Стихотворения и биография Е. Баратынского
БАРАТЫНСКИЙ (Боратынский), Евгений Абрамович [19.II(2.III).1800, с. Мара Тамбовской губернии, - 29.VI(11.VII).1844, Неаполь; похоронен в Петербурге] - русский поэт. Родился в небогатой дворянской семье. В 1812 отправлен учиться в Петербург в Пажеский корпус, из которого в 1816 был исключён за мальчишеские проступки с запрещением поступать на службу. В 1819 зачислен рядовым в один из петербургсих полков. Сдружился в это время с А. А. Дельвигом, познакомился с А. С. Пушкиным, В. К. Кюхельбекером и др., принят в члены Вольного общества любителей российской словесности. Позднее сближается с К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым. В 1820 Баратынский произведён в унтер-офицеры и переведён в полк, стоявший в Финляндии. Пребывание в Финляндии (около 5 лет) было своего рода ссылкой для поэта. Произведённый, наконец, в 1825 в офицеры, он вышел в 1826 в отставку и поселился в Москве.
Баратынский начал печататься в 1819. Произведения, созданные в годы «финляндского изгнания»: элегия «Финляндия» (1820), поэма «Пиры» (1820, опубликована в 1826, переработана в 1833) и другие принесли Баратынскому большой успех. В 1-й половине 20-х гг., продолжая и развивая традиции К. Н. Батюшкова, он писал преимущественно элегии и послания: «Разуверение» («Не искушай меня без нужды…», 1821, положенное на музыку М. И. Глинкой), «Водопад» (1821), «Две доли» (1823), «Истина» (1824), «Буря» (1824) и др. Однако Баратынский внёс новые черты и в содержание и в форму элегического жанра. Его элегии отличаются не только глубокой искренностью, но и стремлением к психологическому раскрытию чувств и переживаний автора в их сложности и внутренней динамике. Один из критиков того времени (И. Киреевский) справедливо назвал их «психологическими миниатюрами». Такова одна из лучших элегий Баратынского «Признание» (1823), которую Пушкин считал лучшей русской элегией. Уже в это время стихам Баратынского свойственна философичность, которая станет в дальнейшем отличительной чертой его поэзии, поэзии мысли по преимуществу. С этим связано и стилевое своеобразие его стихов, определяемое стремлением логически чётко и точно выразить поэтическую мысль. Непосредственно политические темы в стихах Баратынского отсутствуют, но многое в его творчестве этих лет проникнуто вольнолюбием, отражающим общественный подъём периода подготовки восстания декабристов. В 1826 вышла стихотворная «финляндская повесть» Баратынского «Эда» (начатая в 1824). В ней Баратынский пытался преодолеть манеру пушкинских романтических поэм и «идти новою собственною дорогою» (из предисловия Баратынского к «Эде»), противопоставив исключительности положений и характеров обыденность и простоту. «Эда», как и последующие поэмы, не имела успеха, но была высоко оценена Пушкиным, считавшим, что она отличается «оригинальной своею простотою, прелестью рассказа, живостью красок и очерком характеров, слегка, но мастерски означенных…». Проявлением дружбы Баратынского с Пушкиным и некоторой близости их литературных позиций явилась книга «Две повести в стихах» (1828), в которую вошли поэма Пушкина «Граф Нулин» и поэма Баратынского «Бал» (1825-28), в которой он стремился психологически раскрыть характеры романтических героев, действующих уже в обстановке московского светского общества. Опубликованная в 1831 романтическая поэма «Наложница» (позднее названа «Цыганка») встретила нападки критиков за «низкий» сюжет и «грубость» языка. В полемическом предисловии к ней, по отзыву Белинского, «весьма умно и дельно написанном», Баратынский, объявляя литературу «наукой» о жизни («Чем писатель вернее отражает действительность… тем он нравственнее»), выступал против критиков, требовавших от писателя изображения только «высокого» и «добродетельного».
Атмосфера реакции, общественной депрессии, явившейся результатом разгрома декабристов, наложила резкий отпечаток на поэзию Баратынского. Философское начало выходит в ней на первый план. Но «дума» поэта о жизни, взгляд на неё становится всё мрачнее и безотраднее. Для его стихов после 1825 характерны мотивы гибели друзей, одиночества, великой скорби («Стансы», 1827), сознание неполноценности человеческой природы («Недоносок», 1835) и тщеты бытия («На что вы, дни», 1840), прославление смерти, как «разрешенья всех цепей» («Смерть», 1829, переработано в 1835), «ужасная картина» грядущего вырождения и гибели всего человечества («Последняя смерть», 1827). Единственную отраду Баратынский находит в искусстве («Болящий дух врачует песнопенье», 1834). Но для поэзии - всё меньше места в индустриально-торгашеском «железном» 19 веке.
Исчезнули при свете просвещенья Поэзии ребяческие сны, И не о ней хлопочут поколенья, Промышленным заботам преданы («Последний поэт»)
Не удовлетворяет Баратынского и собственное поэтическое творчество, отягчённое бременем мысли («Всё мысль да мысль! Художник бедный слова»), ограниченное эгоистическим углублением «в себя». «Время индивидуальной поэзии прошло, другой ещё не созрело», пишет он в 1832 П. А. Вяземскому. В стихотворении «На посев леса» (1843 ?) он прямо заявляет о своём отказе от «лиры». Но именно в этот период в полной мере проявляется художественная зрелость Баратынского, своеобразие его дарования, то «лица необщее выражение», которое отмечал сам поэт («Не ослеплён я музою моею», 1829). К числу его шедевров принадлежит стихотворение «На смерть Гёте» (1832), особенно ценимое М. Горьким. Пушкин очень высоко ставил лирику Баратынского: «Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален, ибо мыслит… мыслит по своему… между тем, как чувствует сильно и глубоко». В. Г. Белинский, посвятивший Баратынскому две статьи (1835 и 1842), считал, что «из всех поэтов, появившихся вместе с Пушкиным, первое место бесспорно принадлежит г. Баратынскому». Охарактеризовав Баратынского как «поэта мысли», он определил его миросозерцание: «Жизнь как добыча смерти, разум как враг чувства, истина как губитель счастия - вот откуда проистекает элегический тон поэзии г. Баратынского и вот в чём её величайший недостаток». Одностороннее отрицание «меркантильного века», неуменье видеть «… что было в их эпохе существенно исторического, а не одни её недостатки», Белинский оценивал как «ложную мысль», несмотря на искренность и подлинный трагизм поэзии Баратынского. По воспоминаниям П. Н. Лепешинского, поэзию Баратынского высоко оценивал В. И. Ленин. Последние годы жизни Баратынский провёл в подмосковном имении Мураново, позднее принадлежавшем Тютчевым. В 1844 Баратынский предпринял поездку в Италию. В его стихах зазвучали бодрые, жизнеутверждающие ноты («Пироскаф», 1844). В Неаполе он скоропостижно скончался. В 1919 в Муранове создан литературно-мемориальный музей, посвящённый Баратынскому и Ф. И. Тютчеву.
Соч.: Стихотворения, М., 1827; Стихотворения, ч. 1-2, М., 1835; Сумерки, М., 1842; Соч., 4 изд., Казань, 1884 (сюда вошли проза и мн. письма поэта); Полн. собр. соч., под ред. и с примеч. М. Л. Гофмана, т. 1-2, СПБ, 1914-15; Полн. собр. стихотворений, ред., коммент. и биогр. статьи Е. Купреяновой и И. Медведевой, т. 1-2, Л., 1936; Стихотворения. Поэмы. Проза. Письма, вступ. ст. К. Пигарева, М., 1951; Полн. собр. стихотворений. Вступ. ст., подгот. текста и примеч. Е. Н. Купреяновой, 2 изд., Л., 1957; Татевский сборник С. А. Рачинского, СПБ, 1899 (здесь опубл. письма Б. и его детские стихи).
Лит.: Белинский В. Г., О стихотворениях г. Баратынского, Полн. собр. соч., т. 1, М., 1953; его же, Стихотворения Е. Баратынского, там же, т. 6, М., 1955; Брюсов В. Я., Далёкие и близкие, М., 1912, с. 43, 88, 103, 116 (и др.); Гофман М. Л., Поэзия Баратынского, П., 1915; Купреянова Е. Н., Баратынский, в кн.: История рус. лит-ры, т. 6, М. - Л., 1953.
Д. Д. Благой
БАРАТЫНСКИЙ (правильнее Боратынский) Евгений Абрамович [1800-1844] - поэт, крупнейший представитель пушкинской плеяды. Из старинного, но захудалого польского рода, выселившегося в XVII в. в Россию. Воспитание получил сперва в деревне, под наблюдением дядьки-итальянца, затем в петербургском французском пансионе и пажеском корпусе. В результате серьёзной провинности - кражи довольно крупной суммы денег у отца товарища - был исключён из корпуса с запрещением навсегда поступать на службу. Эта кара сильно потрясла Баратынского (он заболел тяжким нервным расстройством и был близок к самоубийству) и наложила отпечаток на его характер и последующую судьбу. С целью снять тяготевшее клеймо Баратынский, после долгих хлопот друзей, поступил рядовым в один из петербургских полков. Нижним чином Баратынский прослужил семь лет (из них пять лет в Финляндии) и только в 1825 был произведён в офицеры. После производства вышел в отставку, последующие годы он жил то в Москве, то в своих имениях. Умер во время заграничного путешествия, в Неаполе, 44 лет от роду.
Первое стихотворение Баратынского было напечатано в 1819. Около этого же времени он сблизился с Дельвигом, высоко оценившим его Пушкиным и столичными литераторами. Печатался в многих журналах и альманахах; выпустил отдельными изданиями три поэмы (из них «Бал» выпущен в одной книжке с «Графом Нулиным» Пушкина) и три сборника стихов (в 1827, 1835 и 1842).
Баратынский родился в «век элегий» - принадлежал к литературному поколению, возглавляемому Пушкиным, которое явилось выразителем настроений деклассирующегося дворянства первых десятилетий XIX в. Однако деклассированность Баратынского носила особый оттенок. Для Пушкина его классовый упадок был общей бедой, он делил её с целым слоем родовитого, но обнищавшего дворянства, к которому принадлежал по рождению. Деклассированность Баратынского была не только связана с общими процессами жизни его класса, но и явилась в значительной степени результатом индивидуального несчастья - той «суровой», «враждебной», «опальной» личной судьбы, о которой он так часто упоминает в своих стихах. В своей классовой ущерблённости Баратынский ощущал себя вполне одиноким, каким-то социальным выброском, не принадлежащим ни к одному состоянию, вынужденным завидовать своим крепостным. Через несколько лет солдатской службы он писал в одном из писем: «не служба моя, к которой я привык, меня угнетает. Меня мучит противоречение моего положения. Я не принадлежу ни к какому сословию, хотя имею какое-то звание. Ничьи надежды, ничьи наслаждения мне не приличны». Трещина, образовавшаяся в годы солдатчины между Баратынским и его классом, так и не заполнилась до конца жизни. И позднее, в Москве, Баратынский чувствовал себя в рамках своего дворянства особняком, чуждался «света», образом жизни резко отличался от жизни схожего с ним по положению и достатку московского барства; наконец, - о чём так тщетно мечтал в последние годы Пушкин, - устроил «приют от светских посещений, надёжной дверью запертой» в подмосковном имении, куда навсегда переселился с семьёй. Однако, переживая свою деклассированность острее Пушкина, Баратынский в то же время, будучи сыном богатых помещиков, взяв большое приданое за женой, гораздо прочнее связан с экономическими корнями дворянства. Сходством социального положения Баратынского и Пушкина объясняется параллельность основных линий их творчества: оба начали подражанием господствующим образцам начала века - эротико-элегической поэзии Батюшкова, элегиям Жуковского; оба прошли стадию романтической поэмы; наконец, последний период в творчестве обоих окрашен отчётливой реалистической струёй. Но при сходстве основных линий поэтический стиль Баратынского отличается замечательным своеобразием - «оригинальностью», которую тот же Пушкин в нём так отмечал и ценил («никогда не тащился он по пятам свой век увлекающего гения, подбирая им оброненные колосья: он шёл своею дорогою один и независим»). Социальная изолированность Баратынского отозвалась в его творчестве резким индивидуализмом, сосредоточенным одиночеством, замкнутостью в себе, в своём внутреннем мире, мире «сухой скорби» - безнадёжных раздумий над человеком и его природой, человечеством и его судьбами, по преимуществу. Острое переживание ущерба, «истощения» бытия, завершающееся зловещим «видением» вырождения и гибели всего человечества («Последняя смерть»); настойчивое ощущение никчёмности, «напрасности» жизни - «бессмысленной вечности», «бессмысленного», «бесплодного», «пустого» коловращенья дней («Осень», «На что вы дни», «Недоносок» и др.), восторженное приятие смерти - исцелительницы от «недуга бытия», в качестве единственного «разрешенья всех загадок и всех цепей» мира («Смерть») - таковы наиболее характерные темы философической лирики Баратынского. Внешний мир, природа для этой лирики - только «пейзажи души», способ символизации внутренних состояний. Все эти черты выводят Баратынского за круг поэтов пушкинской плеяды, делают его творчество близким и родственным поэзии символистов. В то же время, в силу сохранения экономической связи с дворянством, Баратынский, как никто из поэтов плеяды, ощущает свою близость с «благодатным» XVIII веком, - «мощными годами», - периодом высшего классового расцвета дворянства; он сильно ненавидит надвигающуюся буржуазно-капиталистическую культуру «Последний поэт»). Из всех поэтов плеяды он наиболее «маркиз», наиболее верен «классицизму», правила которого, по отзывам друзей, «всосал с материнским молоком». Наряду с элегиями, излюбленными жанрами Баратынского являются характерные «малые жанры» XVIII в.: мадригал, альбомная надпись, эпиграмма. Самые задушевные стихи Баратынского зачастую завершаются неожиданным росчерком - столь типичным для поэтики XVIII века, блестящим pointe’ом, где на место глубокой мысли становится острое словцо, на место чувства - мастерски отшлифованный, но холодный мадригальный комплимент. Язык Баратынского отличается «высоким» словарем, загромождённым не только архаическими словами и оборотами, но и характерными неологизмами на архаический лад; торжественно-затруднённым, причудливо-запутанным синтаксисом. Наконец, Баратынский крепко связан с XVIII в. не только по языку и формам своей поэзии, но и по тому основному рассудочному тону, который составляет такое отличительное, бросающееся в глаза его свойство, заставившее критиков издавна присвоить ему название «поэта мысли». «Нагим мечом» мысли, перед которым, по собственным словам Баратынского, «бледнеет жизнь земная», иссечён и самый стиль его стихов. Предельный лаконизм, стремление к кристаллически чётким словесным формулировкам; при исключительной меткости и яркости языка - почти безОбразность, отвлечённость; почти полное отсутствие красок, цветов (излюбленный пейзаж Баратынского - зима с её «пристойной белизной», «заменяющей» «невоздержную пестроту» «беспокойной жизни») - таковы основные черты этого стиля. В своих теоретических построениях Баратынский идёт ещё дальше, прямо уподобляя поэзию науке, «подобной другим наукам», источнику «сведений» о «добродетелях и пороках, злых и добрых побуждениях, управляющих человеческими действиями». Но будучи типичным вскормленником рационалистической культуры XVIII в., Баратынский вместе с тем явно тяготится ею, считает себя не только «жрецом мысли», но и её жертвой; в чрезмерном развитии в человечестве «умственной природы», в том, что оно «доверясь уму, вдалось в тщету изысканий», Баратынский усматривает причины вырождения и неизбежной грядущей гибели («Всё мысль, да мысль…», «Последний поэт», «Пока человек естества не пытал…», «Весна, весна» и мн. др.). Такова диалектика поэта, ещё принадлежащего XVIII в. и уже вышедшего за его пределы. Закономерно, с точки зрения этой диалектики, появление в последнем периоде творчества Баратынского религиозных настроений, нарастающее стремление противопоставить «изысканиям ума» «смиренье веры» («Вера и неверие» , «Ахилл», «Царь небес, успокой» и др.). Рационалист, ищущий преодоления своего рационализма, «декадент» по темам и специфическому их заострению, символист некоторыми своими приёмами, архаист по языку, по общему характеру стиля - из таких сложных, противоречивых элементов складывается цельный и в высшей степени своеобразный поэтический облик Баратынского, «необщее выраженье» которого сам поэт справедливо признавал своим основным достоинством.
Несколько особняком от лирики Баратынского стоят его поэмы, заслонённые от современников творчеством Пушкина, несмотря на то, что Баратынский сознательно отталкивался от последнего, стремясь противопоставить «романтической поэме» Пушкина свою реалистическую «повесть в стихах», рассказывающую о происшествиях, «совершенно простых» и «обыкновенных». Ни в этом отталкивании, ни в своём реализме Баратынскому не удалось пойти слишком далеко, тем не менее его поэмы отмечены несколькими характерными особенностями (сильный «демонический» женский характер, выдвигаемый в центр повествования; преимущественное внимание поэта к миру преступной, порочной, «падшей» души.)
После шумных успехов, выпавших на долю первых подражательных опытов Баратынского в условно-элегическом роде, последующее его творчество встречало всё меньше внимания и сочувствия. Суровый приговор Белинского, бесповоротно осудившего поэта за его отрицательные воззрения на «разум» и «науку», предопределил отношение к Баратынскому ближайших поколений. Глубоко-своеобразная поэзия Баратынского была забыта в течение всего столетия, и только в самом его конце символисты, нашедшие в ней столь много родственных себе элементов, возобновили интерес к творчеству Баратынского, провозгласив его одним из трёх величайших русских поэтов наряду с Пушкиным и Тютчевым.
Библиография: I. Наиболее полным изданием сочин. Баратынского является двухтомное академическое, под ред. Гофмана, СПБ., 1915. Однако положенный в его основу неправильный принцип печатанья в основном тексте первых редакций делает его наименее пригодным для читателя. Лучше пользоваться одним из старых изданий, преимущественно казанским, 1884, где собраны и отсутствующие в академическом изд. письма Баратынского. Дополнительно письма Баратынского: «Татевский сборник», СПБ., 1899 (письма к И. Киреевскому); сб. «Старина и новизна», кн. III и V, СПБ., 1900 и 1902 (письма к кн. П. А. Вяземскому); Верховский Ю., Е. А. Баратынский, Материалы к его биографии, П., 1916 (письма к родным).
II. Брюсов В. Я., ст. в «Русском архиве», 1899-1903; Андреевский С., Лит-ые очерки, изд. 3-е, СПБ., 1902; Брюсов В. Я., Далёкие и близкие, М., 1912; Гофман М., Поэзия Баратынского, П., 1915; Филиппович П. П., Жизнь и творчество Е. А. Баратынского, Киев, 1917; О восприятии Баратынского критикой - в статье М. Гофмана. Отзывы о Баратынском при II т. академического изд.; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, М. - Л., 1924. Под Москвой, в сельце Муранове находится музей Баратынского и Тютчева [Благой Д., Мураново (лит-ая экскурсия), М., 1925].
Д. Благой
