волынкой вдруг,
Или кулачными бойцами
И пляской веселю мой дух;
Или, о всех делах заботу
Оставя, езжу на охоту
И забавляюсь лаем псов;
Или над невскими брегами
Я тешусь по ночам рогами
И греблей удалых гребцов.

Иль, сидя дома, я прокажу,
Играя в дураки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой;
То в свайку с нею веселюся,
То ею в голове ищуся;
То в книгах рыться я люблю,
Мой ум и сердце просвещаю,
Полкана и Бову читаю;
За библией, зевая, сплю.

Таков, Фелица, я развратен!
Но на меня весь свет похож.
Кто сколько мудростью ни знатен,
Но всякий человек есть ложь.
Не ходим света мы путями,
Бежим разврата за мечтами.
Между лентяем и брюзгой,
Между тщеславья и пороком
Нашёл кто разве ненароком
Путь добродетели прямой.

Нашёл, - но льзя ль не заблуждаться
Нам, слабым смертным, в сем пути,
Где сам рассудок спотыкаться
И должен вслед страстям идти;
Где нам учёные невежды,
Как мгла у путников, тмят вежды?
Везде соблазн и лесть живёт,
Пашей всех роскошь угнетает. -
Где ж добродетель обитает?
Где роза без шипов растёт?

Тебе единой лишь пристойно,
Царевна! свет из тьмы творить;
Деля Хаос на сферы стройно,
Союзом целость их крепить;
Из разногласия согласье
И из страстей свирепых счастье
Ты можешь только созидать.
Так кормщик, через понт плывущий,
Ловя под парус ветр ревущий,
Умеет судном управлять.

Едина ты лишь не обидишь,
Не оскорбляешь никого,
Дурачествы сквозь пальцы видишь,
Лишь зла не терпишь одного;
Проступки снисхожденьем правишь,
Как волк овец, людей не давишь,
Ты знаешь прямо цену их.
Царей они подвластны воле, -
Но богу правосудну боле,
Живущему в законах их.

Ты здраво о заслугах мыслишь,
Достойным воздаешь ты честь,
Пророком ты того не числишь,
Кто только рифмы может плесть,
А что сия ума забава
Калифов добрых честь и слава.
Снисходишь ты на лирный лад:
Поэзия тебе любезна,
Приятна, сладостна, полезна,
Как летом вкусный лимонад.

Слух идет о твоих поступках,
Что ты нимало не горда;
Любезна и в делах и в шутках,
Приятна в дружбе и тверда;
Что ты в напастях равнодушна,
А в славе так великодушна,
Что отреклась и мудрой слыть.
Ещё же говорят неложно,
Что будто завсегда возможно
Тебе и правду говорить.

Неслыханное также дело,
Достойное тебя одной,
Что будто ты народу смело
О всём, и въявь и под рукой,
И знать и мыслить позволяешь,
И о себе не запрещаешь
И быль и небыль говорить;
Что будто самым крокодилам,
Твоих всех милостей зоилам,
Всегда склоняешься простить.

Стремятся слёз приятных реки
Из глубины души моей.
О! коль счастливы человеки
Там должны быть судьбой своей,
Где ангел кроткий, ангел мирной,
Сокрытый в светлости порфирной,
С небес ниспослан скиптр носить!
Там можно пошептать в беседах
И, казни не боясь, в обедах
За здравие царей не пить.

Там с именем Фелицы можно
В строке описку поскоблить,
Или портрет неосторожно
Её на землю уронить.
Там свадеб шутовских не парят,
В ледовых банях их не жарят,
Не щёлкают в усы вельмож;
Князья наседками не клохчут,
Любимцы въявь им не хохочут
И сажей не марают рож.

Ты ведаешь, Фелица! правы
И человеков и царей;
Когда ты просвещаешь нравы,
Ты не дурачишь так людей;
В твои от дел отдохновеньи
Ты пишешь в сказках поученьи
И Хлору в азбуке твердишь:
«Не делай ничего худого,
И самого сатира злого
Лжецом презренным сотворишь».

Стыдишься слыть ты тем великой,
Чтоб страшной, нелюбимой быть;
Медведице прилично дикой
Животных рвать и кровь их лить.
Без крайнего в горячке бедства
Тому ланцетов нужны ль средства,
Без них кто обойтися мог?
И славно ль быть тому тираном,
Великим в зверстве Тамерланом,
Кто благостью велик, как бог?

Фелицы слава, слава бога,
Который брани усмирил;
Который сира и убога
Покрыл, одел и накормил;
Который оком лучезарным
Шутам, трусам, неблагодарным
И праведным свой свет дарит;
Равно всех смертных просвещает,
Больных покоит, исцеляет,
Добро лишь для добра творит.

Который даровал свободу
В чужие области скакать,
Позволил своему народу
Сребра и золота искать;
Который воду разрешает
И лес рубить не запрещает;
Велит и ткать, и прясть, и шить;
Развязывая ум и руки,
Велит любить торги, науки
И счастье дома находить;

Которого закон, десница
Дают и милости и суд. -
Вещай, премудрая Фелица!
Где отличён от честных плут?
Где старость по миру не бродит?
Заслуга хлеб себе находит?
Где месть не гонит никого?
Где совесть с правдой обитают?
Где добродетели сияют? -
У трона разве твоего!

Но где твой трон сияет в мире?
Где, ветвь небесная, цветёшь?
В Багдаде? Смирне? Кашемире? -
Послушай, где ты ни живёшь, -
Хвалы мои тебе приметя,
Не мни, чтоб шапки иль бешметя
За них я от тебя желал.
Почувствовать добра приятство
Такое есть души богатство,
Какого Крез не собирал.

Прошу великого пророка,
Да праха ног твоих коснусь,
Да слов твоих сладчайша тока
И лицезренья наслаждусь!
Небесные прошу я силы,
Да, их простря сафирны крылы,
Невидимо тебя хранят
От всех болезней, зол и скуки;
Да дел твоих в потомстве звуки,
Как в небе звёзды, возблестят.

1782


На рифмоплёта

Видал ли, рифмоплёт, на рынке ты блины
Из гречневой муки, холодные, сухие,
Без соли, без дрождей, без масла спечены,
И словом, чёрствые и жёсткие такие,
Что в горло могут быть пестом лишь втолчены?
Не трудно ль - рассуди - блины такие кушать,
Не казнь ли смертная за тяжкие грехи?
Вот так-то, рифмоплёт, легко читать и слушать
         Увы! твои стихи.

После 1780 (?)


К первому соседу

Кого роскошными пирами
На влажных Невских островах,
Между тенистыми древами,
На мураве и на цветах,
В шатрах персидских, златошвейных
Из глин китайских драгоценных,
Из венских чистых хрусталей,
Кого толь славно угощаешь
И для кого ты расточаешь
Сокровищи казны твоей?

Гремит музыка, слышны хоры
Вкруг лакомых твоих столов;
Сластей и ананасов горы
И множество других плодов
Прельщают чувствы и питают;
Младые девы угощают,
Подносят вина чередой,
И алиатико с шампанским,
И пиво русское с британским,
И мозель с зельцерской водой.

В вертепе мраморном, прохладном,
В котором льётся водоскат,
На ложе роз благоуханном,
Средь лени, неги и отрад,
Любовью распалённый страстной,
С младой, весёлою, прекрасной
И нежной нимфой ты сидишь;
Она поёт, ты страстью таешь,
То с ней в веселье утопаешь,
То, утомлён весельем, спишь.

Ты спишь, - и сон тебе мечтает,
Что ввек благополучен ты,
Что само небо рассыпает
Блаженства вкруг тебя цветы,
Что парка дней твоих не косит,
Что откуп вновь тебе приносит
Сибирски горы серебра
И дождь златой к тебе лиётся.
Блажен, кто поутру проснётся
Так счастливым, как был вчера!

Блажен, кто может веселиться
Бесперерывно в жизни сей!
Но редкому пловцу случится
Безбедно плавать средь морей:
Там бурны дышат непогоды,
Горам подобны гонят воды
И с пеною песок мутят.
Петрополь сосны осеняли,
Но вихрем пораженны пали,
Теперь корнями вверх лежат.

Непостоянство доля смертных,
В пременах вкуса счастье их;
Среди утех своих несметных
Желаем мы утех иных.
Придут, придут часы те скучны,
Когда твои ланиты тучны
Престанут грации трепать;
И, может быть, с тобой в разлуке
Твоя уж Пенелопа в скуке
Ковер не будет распускать.

Не будет, может быть, лелеять
Судьба уж более тебя
И ветр благополучный веять
В твой парус: береги себя!
Доколь текут часы златые
И не приспели скорби злые,
Пей, ешь и веселись, сосед!
На свете жить нам время срочно;
Веселье то лишь непорочно,
Раскаянья за коим нет.

1780


Вертеп - по-старославянски - пещера; здесь: искусственный грот - место отдыха.

Парки - в мифах древних римлян три богини судьбы; первая свивает, вторая ткёт, а третья обрезает нить жизни.

Ланиты - щёки.

Грации - три богини древних римлян, олицетворение цветущей молодости; в переносном смысле: красивые девушки.

Пенелопа - жена главного героя гомеровской «Одиссеи»; во время двадцатилетних странствий Одиссея её принуждали выбрать себе другого мужа, и верная Пенелопа дала обещанье сделать это не раньше, чем соткёт пышное покрывало, а сама каждую ночь распускала сотканное за день.

Властителям и судиям

Восстал всевышний бог, да судит
Земных богов во сонме их;
Доколе, рек, доколь вам будет
Щадить неправедных и злых?

Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.

Ваш долг: спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков.

Не внемлют! видят - и не знают!
Покрыты мздою очеса:
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.

Цари! Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.

И вы подобно так падёте,
Как с древ увядший лист падёт!
И вы подобно так умрёте,
Как ваш последний раб умрёт!

Воскресни, боже! боже правых!
И их молению внемли:
Приди, суди, карай лукавых,
И будь един царём земли!

1780


Стихотворение является вольным переложением 81-го псалма из Библии.

На смерть князя Мещерского

Глагол времён! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает,
Зовёт меня, зовёт твой стон,
Зовёт - и к гробу приближает.
Едва увидел я сей свет,
Уже зубами смерть скрежещет,
Как молнией, косою блещет
И дни мои, как злак, сечет.

Ничто от роковых кохтей,
Никая тварь не убегает:
Монарх и узник - снедь червей,
Гробницы злость стихий снедает;
Зияет время славу стерть:
Как в море льются быстры воды,
Так в вечность льются дни и годы;
Глотает царства алчна смерть.

Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся.
Без жалости всё смерть разит:
И звёзды ею сокрушатся,
И солнцы ею потушатся,
И всем мирам она грозит.

Не мнит лишь смертный умирать
И быть себя он вечным чает;
Приходит смерть к нему, как тать,
И жизнь внезапу похищает.
Увы! где меньше страха нам,
Там может смерть постичь скорее;
Её и громы не быстрее
Слетают к гордым вышинам.

Сын роскоши, прохлад и нег,
Куда, Мещерский! ты сокрылся?
Оставил ты сей жизни брег,
К брегам ты мёртвых удалился;
Здесь персть твоя, а духа нет.
Где ж он? - Он там. - Где там? - Не знаем.
Мы только плачем и взываем:
«О, горе нам, рождённым в свет!»

Утехи, радость и любовь
Где купно с здравием блистали,
У всех там цепенеет кровь
И дух мятется от печали.
Где стол был яств, там гроб стоит;
Где пиршеств раздавались лики,
Надгробные там воют клики,
И бледна смерть на всех глядит.

Глядит на всех - и на царей,
Кому в державу тесны миры;
Глядит на пышных богачей,
Что в злате и сребре кумиры;
Глядит на прелесть и красы,
Глядит на разум возвышенный,
Глядит на силы дерзновенны
И точит лезвие косы.

Смерть, трепет естества и страх!
Мы - гордость, с бедностью совместна;
Сегодня бог, а завтра прах;
Сегодня льстит надежда лестна,
А завтра: где ты, человек?
Едва часы протечь успели,
Хаоса в бездну улетели,
И весь, как сон, прошёл твой век.

Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен;
Желанием честей размучен,
Зовёт, я слышу, славы шум.

Но так и мужество пройдёт
И вместе к славе с ним стремленье;
Богатств стяжание минёт,
И в сердце всех страстей волненье
Прейдёт, прейдёт в чреду свою.
Подите счастьи прочь возможны,
Вы все пременны здесь и ложны:
Я в дверях вечности стою.

Сей день иль завтра умереть,
Перфильев! должно нам конечно, -
Почто ж терзаться и скорбеть,
Что смертный друг твой жил не вечно?
Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой её себе к покою
И с чистою твоей душою
Благословляй судеб удар.

1779


Ключ

Источник шумный и прозрачный,
Текущий с горной высоты,
Луга поящий, долы злачны,
Кропящий перлами цветы,
О, коль ты мне приятен зришься!

Ты чист - и восхищаешь взоры,
Ты быстр - и утешаешь слух;
Как серна, скачуща на горы,
Так мой к тебе стремится дух,
Желаньем петь тебя горящий.

Когда в дуги твои сребристы
Глядится красная заря,
Какие пурпуры огнисты
И розы пламенны, горя,
С паденьем вод твоих катятся!

Гора в день стадом покровенну
Себя в тебе любуясь зрит;
В твоих водах изображенну
Дуброву ветерок струит,
Волнует жатву золотую.

Багряным бег твой становится,
Как солнце катится с небес;
Лучом кристалл твой загорится,
В дали начнёт синеться лес,
Туманов море разольётся.

О! коль ночною темнотою
Приятен вид твой при луне,
Как бледны холмы над тобою
И рощи дремлют в тишине,
А ты один, шумя, сверкаешь!..

1779


Кружка

Краса пирующих друзей,
Забав и радостий подружка,
Предстань пред нас, предстань скорей,
Большая сребряная кружка!
   Давно уж нам в тебя пора
      Пивца налить
         И пить:
      Ура! ура! ура!

Ты дщерь великого ковша,
Которым предки наши пили;
Веселье их была душа,
В пирах они счастливо жили.
   И нам, как им, давно пора
      Счастливым быть
         И пить:
      Ура! ура! ура!

Бывало, старики в вине
Своё всё потопляли горе,
Дралися храбро на войне:
Вить пьяным по колени море!
   Забыть и нам всю грусть пора
      Отважным быть
         И пить:
      Ура! ура! ура!

Бывало, дольше длился век,
Когда диет не наблюдали;
Был здрав и счастлив человек,
Как только пили да гуляли.
   Давно гулять и нам пора,
      Здоровым быть
         И пить:
      Ура! ура! ура!

Бывало, пляска, резвость, смех
В хмелю друг друга обнимают;
Теперь наместо сих утех
Жеманством, лаской угощают.
   Жеманство нам прогнать пора,
      Но просто жить
         И пить:
      Ура! ура! ура!

В садах, бывало, средь прохлад
И жёны с нами куликают,
А ныне клоб да маскерад
И жён уж с нами разлучают.
   Французить нам престать пора,
      Но Русь любить
         И пить:
      Ура! ура! ура!

Бывало - друга своего,
Теперь - карманы посещают;
Где вист, да банк, да макао,
На деньги дружбу там меняют.
   На карты нам плевать пора,
      А скромно жить
         И пить:
      Ура! ура! ура!

О сладкий дружества союз,
С гренками пивом пенна кружка!
Где ты наш услаждаешь вкус,
Мила там, весела пирушка.
   Пребудь ты к нам всегда добра,
      Мы станем жить
         И пить:
      Ура! ура! ура!

1777


Музыка Трутовского.

Куликати - выпивать.

Вист, банк, макао - карточные игры.

С гренками пивом пенна кружка - в кружку с пивом (смесь английского и русского) бросали сушёный хлеб и лимонную корку.

Модное остроумие

Не мыслить ни о чём и презирать сомненье,
На всё давать тотчас свободное решенье,
Не много разуметь, о многом говорить;
Быть дерзку, но уметь продерзостями льстить;
Красивой пустошью плодиться в разговорах,
И другу и врагу являть приятство в взорах;
Блистать учтивостью, но, чтя, пренебрегать,
Смеяться дуракам и им же потакать,
Любить по прибыли, по случаю дружиться,
Душою подличать, а внешностью гордиться,
Казаться богачом, а жить на счёт других;
С осанкой важничать в безделицах самих;
Для острого словца шутить и над законом,
Не уважать отцом, ни матерью, ни троном;
И, словом, лишь умом в поверхности блистать,
В познаниях одни цветы только срывать,
Тот узел рассекать, что развязать не знаем, -
Вот остроумием что часто мы считаем!

1776


Правило жить

Утешь поклоном горделивца,
Уйми пощёчиной сварливца,
Засаль подмазкой скрып ворот,
Заткни собаке хлебом рот, -
Я бьюся об заклад,
Что все четыре замолчат.

?


Вверх Вниз

Статья из «Нового энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона» (1911 –1916)

Державин, Гавриил Романович - знаменитый поэт.

Родился 3 июля 1743 в Казани, в семье мелкопоместных дворян. Его отец, армейский офицер, жил то в Яранске, то в Ставрополе, под конец в Оренбурге.

Родители Державина не обладали образованием, но старались дать детям по возможности лучшее воспитание. Державин, родившийся очень слабым и хилым, «от церковников» научился читать и писать; семи лет, когда семья жила в Оренбурге, его поместили в пансион некоего «сосланного в каторжную работу» немца Розе; последний был «круглый невежда». За четыре года, проведённые у Розе, Державин всё же научился довольно порядочно немецкому языку, отличаясь вообще «чрезвычайной к наукам склонностью». Ему было 11 лет, когда умер его отец. Вдова с детьми осталась в большой бедности. Ей пришлось «с малыми своими сыновьями ходить по судьям, стоять у них в передней по несколько часов, дожидаясь их выходу; но когда выходили, не хотел никто выслушать её порядочно, но все с жестокосердием её проходили мимо, и она должна была ни с чем возвращаться домой». Эти впечатления детства оставили в душе ребёнка неизгладимый след; поэту «врезалось ужаснейшее отвращение от людей неправосудных и притеснителей сирот», и идея «правды» сделалась впоследствии господствующей его чертой. Переехав в Казань, вдова отдала детей для обучения сначала гарнизонному школьнику Лебедеву, потом артиллерии штык-юнкеру Полетаеву; учителя эти были не лучше Розе.

В 1759, с открытием в Казани гимназии, Державин вместе с братом были помещены в гимназию. Образовательные средства и здесь были не велики; учеников, главным образом, заставляли выучивать наизусть и произносить публично сочинённые учителями речи, разыгрывать трагедии Сумарокова, танцевать и фехтовать. Собственно научным предметам, «по недостатку хороших учителей», в гимназии «едва ли» - по словам Державина - учили его «с лучшими правилами, чем прежде». За время пребывания в гимназии он усовершенствовался лишь в немецком языке и пристрастился к рисованию и черчению. Державин был в числе первых учеников, особенно успевая в «предметах, касающихся воображения». Недостаток систематического образования отчасти пополнялся чтением. Державин пробыл в гимназии около 3 лет: в начале 1762, года за два перед тем записанный в гвардию, он был вытребован в Петербург на службу.

В марте 1762 Державин был уже в Петербурге, в солдатских казармах. Последовавшие затем двенадцать лет (1762 - 1773) составляют наиболее безотрадный период в его жизни. Тяжёлая чёрная работа поглощает почти всё его время; его окружают невежественные товарищи; это быстро и самым гибельным образом действует на увлекающегося юношу. Он пристрастился к картам, играя сначала «по маленькой», а потом и «в большую». Живя в отпуске в Москве, Державин проиграл в карты деньги, присланные матерью на покупку имения, и это едва его не погубило: он «ездил, так сказать с отчаянья, день и ночь по трактирам искать игры; познакомился с игроками или, лучше, с прикрытыми благопристойными поступками и одеждой разбойниками; у них научился заговорам, как новичков заводить в игру, подборам карт, подделкам и всяким игрецким мошенничествам». «Впрочем, - прибавляет Державин, - совесть, или лучше сказать, молитвы матери, никогда его (в «Записках» Державин говорит о себе в третьем лице) до того не допускали, чтоб предался он в наглое воровство или в коварное предательство кого-либо из своих приятелей, как другие делывали»; «когда не было денег, никогда в долг не играл, не занимал оных и не старался какими-либо переворотами отыгрываться или обманами, лжами и пустыми о заплате уверениями достать деньги»; «всегда содержал своё слово свято, соблюдал при всяком случае верность, справедливость и приязнь».

На помощь к лучшим нравственным инстинктам природы скоро стала приходить и врождённая склонность Державина к стихотворству. «Когда случалось, что не на что было не токмо играть, но и жить, то, запершись дома, ел хлеб с водой и марал стихи». «Марать стихи» Державин начал ещё в гимназии; чтение книг стало пробуждать в нём охоту к стихотворству. Поступив в военную службу, он переложил на рифмы ходившие между солдатами «площадные прибаски на счёт каждого гвардейского полка». Он «старается научиться стихотворству из книги о поэзии Тредьяковского, из прочих авторов, как Ломоносова и Сумарокова». Его привлекает также Козловский, прапорщик того же полка, человек не без литературного дарования: Державину особенно нравилась «лёгкость его слога». Несмотря на то что среди казарменной обстановки Державин «должен был, хотя и не хотел, выкинуть из головы науки», он продолжает «по ночам, когда все улягутся», читать случайно добытые книги, немецкие и русские, знакомится с сочинениями Клейста, Гагедорна, Геллерта, Галлера, Клопштока, начинает переводить в стихах «Телемаха», «Мессиаду» и других.

«Возгнушавшись сам собою», находит, наконец, выход для своих сил: его спасает Пугачёвщина. В 1773 г. главным начальником войск, посланных против Пугачёва, был назначен Бибиков. Державин (незадолго перед тем произведённый в офицеры, после десяти лет солдатской службы) решается лично явиться к Бибикову, перед его отъездом в Казань, с просьбой взять его с собой как казанского уроженца. Бибиков исполняет эту просьбу, и своим усердием и талантами Державин скоро приобретает его расположение и доверие. Почти немедленно по приезде в Казань, Державин пишет Речь, которой казанское дворянство отвечало императрице на её рескрипт. Он едет с секретными поручениями в Симбирск, Самару и Саратов.

Труды Державина за время Пугачёвщины окончились для него, однако, большими неприятностями, даже преданием суду. Причиной тому была отчасти вспыльчивость Державина, отчасти недостаток «политичности». Суд над Державиным был прекращён, но все заслуги его пропали даром. Ему не тотчас удалось и вернуться в столицу; около пяти месяцев он проводит на Волге «праздно». К этому времени относятся так называемые «Читалагайские оды» Державина.

По возвращении в Петербург, обойдённый наградами, Державин принуждён был сам о них хлопотать, тем более что во время Пугачёвщины он много потерпел и материально: в его оренбургском имении недели с две стояли 40000 подвод, вёзших провиант в войско, причём съеден был весь хлеб, весь скот, и солдаты «разорили крестьян до основания». Державину пришлось подать одну за другой две просьбы Потёмкину, не раз «толкаться у князя в передней», подать просьбу самой императрице, новую докладную записку Потёмкину, и только после этого, в феврале 1777 г., Державину, наконец, была объявлена награда: «по неспособности» к военной службе, он с чином коллежского советника «выпускался в штатскую» (несмотря на прямое заявление, что он «не хочет быть статским чиновником»), и ему жаловалось 300 душ в Белоруссии. Державин хотя и написал по этому поводу «Излияния благодарного сердца императрице Екатерине Второй» - восторженный дифирамб в прозе, - но тем не менее считал себя обиженным. Гораздо счастливее был Державин в это время в картах: осенью 1775, «имея в кармане всего 50 рублей», он выиграл до 40000 рублей.

Скоро Державин получает довольно видную должность в сенате и в начале 1778 женится, с первого взгляда влюбившись, на 16-летней девушке, Екатерине Яковлевне Бастидон (дочери камердинера Петра III, португальца Бастидона, женившегося, по приезде в Россию, на русской). Брак был самый счастливый. С красивой наружностью жена Державина соединяла кроткий и весёлый характер, любила тихую, домашнюю жизнь, была довольно начитана, любила искусства, особенно отличаясь в вырезывании силуэтов. В своих стихах Державин называет её «Пленирою».

Ещё в 1773, в журнале Рубана «Старина и Новизна», явилось, без подписи, первое произведение Державина - перевод с немецкого: «Ироида, или Письма Вивлиды к Кавну» (из «Превращений» Овидия); в том же году была напечатана, также без подписи, «Ода на всерадостное бракосочетание великого князя Павла Петровича», сочинённая (как сказано в заглавии) «потомком Атиллы, жителем реки Ра». Около 1776 Державиным изданы были «Оды, переведённые и сочинённые при горе Читалагае», 1774. Гора Читалагай находится близ одной из немецких колоний, верстах в 100 от Саратова, на левом берегу Волги; в Пугачёвщину поэт одно время стоял здесь с своим отрядом и, случайно встретив у жителей немецкий перевод славившихся тогда французских од Фридриха II, в часы досуга перевёл четыре из них русской прозой. Тогда же Державиным было написано несколько стихотворений: «На смерть Бибикова», «На великость», «На знатность» и другие. Всё это и было собрано в названной книжке.

Первые произведения Державина не удовлетворяли самого поэта. В большей их части заметно слишком сильное влияние Ломоносова; чаще всего это были прямые подражания, и весьма неудачные. При крайней высокопарности и бедности содержания, самый язык их страдал устарелыми, неправильными формами. В «Читалагайских одах» сказываются проблески таланта, но и они, по сознанию самого поэта, писаны ещё «весьма не чистым и неясным слогом». По выражению Дмитриева, автор их «карабкался на Парнас».

Решительный перелом в поэтической деятельности Державина происходит в 1778 - 1779 гг. Он сам так характеризует прежний, более ранний период своей поэзии и переход к позднейшему, самостоятельному творчеству: «Правила поэзии почерпал я из сочинений Тредьяковского, а в выражении и слоге старался подражать Ломоносову; но так как не имел его таланта, то это и не удавалось мне. Я хотел парить, но не мог постоянно выдерживать изящным подбором слов, свойственных одному Ломоносову, великолепия и пышности речи. Поэтому, с 1779 избрал я совершенно особый путь, руководствуясь наставлениями Баттэ и советами друзей моих, Н. А. Львова, В. В. Капниста и Хемницера, причём наиболее подражал Горацию».

В этих словах поэт довольно верно характеризует отличие своё от Ломоносова. По теории Баттэ поэзия, при «подражании природе», должна прежде всего «нравиться» и «поучать». Этот взгляд был усвоен Державиным. Ещё более он был обязан своим друзьям. Почти все они были моложе Державина, но стояли гораздо выше его по образованию. Капнист отличался знанием теории искусства и версификации; на автографах державинских стихотворений нередко встречаются поправки, сделанные его рукой. Н. А. Львов слыл русским Шапеллем, воспитывался на французских и итальянских классиках, любил лёгкую шуточную поэзию и сам писал в этом роде; выше всего он ставил простоту и естественность, умел ценить народный язык и народную поэзию, отличался остроумием и оригинальностью литературных взглядов, смело восставая иногда против общепринятых суждений и мнений; признавая, например, Ломоносова «богатырём русской словесности». Львов указывал на «увечья», нанесённые им русскому языку. К тому же направлению примыкал и Хемницер.

Сравнивая более ранние стихотворения Державина с теми, которые написаны им, начиная с 1779, нельзя не видеть громадности шага, сделанного поэтом. Первой одой, написанной в новом направлении, было «Успокоенное неверие» (1779). Почти одновременно с ней была напечатана ода «На смерть князя Мещерского» (1779), впервые давшая поэту громкую известность и поражавшая читателей небывалой звучностью стиха, силой и сжатостью поэтического выражения. В том же году напечатана была ода «На рождение в севере порфирородного отрока». Своей игривой лёгкостью она резко выделялась из массы обычных торжественных од того времени; в содержании её отразились лучшие стремления времени.

В 1780 в печати является ода «Властителям и судиям», написанная в подражание псалму и замечательная по смелости и силе; она чуть было не навлекла на поэта немилость императрицы. В том же году печатаются оды: «На отсутствие её величества в Белоруссию» и «К первому соседу». Содержание поэзии Державина становится всё глубже и разнообразнее; самая форма стиха быстро совершенствуется. Вместо бесплодного стремления к «великолепию и пышности речи российского Пиндара», перед нами образы и картины, взятые прямо из жизни, нередко из простого быта; рядом с «парением» идут сатира и шутка; поэт употребляет народные обороты и выражения. «Фелица», написанная в 1782-м и напечатанная в 1783, по общему убеждению современников, открывала «новый путь» к Парнасу. Она вызвала такой же восторг в читателях, как за сорок с лишком лет до того ода «На взятие Хотина» Ломоносова. «Бумажный гром» высокопарных од, по сознанию современников, стал уже всем «докучать». В «Фелице» ложноклассический тон русской лирической поэзии XVIII в. впервые начинает уступать место более живой, реальной поэзии. К этому присоединялась столь необычная «издёвка злая» с прозрачными намёками на живые лица и современные обстоятельства. Привлекательны были и ярко нарисованный поэтом идеал монархини, сочувствие её гуманным идеям и преобразованиям, всюду чувствуемое в оде стремление поэта, ещё ранее им высказанное, видеть «на троне человека». И по отношению к лёгкости стиха в оде также видели как бы начало нового периода; «Фелица» послужила поводом к основанию даже особого журнала («Собеседника любителей российского слова»).

Служба Державина в сенате была непродолжительна. У него очень скоро начались неудовольствия с генерал-прокурором Вяземским. Некоторую роль играла здесь, кажется, самая женитьба поэта (Вяземскому хотелось выдать за Державина одну свою родственницу); но были и другие причины, чисто служебные. В сенате нужно было составлять роспись доходов и расходов на новый (1784) год. Вяземскому хотелось, «чтобы нового росписания и табели не сочинять», а довольствоваться росписанием и табелью прошлого года. Между тем только что оконченная ревизия показала, что доходы государства значительно возросли сравнительно с предыдущим годом. Державин указывал на незаконность желания генерал-прокурора; ему возражали: «Ничего, князь так приказал». Державин, опираясь на букву закона, настоял, однако, на составлении новой росписи, «в которой вынуждены были показать более противу прошлого года доходов 8000000». Это был первый случай открытой борьбы Державина «за правду», приведший поэта впервые к горькому убеждению, что «нельзя там ему ужиться, где не любят правды». Он должен был выйти в отставку (в феврале 1784), но несколько месяцев спустя был назначен олонецким губернатором. По этому поводу Вяземский заметил, что «разве по его носу полезут черви, если Державин усидит долго»; и это сбылось. Не успел Державин приехать в Петрозаводск, как у него начались неприятности с наместником края, Тутолминым, и менее чем через год, Державин был переведён в Тамбов. Здесь он также «не усидел долго». Страницы «Записок» Державина, посвящённые периоду его губернаторства в Тамбове, говорят о чрезвычайной служебной энергии и горячем желании поэта принести посильную пользу, а также о его старании распространять образование среди тамбовского общества, в этом «диком, тёмном лесу», по выражению Державина. Он подробно говорит в «Записках» о танцевальных вечерах, которые его жена устраивала для тамбовской молодёжи у себя на дому, о классах грамматики, арифметики и геометрии, которые чередовались в губернаторском доме с танцами; говорит о мерах к поднятию в обществе музыкального вкуса, о развитии в городе итальянского пения, о заведении им первой в городе типографии, первого народного училища, устройстве городского театра и т. д. Громадная масса бумаг, хранящихся до сих пор в саратовском архиве и писанных рукой поэта, указывает наглядно, с каким усердием относился Державин к своей службе. Энергия его очень скоро привела и здесь к столкновению с наместником. Возник целый ряд дел, перенесённых в сенат. Сенат, направляемый Вяземским, стал на сторону наместника и успел так всё представить императрице, что она повелела удалить Державина из Тамбова и рассмотреть взведённые на него обвинения. Началась длинная проволочка, дело отлагалось «день на день»; явившийся в Москву Державин шесть месяцев «шатался по Москве праздно». Состоявшееся, наконец, решение сената было крайне уклончивое и направлялось к тому, что так как он, Державин, уже удалён от должности, то «и быть тому делу так». Державин отправился в Петербург, надеясь «доказать императрице и государству, что он способен к делам, неповинен руками, чист сердцем и верен в возложенных на него должностях». Ничего определённого, однако, он не добился. На поданную им просьбу императрица приказала объявить сенату словесное повеление, чтобы считать дело «решённым», а «найден ли Державин винным или нет, того не сказано». Вместе с тем поэту от имени императрицы передавалось, что она не может обвинить автора «Фелицы», и приказывалось явиться ко двору. Державин был в недоумении. «Удостоясь со благоволением лобызать руку монархини и обедав с нею за одним столом, он размышлял сам в себе, что он такое: виноват или не виноват? в службе или не в службе?». После новой просьбы и новой аудиенции, причём ему опять ничего не удалось «доказать», 2 августа 1789 состоялся именной указ, которым повелевалось выдавать Державину жалованье «впредь до определения к месту». Ждать места ему пришлось более 2 лет. Соскучившись таким положением, поэт решился «прибегнуть к своему таланту»: написал оду «Изображение Фелицы» и передал её тогдашнему любимцу, Зубову. Ода понравилась, и поэт «стал вхож» к Зубову. Около того же времени Державин написал ещё две оды: «На шведский мир» и «На взятие Измаила»; последняя особенно имела успех. К поэту стали «ласкаться». Потёмкин (читаем в «Записках»), «так сказать, волочился за Державиным, желая от него похвальных себе стихов»; за поэтом ухаживал и Зубов, от имени императрицы передавая поэту, что если хочет, он может писать «для князя», но «отнюдь бы от него ничего не принимал и не просил», что «он и без него всё иметь будет». «В таковых мудрёных обстоятельствах» Державин «не знал, что делать и на которую сторону искренно предаться, ибо от обоих был ласкаем».

В декабре 1791 Державин был назначен статс-секретарём императрицы. Это было знаком необычайной милости; но служба и здесь для Державина была неудачной. Он не сумел угодить императрице и очень скоро «остудился» в её мыслях. Причина «остуды» лежала во взаимных недоразумениях. Державин, получив близость к императрице, больше всего хотел бороться с столь возмущавшей его «канцелярской крючкотворной дружиной», носил императрице целые кипы бумаг, требовал её внимания к таким запутанным делам, как дело Якобия (привезённое из Сибири «в трёх кибитках, нагруженных сверху до низу»), или ещё более щекотливое дело банкира Сутерланда, где замешано было много придворных, и от которого все уклонялись, зная, что и сама Екатерина не желала его строгого расследования. Между тем от поэта вовсе не того ждали. В «Записках» Державин замечает, что императрица не раз заводила с докладчиком речь о стихах «и неоднократно, так сказать, прашивала его, чтоб он писал в роде оды Фелице». Поэт откровенно сознаётся, что он не раз принимался за это, «запираясь по неделе дома», но «ничего написать не мог»; «видя дворские хитрости и беспрестанные себе толчки», поэт «не собрался с духом и не мог таких императрице тонких писать похвал, каковы в оде Фелице и тому подобных сочинениях, которые им писаны не в бытность ещё при дворе: ибо издалека те предметы, которые ему казались божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему, при приближении ко двору, весьма человеческими». Поэт так «охладел духом», что «почти ничего не мог написать горячим чистым сердцем в похвалу императрице», которая «управляла государством и самым правосудием более по политике, чем по святой правде». Много вредили ему также его излишняя горячность и отсутствие придворного такта.

Менее чем через три месяца по назначении Державина, императрица жаловалась Храповицкому, что её новый статс-секретарь «лезет к ней со всяким вздором». К этому могли присоединяться и козни врагов, которых у Державина было много; он, вероятно, не без основания высказывает в «Записках» предположение, что «неприятные дела» ему поручались и «с умыслу», «чтобы наскучил императрице и остудился в её мыслях».

Статс-секретарём Державин пробыл менее 2 лет: в сентябре 1793 он был назначен сенатором. Назначение это было почётным удалением от службы при императрице. Державин скоро рассорился со всеми сенаторами. Он отличался усердием и ревностью к службе, ездил в сенат иногда даже по воскресеньям и праздникам, чтобы просмотреть целые кипы бумаг и написать по ним заключения. Правдолюбие Державина и теперь, по обыкновению, выражалось «в слишком резких, а иногда и грубых формах».

В начале 1794 Державин, сохраняя звание сенатора, был назначен президентом коммерц-коллегии; должность эта, некогда очень важная, теперь была значительно урезана и предназначалась к уничтожению, но Державин знать не хотел новых порядков и потому на первых же порах и здесь нажил себе много врагов и неприятностей.

Незадолго до своей смерти императрица назначила Державина в комиссию по расследованию обнаруженных в заёмном банке хищений; назначение это было новым доказательством доверия императрицы к правдивости и бескорыстию Державина.

В 1793 Державин лишился своей жены; прекрасное стихотворение «Ласточка» (1794) изображает его тогдашнее душевное состояние. Через полгода он, однако, вновь женился (на Дьяковой, родственнице Львова и Капниста), не по любви, а «чтобы, как он говорит, оставшись вдовцом, не сделаться распутным». Воспоминания о первой жене, внушившей ему лучшие стихотворения, никогда не покидали поэта.

1782 - 1796 гг. были периодом наиболее блестящего развития поэтической деятельности Державина. За «Фелицей» следовали: «Благодарность Фелице» (1783), с поэтическими картинами природы; «Видение Мурзы» (1783), напечатанное лишь в 1791 г., где поэт оправдывается от упрёков в лести (замечателен первоначальный эскиз оды, показывающий, что поэт не безотчетно воспевал императрицу и деятелей её царствования); ода «Решемыслу» (1783), где рисуется идеал истинного вельможи, с намёками на Потёмкина; ода «На присоединение Крыма» (1784), написанная белыми стихами: для того времени это было такой смелостью, что поэт считал необходимым в особом предисловии оправдываться. В том же 1784 г. была окончена знаменитая ода «Бог» (начатая ещё в 1780 г.), в ряду духовных од Державина высшее проявление его таланта; она была переведена на языки немецкий, французский, английский, итальянский, испанский, польский, чешский, латинский и японский; немецких переводов было несколько, французских - до 15. Она была отчасти отражением господствовавших в то время идей деизма; под их влиянием во всех западноевропейских литературах явилось множество стихотворений, написанных в прославление Верховного Существа; даже Вольтер написал оду «Le vrai Dieu». Общее сходство, по предмету и отдельным мыслям, с многочисленными иностранными произведениями того же рода не раз подавало повод к толкам о заимствованиях и подражаниях нашего поэта; но Я. К. Гроту удалось доказать полную оригинальность произведения.

За время губернаторства (1785 - 1788) Державин почти не писал стихов. Можно отметить лишь два стихотворения: «Уповающему на свою силу» (1785), подражание 146 псалму, с явными намёками на Тутолмина, и «Осень во время осады Очакова» (1788). Весть о взятии Очакова Потёмкиным вызывает оду «Победителю», написанную в начале 1789 г. К этому же времени относится ода «На счастие», любопытная своим шуточно-сатирическим содержанием и полная намёков, теперь не всегда понятных, на различные политические лица и обстоятельства того времени; в оправдание весёлой её иронии, поэт прибавил в заглавии оды: «Писана на маслянице, когда и сам автор был под хмельком». В оде «На взятие Измаила» (1790) впервые начинает сказываться влияние Оссиановой поэзии. К этому же времени относится написанное частью в стихах, частью прозой, «Описание торжества в доме князя Потёмкина по случаю взятия Измаила».

Под непосредственным впечатлением известия о неожиданной смерти Потёмкина (в ноябре 1791) поэт набросал первый эскиз оды «Водопад» (оконченной лишь в 1794 г.), - блестящего апофеоза всего, что было в духе и делах Потёмкина действительно достойного жить в потомстве. Ода делает тем более чести поэту, что в то время многие без стыда топтали в грязь память умершего.

Дальнейшие, более важные произведения Державина: ода «На умеренность» (1792), полная намёков на положение поэта в должности статс-секретаря; ода «Вельможа» (1794), переделанная из оды «На знатность», напечатанной некогда в числе Читалагайских од (посвящённая преимущественно изображению Румянцева, она рисует идеал истинного величия); «Мой истукан» (1794), где поэт высказывает своё единственное стремление «быть человеком»; «На взятие Варшавы» (1794); «Приглашение к обеду» (1795); «Афинейскому витязю» (1796; изображение А. Г. Орлова ); «На кончину благотворителя» (1795, по поводу смерти Бецкого ); «На покорение Дербента» (1791).

Французская революция и казнь Людовика XVI нашли отклик в стихотворениях Державина: «На панихиду Людовика XVI» (1793) и «Колесница». Небольшие стихотворения: «Гостю» (1795) и «Другу» (1795) - наиболее ранние пьесы Державина в антологическом духе, с этого времени всё более усиливающемся в поэзии Державина.

Наиболее блестящий период поэтической деятельности поэта заканчивается известным его «Памятником» (1796), подражанием Горацию, где, однако, наш поэт верно характеризует значение своей собственной поэтической деятельности.

После воцарения императора Павла Державин сначала было подвергся гонению («за непристойный ответ, государю учинённый»), но потом одой на восшествие его на престол императора («На новый 1797 г.») успел вернуть его милость. Державин получает почётные поручения, делается кавалером мальтийского ордена (по поводу чего пишется особая ода), снова получает место президента коммерц-коллегии. Большая часть од, написанных Державиным в царствование Павла, имеет предметом своим подвиги Суворова и носит на себе сильное влияние Оссиановой поэзии.

В то же время Державин увлекается греческой поэзией, особенно Анакреонтом. Сам поэт не знал греческого языка и чаще всего обращался к львовскому переводу песен Анакреонта (1794). Из оригинальных произведений в этом направлении особенно популярны были: «К Музе» (1797), «Цепи» (1798), «Стрелок» (1799), «Мельник» (1799), «Русские девушки» (1799), «Птицелов» (1800). В 1804 г. был издан Державиным целый сборник «Анакреонтических песен». Стихотворения эти отличались лёгким стихом, простым, иногда народным языком, но их шутливое содержание нередко переходит в циническое.

Любопытны также пьесы этого времени, «соображённые с русскими обычаями и нравами», например, «Похвала сельской жизни» (1798).

При Александре I Державин одно время был министром юстиции (1802 - 03). Общее направление эпохи было, однако, уже не по нём. Державин, не стесняясь, выражал своё несочувствие преобразовательным стремлениям императора и открыто порицал его молодых советников.

В 1803 Державин получает полную отставку и особым стихотворением приветствует свою «свободу» («Свобода», 1803).

Последние годы жизни (1803 - 16) Державин проводил преимущественно в деревне Званке, Новгородской губернии. Свои сельские занятия он описывает в стихотворении «Званская жизнь» (1807).

С 1804 он начинает увлекаться драмой и пишет два большие драматические сочинения, с музыкой, хорами и речитативами - «Добрыня» (1804) и «Пожарский»; детскую комедию «Кутерьма от Кондратьевых» (1806); трагедии «Ирод и Мариамна» (1807), «Евпраксия» (1808), «Тёмный» (1808), «Атабалибо, или Разрушение Перуанской империи» (не окончена); оперы «Дурочка умнее умных», «Грозный, или Покорение Казани», «Рудокопы», «Батмендии» (не окончена). Все эти произведения были лишь заблуждением поэтического таланта; Мерзляков остроумно называет их «развалинами Державина». В них нет ни действия, ни характеров; на каждом шагу несообразности, не говоря уже об общей ложноклассической их постройке; самый язык тяжёл и неуклюж.

В 1809 - 1810 гг., живя в деревне, Державин составляет «Объяснения к своим стихотворениям», важный и любопытный материал как для истории литературы того времени, так и для характеристики самого поэта. «Объяснения» как нельзя лучше дополняют «Записки» Державина, излагающие почти исключительно его служебные отношения. «Записки» остались в черновой редакции, со всеми, неизбежными в таких случаях, ошибками и крайностями. Это не было принято во внимание нашей критикой при появлении «Записок» в печати, в 1859 г. Составление «Записок» относится к 1811 - 1813 гг.

Живя по зимам в Петербурге, Державин основал в 1811, вместе с Шишковым, литературное общество: «Беседа любителей российского слова», на борьбу с которым вскоре выступил молодой «Арзамас». Сочувствуя Шишкову, Державин, впрочем, не был врагом Карамзина и вообще не остался вполне чуждым новому направлению литературы.

Державин скончался 8 июля 1816 в деревне Званке. Тело его погребено в Хутынском монастыре (в семи верстах от Новгорода), местоположение которого нравилось поэту. Детей у Державина не было ни от первого, ни от второго брака.

В лице Державина русская лирическая поэзия XVIII в. получила значительное развитие. Риторика впервые начинала уступать место поэзии. Русский поэт впервые выражается проще, впервые пытается стать ближе к жизни и действительности. Особенно важной новизной был «забавный русский слог». Никто ещё из наших поэтов не говорил таким языком, каким часто выражался автор «Фелицы». Державин любит употреблять простые, чисто народные слова и выражения, обращаться к лицам и сюжетам народной поэзии, «соображаться» с народным бытом, нравами и обычаями. Вместе с тем содержание поэзии значительно расширяется; поэт становится на почву современности, торжественная ода превращается в отзвук дня. Ни один русский поэт не стоял до тех пор так близко к своему времени, как Державин; начиная с «Фелицы», его оды - «поэтическая летопись», в которой длинной вереницей проходят исторические деятели эпохи, все важнейшие события времени.

На поэзии Державина отразился господствовавший у нас во всё продолжение XVIII в. взгляд на литературу и поэзию вообще - «нерешительность, неопределённость идеи поэзии», по выражению Белинского. Державин то гордится званием поэта, то смотрит на поэзию как на «летом вкусный лимонад». И Державину, и его современникам литературная деятельность ещё не всегда представлялась делом серьёзным, важным. Ценились, главным образом, «дела», а не «слова». Вот почему у поэта, который «был горяч и в правде чёрт», мы находим целый ряд произведений, в которых, по сознанию самого автора, было много «мглистого фимиаму», и вот почему Державин, так сильно хлопотавший всю жизнь о «правде», не считал для себя предосудительным иногда «прибегать к помощи своего таланта».

А. Архангельский


[Статьи (2) о Г. Державине]

Админ Вверх
МЕНЮ САЙТА